Элиа Казан - Сделка
— Ваша честь, дозвольте одно слово. Не будем тратить время и нервы. Ценю вашу обеспокоенность. Разумеется, я не хочу сидеть взаперти под ее присмотром. Я хочу того же, что говорил раньше. Пусть ей достанутся все деньги и все имущество.
— Да, да, помню. Но, насколько я могу судить, речь идет о приличной сумме, о ста тысячах долларов, вложенных вполне надежно?
— Почти две сотни тысяч и очень толково вложенных!
— Представляю, как вам пришлось трудиться!
— Да, я пролил пот, я пролил кровь! Я выбрасывал за эти деньги драгоценные дни моей жизни, год за годом! И мне печально и стыдно от осознания этого факта! Каюсь за все дурное, совершенное по отношению к Флоренс и остальным, каюсь! Но все это — пройденный этап, передо мной — вторая жизнь, и я не хочу быть обремененным грузом денег и прочего, что так дорого мне стоило. Для меня еще ничего не кончено, и я не собираюсь расставаться с жизнью! Только с той жизнью, которая меня убивала! Вот вам мое слово!
— Ну и ну! — покачал головой судья.
— Понимаю, поверить трудно.
— Хотелось бы убедиться в том, что вы действительно этого хотите. Но попробую объяснить еще раз и совсем просто, в двух словах. Никто не может жить так, как он хочет. Мы все платим за время и за еду, за землю и за отопление. Это наш договор с обществом, которое само по себе не что иное, как договор. Понимаете? Если говорить старомодно, то — «я отдаю часть души своей, а мне дают кусок хлеба». Все мы, в той или иной степени, притворяемся, что любим, что презираем и… Обычно мы так долго притворяемся, что уж и забываем о презираемом нами предмете. Но ведь помимо этого мы еще хоть какая-то, но цивилизация! Так? Отвечайте!
— Говорите, я слушаю.
— Я уже сказал. Пока то, что мы имеем, — лучшее. Поэтому, положа руку на сердце, скажите, и закончим на этом, вы все еще упорствуете в своем решении?
— Да.
— И вы говорите так, зная, что через неделю-две у вас не будет денег на чашку кофе?
— О! О чем речь? Я найду себе работу. Мне не так уж и важно, где и чем заниматься.
— Черт возьми, что мне за дело до ваших двух вариантов! Дайте ответ, и закончим. Я спрашиваю, вы уверены, что через месяц вам не будет жаль потерянных тысяч? Вы понимаете, что вам предстоит подписать официальный документ, обязательный к исполнению?
— Давайте, и я подпишу его прямо сейчас.
Он задумался. Затем…
— Теперь у меня не осталось сомнений. Вы — псих!
— Вы неправы. Я и раньше понимал, каковы будут последствия, и оскорблять меня, называя психом, вы не имеете права. И черт вас побери, вам это известно.
— Покорно прошу извинить за грубость!
— Наденьте мантию, тогда и посмотрим.
— И все равно — псих! Поскольку я здесь не для того, чтобы выносить вам меру наказания, а для защиты ваших прав! Я не думаю, что ваше состояние позволяет вам определяться по отношению к вашему будущему. Мне кажется, что пройдет время, и об этих потерянных тысячах вы будете судить по-другому! И я собираюсь отсрочить окончательный вердикт. Дам вам время на размышление.
— Итак, таково ваше решение?
— А я не пойму, к чему спешка? Придет время, и я объявлю вам свое решение! Передо мной прошла череда вас, невротиков, и вы все спешите, потому что в глубине души не уверены. А-а? Что, язык прикусили?
— А что тут можно ответить?
— Вы собираетесь расстаться с огромной суммой денег, с завидным положением, обеспеченностью, порвать с прошлым, которому отдали много сил. Не спорю, может, в конце концов вы останетесь при нынешнем своем мнении, но в данную минуту окончательное решение откладывается. Или отсрочивается. Я переношу его на потом.
— О’кей.
— Вижу, вам стало поспокойнее.
Я действительно успокоился, чуть-чуть. И это смутило меня.
Судья поднялся.
— Вы направляетесь на принудительное лечение. Ваши обязательства, данные кому бы то ни было во время пребывания в больнице, утрачивают силу. Жене я сообщу, что вы отказались от ее опекунства и что я считаю вас недееспособным сейчас принимать какие-либо решения. Таков мой вердикт. Прощайте.
Он пожал мне руку и ушел.
В парке больные стояли под деревьями и смотрели на собирающиеся тучи. Я присоединился к ним как равный. После раскатов грома хлынул дождь и согнал нас в корпуса.
Внутри было тихо. Даже когда потух свет. Электростанция вышла из строя. Но обстановка в больнице ни в коей мере не изменилась.
Я вспомнил, как однажды в Нью-Йорке сгорела электростанция на 58-й улице, питавшая деловой центр, и как сердце метрополиса остановилось. Какая была паника — описать трудно! Здесь же — тишина. Я и Тейтельбаум лежали в кроватях, связанные узами наших неприятностей. В полной темноте я поведал ему о слушании и о своих действиях.
— Ты болен, вне сомнений! — заявил он. — Учись на чужих ошибках, на моих, в частности. Только когда я отказался от всего, я понял, что я по сути — зеленщик и больше ничего. Может, бизнес мой и был солиден, но все равно — Арнольд Тейтельбаум — зеленщик! Магазины были моим призванием. Я ушел на пенсию, в никуда. Заметь, как много людей умирает в отпусках или после ухода на пенсию! Миллионы! Учись на моих ошибках! Иначе через пару месяцев ты не будешь знать, кто ты есть на самом деле!
— Я уже не знаю!
— Человек называется человеком по делу, которое он делает, и делает неплохо! Я понял это по своей жизни.
— А почему я должен что-то делать?
— Потому что в ином случае ты — никто!
— Не совсем так. Я стану человеком, который ничего не делает.
— Все испробовано… гольф, путешествия, послеобеденный бридж, и вот результат — я душевнобольной… И ты пройдешь через это! Жаль тебя. Но ты мне нравишься. Знаешь что? — Его фраза прозвучала так торжественно, будто он собирался оказать мне великую честь. — Я дам почитать тебе мое ДЕЛО!
— Спасибо. — ответил я. — Почту за честь.
Тут зажегся свет.
— Начнешь прямо сейчас?
— А почему бы и нет? Делать-то все равно нечего.
Он подошел к своему бюро и вытащил из него три толстых коричневых конверта. Он дал их мне и сказал:
— Вот моя жизнь, как говорят на телевидении. Вот мой опыт. Прочитай, зазубри мой урок и не делай моей ошибки. Не делай!
Глава двадцать шестая
«Дело Арнольда Тейтельбаума» являло собой блистательный документ. Нет, язык был обыкновенным, канцелярским, и только уровень человеческой боли, запечатленный в документе, и это ужасное чувство — «слишком поздно» — убивали наповал! Я не спал всю ночь, поглощенный чтением.
«Дело» начиналось с описания того, как Арнольд-зеленщик открыл свою первую лавку — лавку «альма-матер». За первой последовали другие, уже магазины, а затем выросла целая сеть с фирменным знаком «Татл». Страницы дышали гордостью Тейтельбаума за свое детище — за свои торговые предприятия. Он умел вести дела, был изворотлив, храбр и особенно умел соблазнять покупателя.
Сеть подобных магазинов в глазах их обладателя являлась механизмом массового соблазнения женщин. Если бы покупатели, приходя в магазин, приобретали только намеченные дома товары, то Арнольд прогорел бы еще на заре своего начинания. Его работа заключалась в соблазнении женщин к покупке тех товаров, которые они не планировали и даже не хотели брать, тех дорогих вещей, продажа которых позволяла иметь хороший доход. Тейтельбаум добился успеха в этом, потому что начинал бизнес с азов торговли, со своей лавки, где сталкивался с покупателями лицом к лицу. Он знал, как и что преподнести, что лучше спрятать с глаз долой, а что выгодно оттенить. Он знал запросы женщин и проблемы внутрисемейных отношений. Он был и тем, и другим — и мужчиной, и женщиной!
С каждым годом число магазинов «Татл» приумножалось и наконец стало таким большим, дело шло так успешно, что, можно сказать, Арнольд Тейтельбаум достиг пика успеха. Пик в нашем обществе и в наше время означает предложение купить дело целиком. Ему предложили невероятную сумму за всю сеть. Предложили племянники его жены, Стюарт и Ирвинг Голдманы. Переговоры прошли внутрисемейно, но оформлены были надлежащим образом. Сделку триумфально осветила местная газета, и Тейтельбаум на несколько дней оказался в зените славы.
Неожиданно он стал миллионером, не имея никакого приложения сил под рукой. Вот это — ничегонеделание — было описано в петиции на пересмотр сделки. Чем он только не пробовал заняться: гольф, специальная униформа, клубы, сопливые мальчишки на побегушках, устройство плавательных бассейнов и ремонт систем водяной циркуляции, разведение цветов и болезни роз, телевизор в каждой комнате, чтобы смотреть футбол из любой, куда бы ни зашел…
Он всегда мечтал о море. В первый раз в жизни они с женой провели зиму на курорте во Флориде, где пятиразовое питание и солнце навело румянец на щеки и окрасило кожу шоколадом. Они попробовали Калифорнию, Нассау, Акапулько. В последнем Арнольд нанял яхту для большой рыбной ловли, которая закончилась ежедневными картами с женой в каюте, пока ребята из команды удили рыбу. Яхта была невелика, и он страдал морской болезнью. Потом такие яхты больше не брали, круизы к Северной Африке, греческим островам и Южной Америке происходили на больших яхтах, но морская болезнь преследовала его и на них. Пришлось смириться с неоспоримым фактом — море он ненавидит. В Рио случайно познакомился с отставным зеленщиком и провел с ним целую неделю в беседах — отвел душу в разговорах об искусстве продавать. Именно там он понял колоссальность своей ошибки.
