Даниил Гранин - Картина
— Все от таланта, — убежденно сказал военком.
— Талант — это только слово. А ты мне ответь, чтобы я понял.
— Красота в художнике заключена, — сказал военком, заражаясь его горячностью.
— В художнике? Допустим. Тогда объясни мне, откуда художник ее берет, из себя или же из натуры? Потому что если из натуры, то пусть мы с тобой красками, кистью не способны передать, но глазом-то можем тоже извлечь, увидеть…
— Да, да! Как это верно! — воскликнула Тучкова. Никто не слыхал, как она вошла. И теперь, когда к ней обернулись, она залилась краской за свой возглас и все же попыталась еще сказать, как бы оправдываясь или поясняя: — В том-то и дело, что можно, можно увидеть. Прекрасное, оно действует на душу и как бы придает ей зрение, то есть в смысле того чувства, что называют душой, то есть называем… — Она запуталась и еще больше смутилась. — Извините меня, пожалуйста.
Директор леспромхоза задумчиво посмотрел на нее и сказал:
— Фотографией я мечтал заняться.
— Сфотографировал бы ты, между прочим, вид этот, пока тут стройку не начали, — сказал военком.
— Какую стройку? — спросила Тучкова.
Военком покосился на Лосева, деликатно закашлялся, предоставляя слово ему, как старшему, и тогда Лосев объяснил, что дом Кислых будут сносить, весь этот участок Жмуркиной заводи запланирован под филиал фирмы, делающей вычислительные машины.
Тучкова как-то полузадушенно ахнула, глаза ее устремились на Лосева, в самую глубину его зрачков, в самый его зрительный нерв.
— Да как же так?.. Я ребятам обещала… Я на будущий год программу перестроила, мы во всех классах этот вид рисовать будем. Когда сами попробуют, тогда они поймут…
Директор леспромхоза засмеялся над этими ее рисовальными доводами, и от этого смеха Тучкова съежилась:
— Простите, я все понимаю, что же делать. — Никто ей не ответил. Они сочувственно смотрели на нее, и Тучкова смущенно заговорила, как бы утешая: — Но ничего, мы постараемся, пока… чтобы скорее людям показать.
— Вот это правильно, — сказал военком. — Хорошо бы вы лекцию для молодежи провели, особенно для призывников. Запечатлеть в памяти красоту родных мест. Сейчас для картины самый сезон стоит.
— Лекцию? Я не знаю… Я вряд ли сумею. Лучше из областного музея пригласить.
— Бросьте вы… Прекрасно справитесь. Зачем нам варяги?
Учительница вдруг перестала нравиться Лосеву. Ему было неприятно, что она так легко смирилась.
— А жаль, — сказал директор. — Уничтожат и… картина родословную потеряет. Сравнивать не с чем будет.
— Картина не потеряет, — сказал Лосев. — Картине-то что — мы потеряем.
Разговор этот испортил ему настроение. Он заметил, что на воде от причалов тянутся радужные пятна, что у дома Кислых навалена щебенка, доски…
6
Вскоре приехали сотрудники областного музея, состоялась лекция: «Наш край в произведениях советской живописи»; прошла она хорошо, и военком, и прокурор, который насчет стоимости ахал, присутствовали и хвалили. Лосев на это заметил военкому:
— Не послушалась Тучкова, ты же говорил, чтобы сама читала.
Военком рассмеялся.
— Так она же невоеннообязанная. Да и знаешь, она правильно сделала. Для авторитетности лучше, чтоб из области. Объективнее.
— Нечего приваживать их, — проворчал Лосев, но распространяться на эту тему не стал.
Из ближнего санатория, прослышав, стали ходить любители прогулок. Есть такая категория гуляющих — им нужно, чтобы прогулка имела цель. Четыре километра туда, четыре обратно и посредине ознакомление с художественной ценностью. Культурник санатория подхватил инициативу отдыхающих и организовал коллективное посещение. Потом еще, и еще. Заходили в школу туристы, которые осматривали партизанский лагерь и соленый источник. Появлялись группы то из медицинского училища, то участники велосипедного пробега. Летом приезжего народу много, что ни день — кто-нибудь да требовал Татьяну Тучкову давать объяснения по картине, ей задавали вопросы, как настоящему экскурсоводу. Культурник разохотился, всякий раз накануне экскурсии звонил в гороно, предупреждал, словно бы в музей звонил. Несмотря на ремонт школы, стали приезжать целым автобусом, поднимались толпой по лестнице, спрашивали, почему картина висит в школе, в биологическом кабинете, неужели нельзя специальное помещение выделить. Делали замечания: почему нет портрета художника, хотя бы фотографии, почему не продают репродукции картины, куда писать отзывы?
Многие вроде были разочарованы, недовольны. Тучкова оправдывалась как умела. Однажды, когда кто-то сказал «обман, мы-то думали», она, не выдержав, заплакала, отвернулась к окну. Все за ее спиной разом смолкли, потом пожилая толстуха в рыжем парике, сочувственно сморкаясь, сказала басом:
— Вы, женщина, тут ни при чем, это культурник нам мозги запудрил. Феномен, феномен! Выставка! Настрой создал не тот. Как на Эрмитаж. Сказал бы честно — кто хочет картину увидеть — ничего другого. Разве мы бы отказались? Женщина, вы, милая, извините нас.
Культурник тоже извинился, и после этого следующие экскурсии вели себя тише. Культурник, однако, не унимался. Оказывается, он работал по совместительству в летней спортивной школе и обслуживал пароходство, и всюду он включал новый объект в план массово-экскурсионной работы. Вскоре Тучкова получила план, скрепленный печатями и подписями. На ее протесты культурник прочувствованно назвал ее «энтузиасточкой», «подвижницей», что же делать, если исторических достопримечательностей в районе мало, не будет картины, так уйдут эти часы на пустой азарт бросания колец и походы в универмаг.
Получалось, что она будет виновата, если станут резаться в карты, забивать козла и даже пить водку.
Никто ей за эту работу не платил, отпуск ее срывался, да еще в гороно сделали замечание, что экскурсанты мешают ремонту, разносят грязь.
Появилась книга отзывов, общая тетрадка, которую в утешение Тучковой учредил культурник. В тетрадь щедро заносили благодарности и похвалы Татьяне Леонтьевне за «возможность ознакомиться», «красочный рассказ», «воспитание любви к русской живописи и природе». Кроме этих записей, попадались, и все чаще, возмущенные отклики на предстоящую стройку: неужели нельзя сохранить этот вид, что за дикость — опять разрушают памятник культуры, пора призвать к порядку местные власти…
В горкоме партии Чистякова, тощая, тигрово-бесшумная, щурясь заметила Лосеву, что самодеятельные эти экскурсии роняют авторитет городских властей. Как всегда, она применяла безлично-уклончивые обороты: «позволяют себе», «развели», «раскачивают общественное мнение», «будоражат», «будируют». Лосев кивал внимательно, поощряюще, потом спросил:
