Виктор Лихачев - Единственный крест
— Поздравляю вас — начал старец, — теперь вы муж и жена перед Богом и людьми. Только что, любезный мой Асинкрит, я обращался к тебе: «жених». «Возвеличися женише якоже Авраам, и благословися якоже Исаак, и умножися, якоже Иаков, ходят в мире, и делай в правде заповеди Божия». А сейчас и до скончания своего века ты — муж. «И ты, невеста» — только что говорил тебе, Елизавета. «Возвеличися якоже Сарра, и умножися якоже Рахиль, веселящаяся о своем муже, хранящи пределы закона: зане тако благоволи Бог». А теперь и навечно — ты жена.
Вам понятны эти слова? Муж — храни правду заповедей, живи по истине. Жена — гордись своим мужем и — «хранящи пределы закона» — будь для мужа мерилом нравственности, чистоты и верности…
И вдруг лицо отца Николая осветила его обычная, немного озорная улыбка:
— Один мой хороший знакомый, по имени Игорь, а по фамилии… очень такая русская фамилия… пьют его еще…
Священник задумался, будто ему очень важно было вспомнить фамилию Игоря.
— Расстегаев? — подсказала Лиза.
— Глупая, — махнул рукой отец Николай, — расстегаи едят.
— Сбитнев? — обрадовано спросил Сидорин, не сомневаясь, что попал в точку.
— Нет, проще. Летом, когда жарко.
— Квасов! — на одно дыхании выдохнула вся церковь.
— Точно! Игорь Квасов. Несколько строчек он написал, а стоят они дорогого, ибо о характере и душе русского человека очень хорошо поясняют.
Священник откашлялся еще раз:
У мужика земли —
Едва-едва,
Избу построить
Полтора на два,
Да под картошку малость —
Три полоски.
А он сажает
Под окном березки…
Вот мой завет вам, дети мои: умножайте в мире доброту, берегите его красоту. А Господь — Он ведь щедр, Он даст вам все, в чем вы нуждаетесь. И не забывайте каждый день благодарить Его за это. Будьте на земле добрыми хозяевами — как зеницу ока храните каждую травинку, каждый куст, каждый цветок, каждую птицу и каждого зверя. Птицы… Вот есть такая птичка — реполов. Так ее называют в народе. А еще у нее есть другое название — коноплянка. Маленькая, серая, неприметная. Питается семенами, причем самых сорных растений. Короче, чем не русский мужичок — скромный, трудолюбивый, все время с землей связан. Но как запоет коноплянка-реполов песню свою — и слеза прошибает тебя, и сразу жить хочется, и любить мир хочется, и сделать что-то доброе. Такая песня у этой птички. И чем звонче песня — тем выше коноплянка к небу поднимается. Вот и вы, любезные мои Асинкрит и Лиза, живите так. Ногами стойте крепко на родной земле, берегите и любите ее, а душой, сердцем поднимитесь к небу. Как малыш тянется к елке за игрушкой, стараясь достать ее из последних сил, так и вы тянитесь. И не оставит Господь вас и потомство ваше. И будет долго век ваш. И будет щедр плодами сад ваш. А теперь — прощайте. И идите с миром.
И старец перекрестил присутствующих.
Глава сорок седьмая.
Прощальное дерево.
Сидорин стал пленником бесконечной русской дороги. И не жалел об этом. Вот и сегодня, он шел с раннего утра — то чистым полем, то высоким, как готический собор, сосновым бором. А вот и речка, из тех, которые были так любы Асинкриту: быстрое течение прозрачных струй, каменисто-песчаное дно, от одного Серега до другого — всего с десяток метров.
Он разделся до гола и бросился в воду. На миг перехватило дыхание, холод обжог до самых костей, а потом пришли нега и блаженство. Асинкрит лежал на спине, а река несла его на своих заботливых руках меж кувшинок и лилий. Над Сидориным, словно инопланетные корабли, пролетали стрекозы. Там, где становилось совсем мелко, Асинкрит останавливал свой полет на речных струях, возвращался по берегу назад, и все начиналось сначала. Пока, наконец, он в счастливом изнеможении не упал на бархатную мураву и не забылся сном.
Долгим ли, коротким — Бог весть. Проснулся Сидорин будто от прикосновения. Он вскочил и увидел, что в нескольких шагах от него сидит старик. В руках суковатая палка, редкими седыми волосами ласково играет ветерок. Старик не отрываясь смотрел на воду, пока Асинкрит сконфуженно натягивал штаны. Затем повернул голову в сторону Сидорина и приветливо улыбнулся.
— Славная речка Кермиська. Не правда ли?
— Правда.
Нескольких мгновений было достаточно, чтобы он поразился тому, насколько молодые у старика глаза. Глядят так, словно видят тебя насквозь. Сидорину даже стало не по себе.
Слово за слово — завязался разговор, неспешный, как летние облака. Через какое-то время Асинкрит с удивлением обнаружил, что успел рассказать незнакомцу и об уходе в назначенный час отца Николая, и о смерти после трех дней жизни маленького Федора, ребенка Галины и Вадима, о тяжелой болезни Любы. В глазах старика было нечто по-отечески родное, и, пусть говорил он мало, но Сидорин нисколько не сомневался в том, что его понимают. И тогда Асинкрит стал рассказывать от увиденном на российских дорогах — о вымирающих деревнях, их жителях, никому не нужных и спивающихся. О больших городах, где позорная нищета соседствует с не менее позорной роскошью. И, самое главное, о том, что из его души, как-то тихо ушла радость. Вроде бы и грех жаловаться, но отчего-то все, даже хорошее, принимается, как должное. а все плохое, как страшная несправедливость. К примеру, почему так судьба несправедлива к Глазуновым, его друзьям? Почему как только он, Асинкрит, нашел себе учителя, тот покинул его?
— А зачем вам учитель? — вдруг спросил незнакомец.
— Как это зачем? — искренне удивился Сидорин, — чтобы… чтобы… учить меня, дурака, уму-разуму.
— Это заблуждение: дурака нельзя научить.
— Но я же про дурака — образно…
— Вот как? А мне показалось, что вы отвечаете за свои слова.
Асинкрит был сбит с толку. Самое интересное, ни спорить, ни гневаться не хотелось. А старик продолжал, глядя Сидорину прямо в глаза:
— Вам же было сказано: благодари Бога и неси с благодарностью свой крест. И поверьте, человек от которого вы это услышали, меньше всего хотел, чтобы его называли учителем. Учитель у нас всех один — и у него, и у меня, и у вас. Ваш друг ушел тогда, когда должен был уйти…
— Я это понимаю… умом.
— Поймите и сердцем.
Сидорин опустил голову. Он не пытался понять, кто этот человек, откуда, почему он так с ним разговаривает. Старик был прав, во всем прав. Если разобраться, с чего он, Асинкрит взял, что отныне, после встречи с обеими Лизами, после возвращения памяти, вся его жизнь будет сплошным праздником? Вот за него он был готов благодарить Бога. А когда пришло время утрат, скорбей и болезней — вспомнил ли ты завет отца Николая?
