Эдуард Тополь - Московский полет
Я взглянул на ровные рукописные строки, занимающие огромную страницу, потом – на подпись: «М. Горбачев».
Еще не совсем понимая, какая передо мной находка, я стал читать его запись. Это был стандартный и скучный текст:
"Для советских людей Таллинн, – это и древний город, всеобщий памятник культуры, это и столица Советской Эстонии, где живут люди трудолюбивые, любящие свою землю, преданные дружбе нашей Великой страны, делу социализма.
Пусть процветает Таллинн, на радость его жителям, пусть он радует своих гостей своей историей и сегодняшними достижениями. Генеральный секретарь ЦК КПСС М. Горбачев. 19.11.1987".
Конечно, я тут же обратил внимание иа ошибку в слове «преданный» и лишнюю запятую после слова Таллинн, но только после этого сообразил: Господи! Да ведь еще никто на Западе, ни один журналист не видел ни строки, написанной рукой Горбачева! Я читал в газетах, что в 1985 году, когда Горбачев пришел к власти, Белый Дом выделил какой-то фирме 100 000 долларов на создание его психологического портрета по воспоминаниям его бывших сокурсников. А тут передо мной – целая страница горбачевского автографа! И, значит, можно произвести графологическую экспертизу характера Горбачева, определить его творческие и интеллектуальные параметры и даже поставить медицинский диагноз!
– А можно, мы сфотографируем эту страницу? – осторожно спросил я у Мэра Таллинна. – На память? – Пожалуйста, – ответил он.
У меня не было фотоаппарата, но, к счастью, Джон со своей камерой не расставался никогда.
– Джон, быстрей! Несколько снимков! – засуетился я, тут же прикидывая в уме, в какой американской библиотеке можно найти старую книгу графолога Зуева-Инсарова «Почерк и личность», которую я читал лет тридцать назад в спецхране Ленинской библиотеки в Москве. Насколько я помнил эту книгу, строки такой «ровизны», как у Горбачева, свидетельствуют о твердом, уравновешенном характере человека с жестким самоконтролем. Но с другой стороны, эта же ровизна говорит об отсутствии творческого воображения (у поэтов, композиторов, художников строки никогда не бывают прямые, а либо взлетают вверх, либо загибаются вниз, утверждал Зуев-Инсаров). И еще одна подробность, которую я помнил: такая полная закрытость букв "о", "а", "е" и "р", как в почерке Горбачева, свидетельствует о замкнутости характера, скрытности…
С трудом дождавшись конца приема у мэра Таллинна, я бегом прибежал в гостиницу и стал искать Сэма Лозинского. Пусть я не получил интервью у Ельцина, но я добрался до Горбачева! Я привезу из этой поездки сенсационный материал – не только для Японии! Я верну себе жену и дочку! И – чем черт не шутит!– через пару лет я буду снова снимать кино в России!…
Полковник Лозински сидел на втором этаже в валютном баре, приводил в порядок свои журналистские записи. Я бесцеремонно плюхнулся рядом на стул:
– Сэм, у тебя есть связи в National Defence Counsel? – А что случилось? – спросил он встревоженно. Я быстро оглянулся на сидящих в баре. Но все смотрели в сторону телевизора, висевшего над стойкой бара, и я зашептал Сэму сквозь зубы:
– Только что мы с Джоном 0'Хагеном сфотографировали страницу рукописного текста Горбачева! Ты понимаешь? Если у тебя есть знакомые в Совете национальной обороны, то через них можно получить лучшую экспертизу его почерка! А это же сенсация на первую полосу! Понимаешь! – Yes, sir! – сказал подполковник. – Будет сделано, сэр! Я встал, заказал себе водку со льдом и, уже успокаиваясь, спросил у Сэма:
– Кстати, а что было в Эрмитаже? Тебе удалось сфотографировать мальтийские кресты?
– О, да! Представляешь? Они не только разрешили фотографировать, но повели меня в запасники и показали всю коллекцию! Я не верил своим глазам – у них эти ордена навалом лежат в ящиках! Как скобяной товар! – Ну, ты взял хоть пару? Он ошарашенно посмотрел мне в глаза: – Ты думаешь, они могли дать мне хоть один? И вдруг я заметил, что на меня с явным любопытством уставились почти все посетители бара, а в разом наступившей тишине я услышал голос Виктора Мережко:
«Итак, ты уехал одиннадцать лет тому назад. Спустя какое-то время была опубликована твоя книга, которая, я помню, имела резонанс скорей такой, ну, подпольно-самиздатовский…»
Голос шел из телевизора, висевшего над стойкой бара, а на экране телевизора были я и Мережко – это шла московская «Кинопанорама».
«Эту книгу твою читали по радио „Свобода“, оттуда, – продолжал на экране Виктор. – И я знаю, что вокруг твоего имени ходили самые неприятные слухи. Что ты клевещешь на Брежнева, в частности, и на нашу страну. О чем эта книга рассказывала?»
– Ну, во-первых, – отвечал я с экрана с кино-ироничной улыбкой, – никакого самиздата на Западе нет. Книжка вышла на тринадцати языках, если включить русский. Вышла она в Англии, в Америке, в Германии, Франции, Италии, Норвегии, Голландии, Японии и так далее. А ее русское издание попало сюда уж я не знаю, каким путем. Но я знаю, что на черном рынке у вас эта книга стоила большие деньги.
– Да, она продавалась, – подтвердил Виктор, – Думаешь, это возможно сейчас – ее публикация в нашей стране?
– На сегодняшний день в этой книге ничего взрывчатого уже нет. – Она устарела, да?
– Нет, она не устарела. В этой книге вся ваша узбекская и азербайджанская партийно-коррумпированная мафия. И так случилось, что два дня назад на заседании межрегиональной группы депутатов Верховного Совета я познакомился с героями этого романа, которых я выдумал десять лет назад, – я познакомился с Гдляном и Ивановым. Я послал Гдляну записку через зал. Мол, не найдется ли у вас пары минут для автора. Ну, а он встал и вышел за мной и так мы познакомились…
– Вот прошло столько лет! – перебил Виктор. – Ты оторвался от нашего кино и в то кино не попал. Вот ты сейчас приехал в Советский Союз уже как гражданин Соединенных Штатов. У тебя есть тайная мысль, что ты можешь – уже учитывая новую ситуацию в стране – вернуться в кино, в наше кино?
– Почему «тайная» мысль? Два дня назад я получил предложение экранизировать одну из моих книг.
– Значит, твой визит не гостевой, а еще и деловой? – допрашивал меня Виктор.
– Нет, мой визит вообще не гостевой, – отвечал я ему. – Я приехал в составе делегации американских журналистов. Это официальная поездка. Но я с первого дня бросил своих американцев и рванулся ко всем вам, потому что тебя, например, я не видел одиннадцать лет! И когда я услышал твой голос, у меня мурашки пошли по коже. И вообще – здесь у меня много друзей, знакомых, весь этот мир! Но очень боюсь, что меня это втянет. Потому что кино – ты же понимаешь! Это как наркотик! – Кино и друзья, – сказал Виктор. – Кино и друзья, – повторил я за ним и воскликнул: – Но писать книги куда спокойней, старик! Никакой цензуры! Никакой редактуры! Никто не лезет, никто не ломает ничего! Если одну строчку они хотят исправить, они мне звонят и говорят: «У нас не приняты трагические финалы. Хэппи энд, пожалуйста! Ну, хоть одну строчку про то, что, может быть, герой не погиб в конце»! Понимаешь? Нет редактора, Витя! – Тем не менее… – улыбнулся он. – Тем не менее я хочу пожелать тебе, чтобы ты все же вернулся к своей первой замечательной профессии, чтобы ты вернулся в кино! – Спасибо…".
