Александр Иличевский - Перс
Только на вторые сутки после отлета дирижабля гашкаи решились забрать тела. В этом не было с их стороны милости, их вера требует избавить землю от осквернения. Однако бывшему родственнику была отдана специальная последняя честь. Перед тем как на ритуальном взгорье окончательно предать его воздуху и птицам, тело консула положили в горный ручей и завалили габбехами и камнями. Таков обычай мытья и закрепления окраски только что изготовленных габбехов — их на месяцы помещают в проточную воду.
Древнее пастбище на ощупь напоминает коротко стриженный габбех, подъеденный и вытоптанный тысячелетьем.»
Керри после знакомства с историей Васмуса и в силу общей склонности к востоку, хотя и при упорном его непонимании, всюду возит с собой афтафу и небольшой габбех, без которого не мыслит житья. На голубом ковре незамысловато — ромбиками и кружками — изображены бордовые фигурки: мужчина, женщина и конь.
Глава двадцать восьмая
АПШЕРОНСКИЙ ПОЛК
Егеря любили друг друга, беспокоились друг за дружку, выручали. Вот Самед ждет сменщика Вагифа: смотрит в бинокль с vista point, видит, как тот идет далеко-далеко вдоль канала, с палочкой наперевес и узелком. Самед думает — что же в узелке? Хлеб, сыр, пахлава? А может, еще и мед? Если мама ему собирала — то мед, если сестра Айгуль — наверняка положила два куска гяты. Самед вспоминает, как недели две назад они с Вагифом вместе рассматривали картинку с обнаженной девушкой на картонке от чулок, как он бил себя потом по шее, ожесточенно, наказывая за наслаждение наготой. Сейчас его осанка горда и лицо открыто. Когда Самед смотрит кино, в неприличных местах он отворачивается или прикрывает глаза руками.
9 июня Апшеронский полк отмечал свой день рождения — в праздничном походе к морю. Пришли еще засветло. Из года в год место для лагеря выбиралось на самом берегу, близ распадка, склоны которого поросли рощицей джиды. Как давно я не видел это дерево! Деревца джиды, серебрящиеся изнанкой листьев, похожи на оливы. В походах повстречать джиду было удачей, мы не пропускали ни одного, потому что дерево это дает сладковатые рыхлые плоды, которые хорошо шли с чаем. Мы их называли «финиками». Я набрал горсть, хоть они были незрелые.
С юга виднелся исхоженный со Столяровым Бяндован. Да и это уютное, довольно редкое для побережья Ширвана место было знакомо: здешние берега пустынны, и любая «зеленка» примечательна.
Лето в том году еще не раскочегарилось, днем как будто бы даже смерклось дождливо, но к вечеру совсем выяснилось, а море вполне показалось прогретым. К вечеру бриз стих, чтобы к ночи сменить направление. Снижающееся солнце отражалось в многокилометровом зеркале, которое заливал вдоль берега прибой. Апшеронский полк имени Велимира Хлебникова, вышедший утром с кордона Святого Камня в числе пятидесяти трех человек, теперь весь, как один многорукий организм, приступил к организации лагеря. Полк прошел рощицу и в устье распадка устроил склад из снаряжения и рюкзаков, к которым привязал двух взятых с собой баранов. На огромном рюкзаке Хашема виднелась сделанная белой масляной краской по трафарету надпись: «Больше тонны не грузить». Одна часть солдат разбрелась далеко по берегу в поисках дров, и скоро кто-то потянулся обратно, таща за собой легкие выглаженные, просоленные куски дерева, длинные стволы чертили по песку; комель дерева с раскидистым вымытым корнем, который тащили двое, казался срубленной косматой головой. Другая часть толкалась около склада, время от времени рассредоточиваясь, чтобы поставить у берега палатку, и снова сходясь для оборудования стоянки полкового командира. Кто-то стал кормить баранов, чтобы перестали уже блеять, выпростал для этого из клапана рюкзака пук травы. Кто-то, обвязавшись по глаза рубашкой, набрав побольше мокрого песка в руки, потащил за ласты далеко в сторону мертвого, страшно распухшего тюленя, заколыхавшегося, как пузырь. Вспугнутые чайки закружились над морем.
— Давай, давай веселей! — кричал Аббас, широко шагая от роты к роте, по местам, где устанавливались шестиместные армейские палатки и складывались напротив костры.
Слышались шершавый рык десантной пилы, глухой звук и треск раскалываемого дерева и звонкий стук, с которым вбивались топорами дюралевые уголки, применявшиеся в качестве колышков для растяжек. Раздавались возбужденные голоса и смех.
— Эй, четвертая рота! Помогите, а мы вам тоже пригодимся, — кричали егеря, еле тащившие древесный ствол.
Три человека впряглись за ветки в дерево, и тополь, в полный обхват толщины и длиной в два роста, подался вдоль берега к командирской палатке, над чьим выцветшим брезентовым полотнищем уже висело полковое бахромчатое знамя.
— Стой! — крикнул Аббас, набежавший вдруг на несущих. — Откуда? Живое? Я вам! — Аббас толкнул в плечо попавшегося под руку егеря, тот испуганно бросил дерево.
Наконец Аббас разобрался, что тополь не рубили, что он сгнил от корня и, видимо, буря вывернула его в море вместе с еще живыми ветками, покрытыми листьями.
Молодой егерь стал потирать ушибленное плечо, покачивать головой, смущенно, без укоризны.
— Во как дерется-то, а? Аж рука занемела, — сказал он тихо, когда отошел Аббас.
— Ничего, бывает. Зато командир мирный, везде своя поблажка, — сказал весело долговязый Ильхан, взявшийся помогать тащить дерево.
У полковой палатки на песке сидели мы с Хашемом. Приладив объектив, я лихорадочно, пока не село солнце, щелкал во все стороны, стараясь запечатлеть работу полка. Хашем кончил занятия йогой, спустился на землю из какой-то странной столбовой позы на голове, с жутко втянутым животом, в глубине которого обратной своей стороной проглядывал, кажется, позвоночник, выдохнул и принял от егеря кружку со сладким чаем. Затем распаковал рюкзак и стал перелистывать какие-то свои записи.
Когда егеря дотащили до нас тополь, уже с разных сторон разгорались костры. Солнце как раз село, и ночь хлынула с востока. Яростно, бездымно пылал плавник, звезды плясали в горячем воздухе. Кто-то уже купался, кто-то тащил про запас на ночь дрова, полк работал и жил как единый человек. Хашем не отдал ни одного приказания, только Аббас тут и там покрикивал. Эльмар что-то проповедовал у костра, Аббас подходил к его роте, прислушивался сердито, шел обратно к нам и по дороге хрипел советами. Искупался и я в море.
К третьей роте, взявшейся за убийство баранов и свежевание, собралось больше всего народу. Бараны висели на специальном колу с перекладиной, вбитом в песок на половину своей длины. Они толкались в отсвете костра. Потроха вдруг вывалились перламутровой горой на руки егерю, и он возился еще с ними, поддерживая коленом, ему подставили таз. С каждого, кто приходил к костру, требовали подношения в виде дров. Искупавшиеся тянулись к огню обсохнуть.
— Тельман, а что ж ты, куда ты делся? Принес, что ли? — весело спрашивал один егерь, мне малознакомый, с приметным, полным и лукавым лицом. Он тоже только что искупался, щурился и мигал от жара, но от огня не отодвигался. — Давай закурить, извелся — не могу, за одну затяжку душу отдам.
Егерь этот был не старше Тельмана ни по возрасту, ни по назначению в полку, а начальствовал оттого, что был здоровым весельчаком. Лицо и острый язык его притягивали внимание других егерей.
Тельман протянул ему пачку сигарет, здоровяк жадно выхватил головню, чтобы прикурить, волосы его затрещали: непригашенное пламя лизнуло чуб. Он весело матернулся, загладив волосы ладонью, на которую потом посмотрел, чтобы оценить урон.
Другие егеря тоже благодарно закурили.
— Ах, хорошо, дым голод затирает. Сейчас поужинаем, построимся и спать. Завтра бы выходной объявить, однако придумал командир по степи с грузом таскаться. Марш-бросок настоящий. А я не в армии давно уже, зачем мне, как барану, бегать? — задал тему здоровяк.
— Не говори так, брат, — строго сказал Тельман. — Если бы не наш командир, мы бы все давно с голода передохли, души бы наши пропали. Пусть что хочет делает, он учитель.
— Да. Да… — егеря, сидевшие у костра, закивали, зацокали языками, подтверждая свое согласие с этой мыслью.
— Кто же спорит, — спохватился здоровяк. — Я пошутил. Просто от лени еще никто не умирал.
Он затянулся пару раз и решил все же прибавить пороху, обратился ко мне, составив на лице сладкую просительную мину:
— Я извиняюсь, дорогой, скажите нам, пожалуйста. Мы слышали, будто Хашем меалим собирается с вами в Америку уехать? Будто он там лекции будет читать, с учеными спорить. Правду говорят?
Егеря, будто проглотив молнию, воззрились на меня. Я молчал, смотрел в огонь, стараясь никак не дрогнуть лицом, понимая, что ответ мой может иметь глубочайшие последствия.
— Нет, это неправда. Ученые сами в Ширван приедут. Хашем-меалим отказался, и теперь они приедут к нам сами, — ответил я.
