Ханна Кралль - Королю червонному — дорога дальняя
Тетя Юзека теперь в рейхе, а Варшава — в генерал-губернаторстве. Граница недалеко, надо сесть на двенадцатый трамвай, доехать до Стрыкова и найти спекулянтов. Их все знают; они обменивают сахар на чулки, а водку — на теплое белье или наоборот — сахар на белье.
Тетя щедра: дает ей для обмена носки и еще в подарок — чулки с черной стрелкой.
— Последний писк моды, — заверяет она. — Теперь носят длинную стрелку, над щиколоткой, и обязательно темнее, чем сам чулок.
Кресло: более срочные дела
Надо их навестить, скажет она как-то. Поблагодарить пана Болека, выводившего из гетто по каналам, тетку Юзека, оказавшуюся такой щедрой, женщину из Стрыкова, угостившую ее клецками, немецкое семейство в Берлине…
Пройдет еще несколько лет, и она скажет: нет, правда, я обязательно должна их навестить. Пана Болека. Тетку Юзека. Ту женщину из Стрыкова…
Но так и не навестит. Не оттого что неблагодарная — наоборот, ведь она столько раз вспоминала об этих людях. Просто так уж получается — всегда находятся более срочные дела.
Двенадцатый номер
Она едет в трамвае. Разглядывает немецкие названия улиц и пытается угадать (непонятно зачем) прежние, польские. Трамвай замедляет ход, она видит колючую проволоку. Пост. Чуть дальше стоит бородатый мужчина с желтой заплаткой на рукаве. Заплатка потрепанная, в виде звезды. В Варшаве носили другие звезды — синие на белых повязках, поэтому лишь через пару секунд она понимает: это еврей. Гетто. Она не знала, что двенадцатый трамвай проезжает через гетто. Редкие прохожие останавливаются и разглядывают трамвай. Она сидит у окна, а они не сводят с нее глаз. Именно с нее. Она отворачивается, но на противоположной стороне улицы тоже люди. Они стоят неподвижно и смотрят…
Вместе с ней на конечной остановке выходит молодая женщина, на вид ее ровесница. Она начинает рассказывать про свой побег из Германии, та приглашает ее к себе домой. Мать — милая, гостеприимная — спрашивает, чего ей хочется: может, вареников? Специально для нее варит целую кастрюлю, поливает шкварками. Ешь, угощает она, ешь на здоровье.
— Нам тут тоже несладко, — рассказывает она позже, вечером. — Раньше-то торговля была бойкая, а теперь полицаев стало много, всё евреев ищут. Ищут-то евреев, а находят товар… Ешь, детка, ешь на здоровье.
Она стелет постель, укрывает ее пуховым одеялом и будит ночью, когда приходят спекулянты.
Спекулянты усталые, грязные и чем-то напоминают людей пана Болека. Вынимают из рюкзаков водку и сахар, прячут туда дамское белье. Она отдает им носки Юзековой тети и получает взамен белую простыню. А также инструкцию: простыню держать над головой, передвигаться прыжками и приседать каждые несколько метров. Присели — замерли. Простыня должна полностью закрывать вас, свисать до снега. Запомните: замираем, прыгаем — опять приседаем. Это называется заячий шаг, сумеете?
Она бежит вместе с мужчинами: заснеженное поле, лес, снова поле… приседает, следит, чтобы простыня полностью закрывала ее, замирает, снова бежит.
Восходит бледное холодное солнце. Они в генерал-губернаторстве. Она отдает простыню и спрашивает, где ближайшая железнодорожная станция.
Радость
Она покрасила волосы (любимый цвет — пепельная блондинка).
Вставила зуб (на штифте, техник заверил, что очень практично, в случае чего можно вынуть; она удивилась: зачем вынимать искусственный зуб?).
Забрала свою пудреницу. («Она так плакала, получив твое письмо, — рассказывает подруга Стефы, машинистка с Восточной железной дороги. — Так жалела, что не давала тебе списать на алгебре…» «Зато теперь я подарю тебе шляпу», — обещает Стефа, и в самом деле приносит красивую шляпу — черную, с большими затейливыми полями, наследство романтичной матери.)
Машинистка дает ей лакированные туфельки на высоких каблуках, сшитые на заказ перед самой войной у сапожника на Новом Святе, а пани Крусевич старательно перешивает на нее пальто пана Крусевича.
Она стоит на углу улицы Пенкной и ждет знакомую — переводчицу немецкой поэзии (эта переводчица, очень известная, обещала найти покупателя на кольцо с жемчужиной — если за реальную цену).
Она притопывает от холода на мокром снегу.
В лакированных туфельках от машинистки.
В романтической шляпе от Стефы.
В шелковых чулках с черной стрелкой от тети Юзека.
В бывшем пальто пана Крусевича…
Две женщины, обе в штатском, подозрительно рассматривают ее.
— Вы кого-то ждете? — спрашивает одна, пряча руки в меховой муфте. — Кенкарта у вас есть? — и вынимает из муфты полицейское удостоверение.
— Простите, не поняла… — удивляется она, но голос у нее заискивающий. — А в чем, собственно, дело?
— Вот только не надо притворяться, — говорит та. — И оставьте эти улыбочки. Все вы такие — сначала изображаете святую невинность, потом принимаетесь рыдать. Пошли.
Она идет вслед за полицейской.
Ближайший комиссариат — на Познанской. У этого места дурная слава, быстро оттуда не возвращаются.
У нее с собой кольцо с жемчужиной. Сразу ей предложить? Но что значит «все»? «Все» — так говорят о евреях…
— Простите, — решается она наконец. — А кто это — все?
— Перестань валять дурака, — полицейская теряет остатки вежливости. — Я из полиции нравов. Поняла теперь, кто это — все?
Она поняла.
Ее приняли не за еврейку, а за шлюху. Какое счастье, Господи Боже мой, всего-навсего за шлюху!
Теперь она идет спокойно, как порядочная женщина, которую искренне позабавило нелепое подозрение.
Полицейская садится за столик и рассматривает ее кенкарту.
— Замужем, — читает она вслух. — Замужем, ну-ну… И где же твой муж?
Она отвечает:
— В лагере муж. Был в Освенциме.
— Не врешь? — полицейская поднимает глаза от кенкарты и поправляется: — Вы не врете?
— Мой муж в лагере, — повторяет она. — У меня письмо есть…
Полицейская встает, словно собирается проводить ее до двери. — Я все проверю, — говорит она строго. — Сейчас я вас отпускаю, но все проверю… А вы… — она мгновение колеблется, — не могли бы вы одеваться более прилично?
Кресло: все в жизни
Не стой она на улице в этом дурацком наряде, ее бы не приняли за проститутку.
Не забери ее полиция, она бы не оказалась на Марианской, у дворника пана Матеуша.
Не навести она пана Матеуша (хотела предупредить, что о ней будет справляться полиция нравов), не узнала бы, что приходил почтальон.
Что он принес письмо.
Что муж просит прислать съестного. Что у него новый адрес: Маутхаузен, блок AKZ.
Словом, все в жизни загадочным образом переплетается.
Хватит
Халина с отцом будут жить в Юзефове — Лилюся сняла комнату на довоенной даче.
Она растроганно глядит по сторонам. Ничего не изменилось, разве что живая изгородь разрослась…
— На сто пятнадцать сантиметров выросла, — сообщает хозяйка, — по двадцать три сантиметра в год. Я не стригу — жду, когда муж вернется.
(— О чем вы говорите? — не слышит свекор.
— Что война идет уже пять лет, — объясняет Халина.
— А не говорят, сколько она еще продлится?
— Нет, папа, но я сама знаю, что еще долго…)
Комната солнечная, воздух свежий, но Халина твердит, что больше не выдержит.
— С меня хватит, — заявляет она хозяйке.
— Воля ваша, — отвечает та, — но пани Казимера все оплатила.
— Я вам очень благодарна, — говорит Халина Лилюсе, — вы столько для нас сделали, но с меня хватит.
Халина ездит в Варшаву. Просто так, потому что ей хочется. Все хорошо, уверяет она каждый раз. Правда, все отлично, вот только…
— Потерпи, — просит она Халину. — Тут ты на воздухе, и никто на тебя не обращает внимания…
— Никто? — улыбается Халина. — Вот именно, что обращает… Да, мужчина. Очень милый, хотя и немолодой. Мы друг друга понимаем, — Халина снова улыбается, немного загадочно. — Мы понимаем друг друга без слов…
Ее тревожит это знакомство.
Халина самая низкорослая и непривлекательная из сестер, у нее некрасивые ноги, да еще эти соломенные вытравленные волосы… Кто мог ею заинтересоваться, гадает она. Но Лилюся не видит повода для беспокойства. Хорошо, что есть мужчина, Халине будет не так одиноко.
Лилюся отправляется в Юзефов — надо заплатить хозяйке. Та удивлена: пани Халина ведь уехала. Да, и пожилой мужчина тоже. Откуда она может знать куда? Уехали — и всё тут.
— Они уехали, — рассказывает Лилюся, вернувшись. — Хозяйка думала, что я знаю. Пришел какой-то мужчина, хозяйка его раньше не видела, но уверена, что Халина с ним знакома. Помог им упаковать вещи, взял рюкзак. Они ушли через лес, в сторону железной дороги. Мужчина нес рюкзак, Халина — цветы… ну и отец.
