Канта Ибрагимов - Дом проблем
Ваха думал, что его послание еще даже не забрали, как появился возбужденно-встревоженный, испуганный Башлам.
— Собирайся, уходим, — торопил он.
На уазике, бока которого украшали российский герб и флаг, они под утро средь руин и блокпостов мчались в центр Грозного. По ходу Башлам зло говорил:
— Что ты натворил — не знаю. Знаю, что ты дурак, играешь со смертью.
— Все в руках Бога, — говорит Ваха в ответ. — А со смертью не играют, к ней, кто с достоинством, кто с позором, а неизбежно идут. Зная, что смерть — это конец и одновременно начало. И если ты живешь просто и чисто, как в сказке, то, как в сказке, будут счастливый конец и такое же продолжение. Ну а если жизнь — алчность, похоть, вражда, а в целом драма, то зеркальное отражение жди впереди.
— Ваха, ты действительно болен, — сочувствует Башлам, когда они уже подъехали к «Образцовому дому». — Сиди в чуланчике. Это, пожалуй, единственно безопасное место в республике. А жизнь — борьба!
В подтверждение этих слов, как только машина Башлама из виду скрылась, началась бешеная канонада — борьба-война! А жить надо. И Мастаев поспешил в «Образцовый дом».
Оказывается, здесь скрывается немало людей. Все они подавлены, угрюмы. Они все давно уехали бы отсюда, да их держат работа, должность, высокая зарплата, премии, боевые, полевые, командировочные и другие льготы, ради которых они вынужденно переносят военные тяготы. И одно спасение — «Образцовый дом», он почти цел: есть свет, канализация и связь. Как и прежде, в этом доме проживает правительство. Ну а в чуланчике, как обычно, обслуга. Что же они сейчас от Мастаева хотят? Неужели вымести мусор и грязь войны? Так это ему не по силам; ведь он теперь руководствуется не ПСС Ленина, а мифами — исторической мудростью народа, а грязь, и мусор войны — это не то, что во дворе, это прежде всего в душе, и он узнает, в чем, как и прежде, заключается его пролетарская обслуга — на «Образцовом доме» вновь приписано «Дом проблем» — значит, выборы, на сей раз — президента России. Мастаев не хочет участвовать в очередном «демократическом» фарсе, кто-то хочет вновь, чтобы не веру в Бога, а царя, наместника Бога, выбрало «свободное» человечество.
Это не свобода жить! Не путь к свободе, а путь законов, дабы жить по неким, выдуманным Кнышевыми правилам.
Но Мастаев не горюет: ему нечего бояться. Ведь он родился на Кавказе, еще остались высокогорные леса, где можно скрыться и чувствовать себя свободным.
Так он и хотел поступить, да на первом же блокпосту, что охраняет «Образцовый дом» и все правительство республики, его задержали: документы не в порядке, выудили штраф, буквально заставили вернуться в чуланчик.
В такой ситуации в прежнее время он первым делом вспомнил бы о всесилии и помощи Кнышева или хотя бы полевого командира Башлама, этих в некотором роде вождей, выражаясь по-ленински, местного пролетариата. Ныне у него иная идеология — сказка, в которой ты сам выбираешь свой путь, сам преодолеваешь все трудности, действуешь только с добром, зная, что и добро в конце концов получишь, отдав земле одряхлевшее тело. А всегда юная, чистая душа улетит в удивительно новый, божественный мир, о котором он теперь думает с романтическим любопытством. И это не значит, что он смерти ищет иль ждет. Наоборот, он хочет жить, и не просто жить, а вместе со своим сыном и Марией!
* * *По марксистско-ленинской теории, ситуация в Грозном называлась «наведение конституционного порядка». Это то, когда днем в городе властвуют российские военные, много бронетехники, огромные очереди машин на блокпостах с поборами и вроде в городе спокойно, да напряжение ощущается.
К ночи ситуация кардинально меняется. Столь всесильные военные словно куда-то исчезают, они, как в норах, прячутся на своих блокпостах, охраняют сами себя и до того всего боятся, что брось камень, начнут палить наугад из всех видов оружия и до утра.
Если и военные боятся, то что делать мирным гражданам, что еще живут здесь и податься им некуда. Они-то совсем беззащитны. А в городе по ночам, как тени иль черти, властвуют боевики. И никто нос высунуть не смеет, как на кладбище или в аду кромешном.
Однако у Мастаева, вооруженного ныне нормальным народно-мифологическим сознанием, иное понимание действительности. Он понимает, что это извечная двойственность существования на земле. И это не просто так, это подсказка, намек природы. Потому что любому богобоязненному или просто совестливому человеку знакомы вечерне-ночные необычные мысли и чувства, которые чисты, бескорыстны и бесконечны, как и вся Вселенная, а ты песчинка в мироздании. И только ночью, оставаясь наедине с Богом и со своей душой, ты это чувствуешь, понимаешь, веришь. Ты хочешь быть благородным, самодостаточным, скромным, познающим и признающим естественный мир. Однако наступает «отрезвляющее» утро, когда ты видишь вокруг себя массы вооруженных не только марксистско-ленинской, но и дарвиновской теорией естественного отбора, эволюции, то есть борьбы, когда призыв к борьбе не только с тараканами, крысами, мамонтами и львами, да потом и себе подобными и даже с самыми близкими; и тебя посещает чуть стыдливое и насмешливое разочарование в том, что представлялось таким значимым и вечным ночью. Оказывается, ночная мудрость и дневное благоразумие — это зачастую разные миры существования одного и того же человека, в целом несчастного человека, который даже самому себе не признается, что он двулик. И только цельная личность, личность, впитавшая истинно народный дух традиций и морали, может преодолеть эту обманчивую двойственность человеческого существования — эта личность — самость, это герой, познающий мир, которому удалось подняться над своими собственными, мелкими интересами и ограничениями к общезначимым, нормальным человеческим формам.
Зная Грозный, особо не таясь, да обходя блокпосты, среди ночи Мастаев двинулся к тому домику на окраине, где он лечился, где он окунулся в мир мифа, вечности, мудрости. Где-то в подворотне его грубо окликнули:
— Кто такой? Куда?
— Я ночной бес, как и ты. Пользуясь мраком свободы, иду к свободе.
— Посиди немного со мной, покурим, поговорим. Подышим ночной свободой.
— Мой путь — преодоление. До зари должен справиться.
— По проспектам не ходи — снайперы с ночным видением. Постой, иди сюда. Вот тебе на всякий случай такой же прибор ночного видения. Включишь — такой же аппарат обнаружишь.
— Спасибо, брат. Как тебя зовут?
— Ты назвал меня брат. Маршал![155]
Ваха читал, что миф — это не наука, не история. И нельзя мифологию отождествлять или накладывать на современность: миф — это вечность человека во вселенской бесконечности. А сама мифология полна символизма, и поэтому этот подаренный ему прибор ночного видения — это тот же факел Колаксая,[156] это нить Ариадны,[157] стрела Пополь-Вуха[158] или тур-пар[159] Калой-Канта.[160]
