Пол Теру - Моя другая жизнь
Я рассчитывал, что такая отговорка пройдет, и не ошибся. Сработало.
— Чего ты хочешь?
— Я решил, что неплохо было бы ответить на твою открытку, но адреса не знал.
— Ты где?
Она всегда была нервозна, но по этим вопросам я понял, что сейчас еще больше обычного.
— Да так, путешествую.
Если бы она знала, где я, то могла бы позвонить сама; а я эгоистически хотел контролировать ситуацию.
— Ты еще женат?
— Похоже, ты была в этом уверена, когда писала.
— А теперь думаю, что развелся. Иначе с чего бы стал мне звонить?
По ее логике получалось, что человек, звонящий вот так, ни с того ни с сего, должен пребывать в отчаянии.
— Мы разошлись. Но звоню я не поэтому. Просто хотел узнать, как ты.
Долгое молчание. Потом:
— Лучше бы ты не звонил.
— Ты замужем?
Опять долгое молчание, красноречивее самого тяжелого вздоха.
— Не хочу об этом говорить.
Этим она сказала все: была замужем, а теперь развелись или разъехались. У нее в душе читать было легче, чем у Алисон после двадцати прожитых вместе лет.
— Я просто хочу как-то ужиться со своей жизнью.
Так называлась еще одна ее выходная ария, неискренняя и бестолковая, как и все остальные. Я даже не возражал бы против ее клише; беда в том, что эти клише были не про нее. У Ванды так и не получилось своей жизни, она по-прежнему искала чужую.
— Я рад был получить твою открытку. С той мельницей.
— Я так и думала, что тебе понравится.
В горестях и неприятностях плохая память помогает. С той мельницей у нас были связаны одни неприятности. Если бы она хоть что-нибудь помнила, ни за что не стала бы посылать ту картинку.
— Это очень мило с твоей стороны.
— И у меня есть свои достоинства.
— Конечно. Судя по голосу, у тебя все в порядке. Верно?
— У тебя тоже.
— Приятно знать, что после всех этих лет мы все еще на коне.
— Стараемся.
— Дети у тебя есть?
Опять молчание. Но это был прямой вопрос, и приходилось либо отвечать, либо напрашиваться на разоблачение. Она колебалась чуть дольше, чем нужно, — стало быть, ее молчание означало «да».
— Сколько?
— Девочка.
В голосе звучала гордость, вызов, злость на меня за то, что спросил, досада, что ответила, какая-то печаль и ужасное замешательство. Это была уже не та озабоченная молодая женщина, какую я знал. Это была озабоченная мать маленькой и, вероятно, довольно капризной девочки. Помоги, Господи, тому мужчине, который свяжется с дочерью этой женщины.
Это была новая женщина. С новым именем и новой жизнью. Она не хотела, чтобы ее ассоциировали с ее прошлым. Эту женщину я не знал.
— Давно вы разошлись? — спросила она.
Не удержалась, ей действительно хотелось знать. Она ведь полагала, что только из-за Алисон я не отдался ей насовсем. Я-то знал, что это не так; но мой брак был единственным оправданием, чтобы держать ее подальше от себя. Я его использовал для прикрытия, чтобы ни за что не отвечать. А после развода уже ни на что не решался; страшно было. Моя любовь к Алисон выходила за рамки нашей семейной жизни; потому я так страдал и, когда все кончилось, мне хотелось остаться ее другом.
— Я тебе скажу, когда мы расстались, если ты мне скажешь то же самое.
— Не хочу я в игры играть.
Еще одно хилое клише, причем одно из самых неискренних: ведь мы всегда только и делали, что играли. И что этот разговор сейчас, если не игра? Конечно игра. Игра, в которой каждый лжет, чтобы получить максимум информации, выдав как можно меньше своей.
— Ладно. Можешь ничего не говорить. А разошлись мы примерно год назад. Очень было трудно, больно еще и сейчас. Если тебе пришлось пережить подобное, я знаю, как это тяжко, тем более с маленьким ребенком.
На этот раз молчание было помягче, без укоризны, без вздоха, только с горечью.
— Не сложилось у нас.
Я знаю, почему эта фраза так меня разозлила. Мало того, что опять клише, — тут еще и тон ее: безразличный, скучающий, безапелляционный. Даже встреть она того мужчину вскоре после нашего разрыва, все равно не могла знать его долго и пробыть с ним больше чем… Сколько? Допустим, год на ухаживание; еще год или около того она с ним уже не живет — и что же остается? Года три-четыре. Я сейчас больше думал о ее ребенке, но ответил:
— Трудное это дело.
И стал говорить еще что-то, сентиментальное и сочувственное, пока она не перебила резко:
— Я его больше не любила.
Снова тот же безапелляционный тон. Услыхав, как она подытожила их брак этой банальной фразой, я содрогнулся. Да, мои худшие предположения оправдались: она и вправду пустышка. Я всегда относился к ней с подозрением; боялся ее постоянного иждивенчества и настроений. Если бы я ушел от Алисон к ней — это было бы ненадолго. Но стало бы это для меня катастрофой?
С ребенком, может, и стало бы; а может, и нет.
Фраза «Я его больше не любила» из-за небрежного безразличия, с каким Ванда ее произнесла, прозвучала для меня так, словно она сказала: «Я передумала».
Именно это в ней мне не нравилось больше всего. Взять хотя бы ту нашу ссору: в тот день, когда мы ехали в Провинстаун, она вдруг заскучала и спросила раздраженно:
— Неужели нельзя было поехать куда-нибудь поближе?
— Ты сказала, что хочешь в Провинстаун.
Она перед тем прочитала обзор ресторанов. Одинокие женщины обожают такое чтение. Не столько еда их интересует, сколько возможность пофантазировать о надежном, устойчивом мире, где их, нарядных, будут под ручку водить и вообще ублажать.
— Это слишком далеко.
— Но я уже столик там заказал.
— Можешь отказаться.
— Я так ждал этой поездки.
— Вот видишь! Значит, мы едем ради тебя!
— Но это была твоя идея. Ведь ты же тот ресторан в «Bon Appetit»[109] нашла.
— Я передумала.
Я разозлился. Она надулась. По ее словам, моя злость доказывала, что я ее не люблю. Она расплакалась. В слезах она становилась похожа на крошечного уродливого гнома. Я подумал: «Пора от нее бежать». Но чувство было такое, словно я собираюсь выкинуть ее на обочину. И еще казалось — я боялся этого, — что она сейчас схватится за руль и вывернет нас на другую полосу, под встречную машину.
Минут десять, оба ошеломленные этой истерикой, мы молчали. Потом, доехав до Брустера, я свернул с дороги: боялся, что не смогу больше толком вести машину. На самом деле та мельница — декорация для туристов; настоящих ветряных мельниц на Кейпе не осталось. Но она поверила:
— Жаль, нет фотоаппарата!
Оказывается, она еще и наивна! Я и это ей поставил в вину, безо всяких оснований.
И вот снова ее мельница, на открытке. Она забыла ссору, из-за которой мне захотелось с ней расстаться. Чего я испугался тогда — это ее «Я передумала». Испугался, что в один прекрасный день она мне вдруг скажет: «Я тебя больше не люблю». Понял я это только сейчас.
Вспоминая все это, я молчал; она тоже; разговор наш оборвался.
— Ты меня слышишь?
Сколько же раз она успела повторить этот вопрос?
— Да-да. Просто задумался.
— А я решила, что нас разъединили.
Она уже забыла, отчего я задумался; забыла свою фразу: «Я его больше не любила».
— Знаешь, то, что ты сказала, прозвучало так… небрежно.
— Умеешь ты подбирать унизительные слова!
— Что не любила его больше.
— Он ничего не мог сам. Вечно висел на мне. Вы такими сволочами бываете!
— Вот оно как.
Я почувствовал, что с меня достаточно. Пора прощаться.
— Я не обязана была терпеть!
— Знаешь, мне пора двигаться.
— Так ты мне позвонил, чтобы помучить своими тошнотными писательскими расспросами?
— Нет. Хотел за открытку поблагодарить.
— Ах вот что. Куда же ты сейчас?
— Может быть, в Нью-Йорк.
— Я не так уж далеко оттуда.
— Код не скажешь?
Зряшный вопрос. Ни за что на свете не стану я с ней встречаться. Чего стоит эта ее идея, что раз я теперь свободен, то наша связь может возобновиться! Но как раз наша недолгая связь научила меня, что чужими чувствами играть не надо.
А у нее теперь была какая-то жизнь. Возможно, такая, какой она хотела всегда. Она была свободна, и у нее был ребенок. Она никогда не любила себе отказывать, ни в чем. После того как мы расстались, у нее было все: она побывала невестой и женой, стала матерью и разведенной дамой. Все было! Тщательно продуманная победа — полная трансформация. Я догадывался, что бывший супруг и уверенностью ее зарядил, и деньгами снабдил, которые были ей нужны, чтобы от него уйти. Что меня восхитило — она действительно стала совсем другой.
Жизнь моя изменилась весьма и весьма.
Она действительно нашла себе новую жизнь. Ее пример давал надежду и мне; хотя, наверно, чтобы надежда эта сбылась, надо быть очень легкомысленным или алчным и расчетливым.
