Лариса Райт - Плач льва
Между тем, хотя Женя и настроилась на благодушный лад, дорога не располагает к положительным эмоциям. Почему путешествие в Бирюлево скорее раздражает, чем вызывает ностальгию? Обычно нормальный человек или радуется, или слегка грустит на свидании с детством: жадно разглядывает уже не совсем знакомую местность, пытаясь найти в ней то неизменное, что особенно дорого лично ему, или всматривается в лица прохожих, надеясь и страшась встретить бывших одноклассников, соседей или еще каких-то персонажей из своего ставшего далеким прошлого. Женя ни о чем таком не думает, людей не разглядывает, окрестности не изучает. Единственное, что никак не может ускользнуть от ее внимания, — перестройка Царицынского парка. Все вокруг умиляются чудесам ландшафтного дизайна и мастерству архитекторов, наслаждаются волшебной музыкой поющего фонтана и экспозициями открывшего свои двери музея. Спортсмены восторгаются волейбольными площадками и словно специально проложенными для бегунов аккуратными дорожками, молодые мамочки ежедневно приводят своих чад дышать чистым воздухом, влюбленные декламируют Шекспира, бродя по тенистым аллеям или качаясь в лодке посередине Верхнего пруда. Ничего не осталось от темного беспорядочного леса, от илистых, заросших бурьяном берегов, от старых, заброшенных развалин, в которых Женя пряталась, играя в казаки-разбойники. Из запущенной, никому не нужной усадьбы Царицыно в кратчайший срок превратилось в место коллективного паломничества молодоженов с кавалькадой гостей и фотографов, студентов художественных училищ с мольбертами и прочих москвичей и гостей столицы, жаждущих приобщиться к культурной жизни города. Теперь в выходные движение в районе музея-заповедника останавливается, а транспортные пробки на Липецкой улице ничем не отличаются от тех, что заполняют улицу в будни. Местные жители, на протяжении двадцати лет чувствовавшие себя обитателями едва ли не конца света, куда добраться можно если не на собственном автомобиле, то исключительно на автобусе или электричке, теперь ощущают Бирюлево эпицентром вселенной, где жаждет побывать вся Москва.
Район очень сильно изменился, он не будоражит Женину память, не вызывает сладких грез о временах беспечной юности. Фасады домов отшлифовали, здание школы перекрасил новый директор, заброшенный пустырь украсила детская площадка. Нет, Жене эти изменения вовсе не кажутся плохими. Она не консерватор. Просто они уже чужие и ей не принадлежат. Если бы она по-прежнему каждый вечер возвращалась сюда, то считала бы все это неотъемлемой частью своей жизни, но теперь в ее жизни иные части и совершенно другие составляющие. А здесь? Здесь от прошлого остался только сосед-алкоголик. Вернее, сосед уже другой, пристрастия те же. Даже родная квартира, полностью переделанная родителями несколько лет назад, стала неузнаваемой. Не осталось ни игрушек, ни рисунков, ни тетрадей дочерей, ни дверей с зарубками роста, ни следов на обоях от приделанных к ним плакатов с изображениями модных рок-групп. Теперь новые стены и изящные тумбы украшены художествами внуков. Все правильно. Так и должно быть. Время утекает.
— Как бежит время, — мама пристально разглядывает вошедшую Женю. — Женюра, неужели тебе вот-вот стукнет сорок?
— Нам обязательно говорить об этом? — Женя быстро скидывает куртку и обувь и устремляется в глубь квартиры: — Папа! Пап! — По крайней мере, отец не станет рассуждать о ее возрасте.
— Его нет. В магазин пошел, — откликается не отстающая мама.
«Отослала?» — едва не слетает с Жениных губ, но она все же сдерживается:
— О! Новая? — быстро показывает она на картину. — Красивая. Когда купили?
— Два года назад. И ты уже спрашивала это несколько раз.
«Черт! Надо же было так опростоволоситься!»
— Евгения!
«Начинается…»
— Нам надо серьезно поговорить!
«Уже началось…»
— А без этого никак нельзя? — Женя почти умоляюще смотрит на мать. Но не тут-то было. Миниатюрная, ухоженная, с вкрадчивым, почти елейным голосом, эта женщина производит впечатление милой, домашней кошечки, но те, кому не удалось ограничиться шапочным знакомством, знают, что единственная дочь генерала Советской армии — настоящий кремень.
— Нельзя! — решение окончательное и обжалованию не подлежит.
— Ладно. О чем? — Терпение и покорность — все, на что остается уповать Жене в данной ситуации. Тем более что тема обсуждения заранее известна. Она неизменна уже несколько лет: «Работа не может отнимать столько времени. Жизнь проходит мимо тебя. Оглянись вокруг, у всех давным-давно семьи, а у многих и не первые. Вот у тети Иры, Зои, Маши, Глаши… есть сын, племянник, знакомый… Так вот, он хочет, жаждет, мечтает… увидеть, лицезреть, познакомиться… и, конечно же, отказывать просто невежливо. Ведь речь идет о родственнике самой Даши, Саши, Вени, Фени». В общем, Жене заранее хочется взвыть от скуки. Тем более что мама, елейно улыбаясь, заговорщицки сообщает:
— Не о чем, а о ком! — Она садится на кожаный белоснежный диван.
Женя невзлюбила этот образец современного минимализма при первой же встрече — то ли оттого, что своим цветом он почему-то напоминал ей больничную обстановку, то ли оттого, что она заранее почувствовала, что именно на этом диване мама станет вести все серьезные разговоры. Этот не исключение. Жестом Женю приглашают присесть рядом. Она опускается на холодную кожу и безразлично спрашивает:
— Так о ком же?
— О дельфинах! — следует торжественное объявление, и Женя чуть не вскакивает от неожиданности.
— О дельфинах? А что, собственно, ты можешь о них…
— Что я могу о них сказать? Ты права, дорогая, ровным счетом ничего. Я хотела бы спросить.
— Да? — Женя не верит свои ушам и не скрывает заинтересованности так же, как до этой секунды не пыталась скрыть безразличие.
— Кто такие дельфины? — вопрос странный и неконкретный, но Женя мечтательно улыбается.
— Кто такие дельфины? — ожил в памяти голос профессора Вяземского. Под торопливый скрип шариковых ручек он, признанный светило и гроза всей кафедры общей психологии, из конца в конец мерил аудиторию беспрерывными шаркающими шагами. — Ученые нашей лаборатории считают, что дельфины — это… — Но Жене не было никакого дела ни до дельфинов, ни до Вяземского, ни до предстоящего экзамена по зоопсихологии. Лекции можно списать, к экзамену подготовиться, на дельфинов посмотреть в зоопарке. В каком зоопарке? В Дижоне его, возможно, и нет, а в московский у нее теперь точно не будет времени заглянуть. А вдруг будет? А если не отпустят? Женька нервно сжала в кармане изрядно потрепанный листок. Уже неделю она не решалась показать его родителям. Пока они ничего не знают, она вольна мечтать о будущем сколько угодно, но стоит рассказать — и почти схваченная за пестрый хвост птица удачи может снова ускользнуть в неведомые дали. В конце концов, железный занавес рухнул не так уж давно, чтобы ее выросшие в Советском Союзе и пропитанные его духом родители могли бы спокойно отпустить дочь во Францию. Что делать? Как сообщить? Оставить письмо на видном месте? Не вариант — родители по-французски не понимают. Сейчас, кажется, идет Каннский фестиваль. Сказать, что в следующем году она, если захочет, сможет постоять возле красной дорожки? Решат, что это очередная глупая шутка их маленькой Женюры. Они почему-то до сих пор называют Женьку маленькой, хотя Дина на восемь лет младше. Да, если Женька уедет, нелегко придется сестренке. Уж ее-то ни за что никуда не отпустят.
