Эдуард Тополь - Московский полет
Да, эстонцы еще не вышли из СССР, но они уже освободились от советской власти внутри себя и, как вызов всей советской империи, подняли над городской ратушей свой национальный флаг! И такие же голубые флаги они вывесили из каждого окна – в квартирах, магазинах, ресторанах. Они – первыми из 104 подневольных советских наций – решились на такой открытый вызов Кремлю, и от этой собственной смелости у них, я думаю, кружилась голова. Как у тех либеральных депутатов советского парламента, которые несколько дней назад впервые собрались в московском Доме кино, чтобы объявить себя первой советской парламентской оппозицией.
– Мы вводим эстонское гражданство. Его автоматически получают те, кто жил в Эстонии до советской оккупации, а также их дети и внуки. А те, кто приехал в Эстонию после 1940 года, имеют право на наше гражданство только через два года, если сдадут экзамен по эстонскому языку, – заявили нам на пресс-конференции эстонские журналисты.
– Но мы слышали, что русское население против этого. Что русские тут организовали свою партию «Интерфронт» и даже бастуют…
– «Интерфронт» поддерживают только 12 процентов русского населения. Но их первая забастовка застала нас врасплох, это правда. Они сорвали доставку хлеба в магазины, остановили движение автобусов. Но теперь к следующей их забастовке мы уже готовы: для всех автобусов и трамваев есть эстонские щоферы-дублеры. И то же самое – для продовольственных и хлебных машин…
– А вы не боитесь, что у вас повторится Венгрия 1956 года?
– Эстония идет впереди освободительного движения Прибалтики. Но на нашей территории размещено примерно 200 тысяч русских солдат. А нас всего один миллион шестьсот тысяч. То есть на каждых восемь безоружных эстонцев, включая младенцев и стариков, приходится один русский солдат с автоматом и полным боевым комплектом. А про танки, самолеты и ракетную артиллерию мы уже не говорим.
– Но город бурлит. Что же будет, если завтра русские танки войдут в Таллинн? Народное восстание?
– Нет, восстания не будет. Все будет тихо. Мы подсчитали, им достаточно арестовать сто лидеров – и здесь все затихнет на какое-то время. Поймите, мы маленькая нация, и, как у любой маленькой нации, у нас обостренный инстинкт самосохранения. Мы не можем каждый раз бросать под танки треть населения. Мы пожертвуем собой – сто человек, мы даже сами составили список, кого они арестуют. Но сохраним нацию. И нация будет ждать следующего шанса. Ведь осталось недолго. Даже если завтра в Кремле сбросят Горбачева и власть захватит какая-нибудь хунта – ну, сколько они смогут еще продержать эту империю в узде? Ну, пять лет – от силы. А скорей всего – пять месяцев. А потом все равно все рассыплется…
– Вчера я брал интервью у Михаила Бочарова, это один из лидеров либеральной оппозиции в Верховном Совете. Но когда речь зашла о выходе Эстонии из СССР, он сказал: пусть они выкупят те заводы, которые мы там построили. Пусть все выкупят, а тогда – отделяются. Что выдумаете об этом? Вы будете выкупаться из империи?
– А нам не нужны их заводы! Пусть они их забирают! Пусть вывезут, как они вывозили заводы из Германии в 1945 году. У нас воздух чище станет без этих заводов…
Стоп! Довольно стенограмм! Я хочу, чтобы в этой главе читателю дышалось так же легко, как мне в Таллинне. Потому что Москва с ее смогом и духотой, с ее бесконечными про– и анти-горбачевскими речами, с ее выражением полной безнадеги на дерюжных лицах прохожих, с ее мухами в каждой квартире и аварийными запасами мыла и стирального порошка в домашних туалетах, с ее скучными прожектами ввести свободный рынок и в то же время спасти партократию, с ее милицией, которая избивает людей на Пушкинской площади, с ее гэбэшными генералами, которые внушают миру, что теперь КГБ – это филиал Greenpeace и Amnesty International, с ее пульсом политического Бейрута и предчувствием того, что на улицах вот-вот начнут стрелять или, по меньшей мере, дадут кулаком в морду, – все это осталось там, в России, почти за границей!
И там же остались страхи, что меня отравит КГБ. И мои бостонские планы питаться в этой поездке одними калифорнийскими сухофруктами. И даже Аня, женщина моей жизни, осталась там, в России…
А здесь, в Таллинне, на Ратушной площади, я нанял конный фаэтон и, празднуя свой второй побег из России, целый час катал по городу Сэма Лозинского, Нормана Берна, Дэвида Лорма и еще кого-то. И запоем рассказывал им, как служил здесь в армии тридцать лет назад и как вот тут, в Кадриорге, вон в том военно-морском госпитале лежал с язвой желудка. Я даже вспомнил стихи, которые сочинял тогда, лежа в госпитале: «Тихо бродит осень в парках Кадриорга». Конечно, американцы ничего не понимали в моих стихах, но восторгались Таллинном…
А потом к нам в гостиницу пришел знаменитый эстонский диссидент N. Мы – вся делегация – снова собрались в номере Барри Вудсона, тесно расселись на полу и на подоконниках и включили магнитофоны. N. стал рассказывать о том, как его, 23-летнего студента, арестовали в 1958 году. За «пропаганду национализма и призывы к выходу Эстонии из СССР» ему дали тогда десять лет строгого тюремного режима и выпустили из мордовского лагеря лишь в 1966 году. Но и выпустив, не разрешили работать по профессии. А второй раз его арестовали в 1980-м, когда ему было уже 45, и – снова «за антисоветскую агитацию и пропаганду» – отправили назад, в тот же мордовский лагерь.
– А теперь я хочу показать вам этот лагерь,– сказал N. и повел нас в соседний кинотеатр посмотреть документальный фильм, который только что сделала о нем киностудия «Таллиннфильм».
Так – второй раз за эту поездку! – именно кино бросило меня из сегодняшней России в ее недавнее прошлое. Началось в Москве, с бала Лаврентия Берия, а теперь…
Молодой эстонский кинорежиссер не только пробился со своей киногруппой в самый кошмарный мордовский лагерь для политических заключенных, но и привез туда героя своего фильма! И N. водил кинооператора по лагерю и комментировал все, что видела камера: и болотное кладбище, где похоронены не дожившие до свободы диссиденты (в том числе украинский поэт Василь Стус), и бетонную камеру-одиночку, в которой N. провел восемь лет своего последнего рока (крохотное зарешеченное окно, откидная железная койка, параша в углу), и тесный дворик для прогулки зэков – классический кирпичный колодец с вышками по углам.
Здесь, именно в этой тюрьме, окруженной гнилым болотами, годами держали знаменитых советских диссидентов, и здесь они сидели и умирали под бравые сводки с колхозных полей, которые с утра до ночи передавало тюремное радю. И никто из них не знал, что где-то на воле происходят митинги и демонстрации в их защиту, что о них пишут в западных газетах и что правительства западных стран вручают Кремлю ноты в их защиту. Тюремное радио об этом молчало, а все, что знали зэки из политических новостей, – что советские войска вошли в Афганистан, а их главный тюремщик Юрий Андропов стал главой государства!
