Сара Уотерс - Бархатные коготки
Зная, что она имеет в виду не меня, а Лилиан, я раскаялась в том, что подслушала этот разговор. Собеседницы ненадолго смолкли, было слышно, как Флоренс помешала ложечкой в чашке. Я уже двинулась на цыпочках в кухню, и тут Флоренс спокойно проговорила:
— Ты действительно так думаешь насчет канарейки и клетки?..
Я зацепила ногой и опрокинула метлу; пришлось вскрикнуть и всплеснуть руками, словно я только что вернулась. Энни позвала меня в гостиную и сказала, что чай только что заварен. Флоренс встретила меня немного задумчивым взглядом.
Энни вскоре ушла, и Флоренс на весь вечер зарылась в бумаги. Недавно она приобрела себе очки, в них играли огоньки от камина, и я не могла разобрать, куда она смотрит: на меня или в книги. Потом мы, как обычно, пожелали друг другу спокойной ночи, но обе лежали без сна. Наверху скрипели половицы, однажды Флоренс выходила в уборную. Мне показалось, у моих дверей она замедлила шаги, прислушиваясь к дыханию. Я промолчала.
На следующее утро я была слишком сонной, чтобы внимательно к ней присматриваться, но, когда я ставила на плиту сковородку с беконом, Флоренс подошла. Она придвинулась вплотную и произнесла совсем тихо (вероятно, чтобы не слышал брат по ту сторону коридора):
— Нэнс, не хочешь ли сегодня вечером со мной прогуляться?
— Сегодня? — Я зевнула, хмуро глядя на бекон, который шипел и дымился (я кинула его влажным на слишком горячую сковороду). — Куда это? Неужели снова собирать пожертвования?
— Нет-нет. И вообще, это не работа: я собираюсь развлечься.
— Развлечься?
Никогда прежде я не слышала от нее этого слова, и прозвучало оно, как ни странно, ужасной непристойностью. Видимо, Флоренс почудилось то же самое: она покраснела, взяла ложечку и стала вертеть ее в руках.
— Это пивная близ Кейбл-стрит, — продолжала она, — где имеется помещение для дам. Девушки называют его «Малый в лодке»…[18]
— Правда?
Флоренс покосилась на меня и сразу отвела взгляд.
— Да. Там обещала быть Энни со своей новой подругой. Может, придут Рут с Норой.
— Рут с Норой тоже? — быстро подхватила я. Это были две подружки, оказавшиеся любовницами. — Так там будут одни розовые?
К моему удивлению, Флоренс с серьезным видом кивнула:
— Да.
Одни розовые! От этого известия меня затрясло. В последний раз я провела вечер в таком обществе год назад. Что, если я потеряла навык? А что мне надеть? Как держать себя? Одни розовые! И как они ко мне отнесутся? А к Флоренс?
— Если я откажусь, — спросила я, — ты пойдешь все равно?
— Пожалуй, да…
— Тогда я пойду непременно.
Мне пришлось повернуться к плите, где жарился бекон, и я не видела, довольна Флоренс или отнеслась к моим словам равнодушно.
Весь день я хлопотала, перетряхивая свои немногие платья и юбки в надежде, что среди них отыщется какое-нибудь забытое сокровище из прошлых времен. Конечно, там не было ничего, кроме замызганных рабочих брюк. В Кэвендишском клубе они вызвали бы сенсацию, и я сочла их слишком смелыми для публики в Ист-Энде, а потому не без сожаления отложила в сторону и надела на себя юбку, мужскую сорочку и галстук. Рубашку и воротничок я сама выстирала, накрахмалила и отполоскала в синьке, чтобы они сияли; галстук у меня был из очень красивого шелка с малюсеньким брачком — Ральф принес его мне из мастерской, а еврей-портной сшил. Голубой цвет шелка оттенял мои глаза.
Разумеется, переодеваться я начала только после того, как мы поужинали и убрали со стола. Когда я выгнала бедных Ральфа с Сирилом в кухню, чтобы привести себя в порядок перед камином в гостиной, меня обуяло тревожное, даже болезненное веселье. Пусть я натягивала на себя юбки, нижние юбки и корсет — чувство все равно было такое, как у молодого человека, который принаряжается для возлюбленной. Пока я застегивала пуговицы и манипулировала вслепую запонками для воротничка и галстуком, сверху скрипели половицы и шелестела ткань — и мне все время представлялось, что это готовится к свиданию моя любимая.
Когда наконец распахнулась дверь и Флоренс вошла в гостиную, я на миг лишилась дара речи. Вместо обычного рабочего платья на ней были блузка, жилетка и юбка. Юбка (из плотной зимней материи) была окрашена в теплый цвет сливы, жилетка — в более светлый его оттенок. Цвет блузки приближался к красному, ворот украшала брошь: несколько гранатиков в золотой оправе. Впервые за год она при мне изменила строгому стилю и черному с коричневым цветам, и это ее полностью преобразило. Красно-сливовый наряд оттенил ее яркие губы, золотистый отлив кудряшек, белые шею и руки, розовые, с бледными лунками, ноготки.
— Ты очень красивая, — проговорила я неловко.
Флоренс вспыхнула.
— Меня сильно разнесло, новые платья не налезли… — Она оглядела мою одежду. — Шикарно. Этот галстук тебе очень к лицу, правда? Только завязан кривовато. Погоди. — Флоренс взялась за узел моего галстука, и, ощутив, как под ее пальцами в шее отчаянно запульсировала кровь, я стала беспомощно охлопывать себя в поисках несуществующих карманов, чтобы спрятать руки. — Вот вертушка, — мягко укорила она меня, словно обращалась к Сирилу, но я заметила, что щеки ее по-прежнему румяны и голос чуть дрожит. Наконец она управилась с галстуком и отошла.
— Остались волосы, — сказала я.
Взяв две щетки, я намочила их в кувшине и гладко зачесала волосы назад, потом капнула на ладони макассарового масла (у меня теперь имелось макассаровое масло) и водила ими по волосам, пока они не сделались тяжелыми и маленькая жаркая гостиная не переполнилась ароматом. И все это время Флоренс, опираясь на косяк двери, не сводила с меня глаз. Когда я закончила, она рассмеялась.
— Загляденье, что за парочка! — Это проговорил Ральф, проходивший с Сирилом по коридору. — Мы их даже не узнали, правда, сынок? — Сирил потянулся к Флоренс, она, ворча, взяла его на руки. Положив руку на плечо Флоренс, Ральф ласково добавил: — Ты настоящая красотка, Фло. Уже больше года я тебя такой не видел.
Она изящно наклонила голову, и брат с сестрой сделались похожи на рыцаря и даму с какого-нибудь средневекового портрета. Потом Ральф перевел взгляд на меня и улыбнулся, и я забыла, кого из них люблю больше — сестру или брата.
— Управишься один с Сирилом? — озабоченно спросила Флоренс, отдав малыша Ральфу и застегивая пальто.
— А как же! — заверил брат.
— Мы вернемся не поздно.
— А пусть бы и поздно, мы волноваться не станем. Но только будьте осторожны. Там на улицах можно ноги себе переломать…
В самом деле, путь от Бетнал-Грина до Кейбл-стрит пролегал по самым бедным и неблагоустроенным кварталам города; в обычное время совершать его бывало невесело. Мне он был знаком, потому что я часто ходила там с Флоренс; я знала, какие дворы самые мрачные, на каких фабриках хуже всего обращаются с рабочими, в каких домах живут самые несчастные, отчаявшиеся семьи. Но в тот вечер мы, по словам самой Флоренс, отправились развлекаться, и, как ни странно, дорога показалась нам приятной, а окружение — не таким, как обычно. Мы шли мимо питейных палаццо и дешевых мюзик-холлов, кофеен и пивных, довольно убогих в иное время, но в тот вечер они лучились теплом, светом и красками, гремели радостным смехом, струили запахи пива, мыла и мясной подливки. Нам попадались влюбленные пары, девушки с вишнями на шляпках и вишневыми губками, дети, лакомившиеся из кульков, откуда веяло горячими потрохами, свиными ножками и печеной картошкой. Кто знает, в какое безрадостное жилище им предстояло через час-два вернуться? Но пока и они, и сами улицы — Дисс-стрит, Склейтер-стрит, Хэер-стрит, Фэшн-стрит, Пламберз-роу, Коук-стрит, Пинкин-стрит, Литтл-Перл-стрит — светились странным волшебством.
