Наталия Вико - Шизофрения
«Кто не с нами — тот против нас!» И тогда — противники и враги обнаруживаются повсюду. Просто в каждой подворотне. А если их нет — то создать видимость — тоже проблем нет. Там же, где есть крепкая экономическая и идеологическая теория и подкормленный репрессивный аппарат — организовать на практике единомыслие и массовое поклонение духовному вождю и отцу всех народов — дело техники. Потому беззаветных борцов-романтиков, которые в смутное время не погибли, и претендентов на власть новый хозяин страны постепенно от дела отстранил или вовсе уничтожил, чтобы не мешали рулить. Отец сказал тогда, что из семи членов Политбюро ВКП(б), которые в 1924 году в его состав входили, шестеро «врагами народа» оказались. Один всего остался.
Она не стала спрашивать, кто. Догадалась. Даже не напрягаясь.
А отец потом заметил, что нацисты то же самое сделали. Только акценты по-другому расставили. Принципиальная разница с большевиками у них в отношении к частной собственности была. В конечном же счете, в таких партиях-церквях с собственной религией главными становятся верность организации, идейной догматике и вождю. Отсюда нетерпимость к инакомыслию, портреты-иконы повсюду, культ личности и тоталитаризм. А чем больше государства — тем меньше свободы личности. Это еще главный теоретик анархизма князь Кропоткин отметил. Большевики же благими намерениями и красивыми лозунгами выстелили дорогу в номенклатурный рай для немногих, в ад — для многих, в трудовой лагерь — для большинства, а потом, когда внутренних врагов, которые все портят, почти не осталось, скатились в окончательное вранье. Никита Хрущев с трибуны съезда коммунизм обещал к восьмидесятому году построить. Последователи же вместо коммунистического мифа сказку про «развитой социализм» народу предложили, который вроде как к середине 70-х построили, да только с едой и товарами в стране лучше не стало. Продукты не покупали, а «доставали», за исключением тех, кто к спецраспределителям был прикреплен. Теория с практикой разошлась, а на одной вере и репрессиях при отсутствии интереса к труду, с низкими ценами на нефть и газ — далеко не уедешь. Хотя иерархическую государственную структуру, где все уже тысячелетиями опробовано, при коммунистах крепкую отстроили, а все рецепты — хлеб, зрелища и крепкая вера, хоть в Бога, хоть в вождя и особую миссию — давно известны. В общем, когда пришло время за слова отвечать, из периода застоя, который сегодня некоторые временем стабильности и уверенности в завтрашнем дне называют, с трудом переползли в перестройку, а потом в революцию в экономическом устройстве. И упустили великолепный исторический шанс. Пошли не вперед, а назад – к капитализму. Про социальную и духовную составляющую — забыли, да и до духа ли было, когда торопились общенародную собственность поделить? Новая же номенклатура в нравственном и духовном плане для нации идеи предложить не смогла, вот и пользуется тем, что бог послал. Потому для нынешних чиновников посещение службы в храмах частью публичного имиджа стало. Ходят на службу по большим религиозным праздникам. Раньше на партийные собрания ходили, хоть в большинстве своем в коммунистическую идею только на словах верили, но без партийного билета в кармане какой мог быть карьерный рост?
А она потом спросила, почему большевики совсем церковь не прикрыли? Отец ответил, что причин тому было несколько. Вначале сомневались и побаивались — верующих-то в России большинство было. Вся деревня под образами жила. Перед революцией с интеллигенцией в основном у церкви разлад нарастал. Для интеллигента до семнадцатого года ходить в церковь, исповедоваться, говеть — было скорее чисто эстетическим шагом, и не более того. Потом решили оставить для доживающих безобидных стариков, которых не с руки было к врагам народа причислять. Предполагали, что вместе с их уходом церковь сама собой отомрет. После 1917 года православная церковь вынужденно в тень ушла. Да и как иначе она смогла бы выжить? Скольких священников уничтожили, причем, в большинстве своем — чистых и порядочных людей, — не счесть. Во время войны церковь огромные деньги собирала на производство танков и самолетов. С одной стороны, священный долг исполняла — защита отечества, а с другой — лояльность власти показывала. А уж потом, после войны, так с государством срослась, что и не понятно стало, как обращаться: «батюшка» или «товарищ капитан»…
Потом они говорили про историю, и она спросила, почему, если в истории все циклично повторяется, люди наступают на одни и те же грабли? А отец тогда сослался на Ключевского, который писал, что история не учит, а только наказывает за незнание уроков…
…Под утро ей приснился отец. Он протягивал руку, а она никак не могла за нее ухватиться — пальцы проваливались в пустоту. Отец смотрел удивленно, словно все еще не мог поверить, что его здесь больше нет…
Александра проснулась и села на кровати. Ветер стих, и дождь прекратился. Капельки воды хрустальными бусинками повисли на ветках вишни у окна, превратив ее в дерево из сказки, в которой все прекрасно, как в детском сне — и краски ярче, и все волшебники — добрые…
* * *«Привет, Клэр! Почему молчишь? Как дела?» — Александра, навела курсор на слово «Отправить» и щелкнула мышкой.
«Почему Клэр не отвечает? Как там Николя?» — встревожено подумала она, закрыла крышку ноутбука и посмотрела в окно, где в небе, затянутом темно-серой пеленой, кружились редкие сонные снежинки. Уже умирающий осенний день, более похожий на светлую ночь — тягучую и беззвездную, сулил наступление зимы — неизбежной и тоскливой как пожизненное заключение по приговору, вступившему в законную силу.
«Погода для депрессии», — решила она и поднялась из-за стола, но не успела сделать и нескольких шагов к лестнице на первый этаж, где собиралась попить кофе, как звонок домашнего телефона заставил ее вернуться. Сняла трубку. Тишина. Только потрескивание и неразборчивые голоса словно с другого конца света. Положила трубку. Села в кресло, ожидая повторного звонка.
«Хочу в Египет, к солнцу, — вдруг подумала она и сразу вспомнила Онуфриенко. — Где он сейчас?»
— Ты поедешь со мной в Египет? — потрепала по загривку развалившегося у ног Тяпу. — Разомлевший в домашнем тепле щенок потянулся и зевнул, всем видом показывая, что ему и здесь неплохо.
«Какая все-таки удивительная поездка в Париж, — подумала Александра. — Масса впечатлений, приключений и… ничего для диссертации. Почти ничего. Если не считать видения в подземелье. Хотя это не так уж мало. Для диагноза самой себе… «Все люди лица скрывают, боятся взглянуть друг на друга… — вспомнила она тревожный голос. — Жадность во всех сердцах, не на кого положиться… Повсюду день начинается со лжи… С кем говорить мне теперь?»…
— «С кем говорить мне теперь?» — шепотом повторила Александра и, словно услышав ее, вновь зазвонил телефон, а Тяпа, вдруг подняв голову, зашевелил ушами и даже негромко тявкнул пару раз, изображая из себя серьезную сторожевую собаку.
— Александра, добрый вечер! — голос Онуфриенко в телефонной трубке был, как всегда, бодр. — Я тут, значится, сижу в машине у твоих ворот, — намекнул он на желание зайти в гости.
— Саша! — она не смогла скрыть радость. — Не спрашиваю, откуда ты знаешь о моем приезде, потому что знаю ответ.
— А то! Все ответы — на тонких планах! — весело подтвердил Онуфриенко. — Зашел туда, увидел, что вернулась, понял, что как всегда голодаешь, приехал.
— С едой? — весело поинтересовалась она.
— С едой, — довольным голосом подтвердил Сашечка.
— Сейчас открою, — она направилась на первый этаж, куда, топая лапами по деревянной лестнице, уже успел слететь Тяпа. Нажала кнопку домофона, на экране которого высветилось похожее на пучеглазую рыбу Сашечкино лицо в очках. — Заходи, — пригласила она, нажимая клавишу управления замком калитки.
Онуфриенко вошел в дом с деловым видом, что должно было означать — приехал по необходимости, а не целоваться-обниматься по поводу ее приезда, но вдруг с восторженным воплем «Здравствуй, моя прелесть!» выронил сумку и бухнулся на колени. Александра от неожиданности даже отшатнулась. Щенок же, радостно повизгивая, принялся так самозабвенно лизать гостю лицо, будто встретил горячо любимого родственника, с которым не виделся с прошлой жизни.
— Конфетку, конфетку, — приговаривал Сашечка, одной рукой наглаживая собаку по голове, а другой – шаря по карманам куртки. — Щас дам конфетку, — извлек, наконец, леденец, торопливо сорвал обертку, сначала лизнул сам, а потом протянул щенку, но тот так рьяно клацнул зубами около его пальцев, что Сашечка быстро изменил способ раздачи гостинцев — положил конфетку на ладошку, сложенную лодочкой, и аккуратно причалил ее левым бортом к пристани с острющими зубами. Щенок вначале разинул пасть, чтобы прихватить всю ладонь, но потом, видимо, сообразив, что так до лакомства не добраться, а если и удастся добраться, то вкус угощения с гарниром в виде руки можно и не распробовать, ткнулся мордой, слизнул леденец, торопливо проглотил, пока кормилец не передумал и не съел сам, и вдруг присел на задние лапы и поднял передние, вмиг превратившись в дрессированную цирковую болонку.
