Су Тун - Рис
У лабаза Большого Гуся по «забрызганной бликами зимнего солнца» брусчатке сновали одетые в «пухлый наряд» покупатели. В шуме и гвалте забитой людьми и повозками улицы Каменщиков иногда можно было расслышать чистейший «дин-дон». Бубенцы старой пагоды. В хаосе полнивших улицу звуков У Лун’у был мил только звон бубенцов
Глава IV
Хозяин был первым, кому приоткрылась жестокая правда – Чжи Юнь понесла. За последние годы отец обзавелся не самой пристойной привычкой – входить по прошествии месяца в спальню Чжи Юнь, чтоб тайком заглянуть вглубь ночного горшка. Второй месяц не видя следов свежей крови на грязной бумаге, хозяин с тревогою стал подмечать перемены в сложеньи Чжи Юнь, а однажды увидел, как мертвенно бледною дочь начинает тошнить за столом. «Волны гнева достигли небес». Отобрав у Чжи Юнь плошку с рисом, хозяин хватил ей об пол:
– Ты, бесстыжая, есть собралась? Если хочешь блевать, так иди и проблюйся!
Чжи Юнь, перепрыгнув рассыпанный по полу рис, прошмыгнула на двор: «Ва-а-а»... Все жевавшие завтрак на кухне услышали звуки отрыжки и рвотных позывов. У Лун тоже слышал, хотя и не понял, ни что это значит, ни что этот мелкий конфуз предвещает великие сдвиги в грядущем.
Хозяин с трагической миной увлек Ци Юнь в угол двора:
– Ты не знаешь? Сестрица твоя понесла.
– Я давно ожидала, – Ци Юнь повертела на пальчике кончик косицы. – Дешевка срамила себя дни и ночи.
Хозяин открыл было рот.
– И не надо меня вопрошать. Я что, блудням ее соглядатай? Чай, ты ей во всём потакал, вот и нюхай подарочек. Мало того, что и так в наш лабаз кто ни попадя пальцами тычет.
– Не знаешь, чей плод? От почтенного Лю, так куда бы не шло. Я боюсь, что покойник Крепыш... – тут хозяин вздохнул. – Так ты знаешь, чей плод или нет?
– Что я смыслю в вонючих делах? – Ци Юнь топнула ножкой. – Её не спросил, что ко мне привязался? Я с ней не блудила, откуда мне знать?
– Так она говорить не желает. Пол ночи с ней бился, ни слова: дешевка бесстыжая! Люди узнают, как я им в глаза смотреть буду?
– Да ты уж давненько, «утратив лицо, смотришь людям в глаза», – окатила Ци Юнь хладным взглядом папашу.
Забросив за плечи косу, Ци Юнь вихрем влетела в торговую залу:
– Быстрее отвешивай: мы закрываемся.
– Как закрываемся? Люди за рисом придут, – озадаченно осведомился У Лун, наполнявший мешок покупателя.
– Ой, мы тебя не спросили, – Ци Юнь сняла вывеску. – Мы всей семьей на обед к досточтимому Лю. Всё! Закрылся лабаз.
Время шло. Наконец, из гостиной явилось семейство торговцев. Хозяин, напяливший новенький пепельно-серый халат и парадную шляпу, шел первым. За ним выступали две дочки. Ци Юнь вела за руку или, вернее, тащила Чжи Юнь, отстранявшую вспять свое пухлое тело. Чжи Юнь, может статься, недавно рыдала: глазницы распухли как грецкий орех, а лицо – исключительный день – не покрытое пудрой, казалось болезненно бледным.
У Лун вышел вслед за семейством на улицу. Что за нелепое шествие! Мрачный хозяин шел медленно и тяжело, на согбенной спине его новый халат испещряли глубокие складки. Ци Юнь, очень часто ступая, тянула сестру, ну а та – что чуднее всего – оступаясь, тащилась за ней, изрыгая проклятья:
– Зачем меня тащишь, тебя отодрать? И отца твоего отодрать, и осьмнадцать колен ваших долбаных предков!
– Чего это с ними? – спросили из кузни.
У Лун лишь мотнул головой. Возвратившись в лабаз, он окликнул работников:
– Там у хозяев... чего-то стряслось?
– Если б знали, тебе не сказали, – двусмысленно хмыкнул один. – Слишком молод еще, чтоб об этом с тобой толковать.
– Ну и знать не желаю, – У Лун призадумался. – Рано ли поздно я сам до всего доберусь. От меня не укроешь.
Отгроханный в духе династии Мин[12] особняк досточтимого Лю был оплотом богатства и роскоши средь неказистых жилищ городской бедноты. Утверждали, один только сад обошелся ему в пятьсот лянов[13] чистейшего золота. Траты неслыханные, и они заставляли гадать об истоках его состояния. Осведомленные люди твердили, что соле- и хлопкоторговля, и даже проделки Портовой Братвы – только ширма, а главный источник богатств должным образом скрыт под завесою тайны. Еще говорили, что будто бы под цветником, что на заднем дворе, есть огромный подвал, полный ружей и опия.
Возле двух каменных львов, охраняющих вход в особняк, две сестры и отец дожидались привратника.
– Ты не робей, ты вперед нас ступай, – наказала сестрице Ци Юнь, продолжая, однако, держать ее за руку. – Как господина увидишь, так сразу о главном скажи. Если будешь молчать, я сама ему выложу. Чай не проглотит.
– Да что говорить? – Чжи Юнь суетно вырвала руку. – Как господина увидишь, поймешь: только сами себе неприятностей ищем.
Привратник провел их в гостиную. Возле большого аквариума досточтимый о чем-то беседовал с важною дамой – Второй госпожой. Повернувшись спиною к гостям, господин, измельчая меж пальцев кусочки печенья, кормил им рыбешек. Его собеседница, скорчив брезгливую мину, окинула взглядом семейство:
– Твоя содержанка. И пару хвостов привела.
Сделав вид, что не слышит, Чжи Юнь самовольно уселась на мягкий диван. Но Ци Юнь во мгновение ока вернула любезность:
– Она что, недавно свалилась в нужник? – обернувшись к сестре, вопросила она. – А откуда ж еще во рту столько дерьма?
Досточтимый локтем отпихнул госпожу. Та, сердито сопя, удалилась за ширму. Ци Юнь собралась было расхохотаться во вслед. Но она не решилась.
Не отводя глаз от жерла аквариума, досточтимый по-прежнему был поглощен окормлением рыб. Лишь скрошив им последний кусок, господин обернулся к владельцу лабаза, взглянул на Ци Юнь и расплылся в невнятной улыбке.
– Хозяин изволил меня навестить, – досточтимый стряхнул крошки с рук, – чтоб о ценах на рис посудачить?
– Осмелюсь ли делом ничтожным тревожить покой господина...
Хозяин был явно смущен. Избегая смотреть господину в лицо, он уперся глазами в Ци Юнь:
– Пусть Ци Юнь говорит. Тут ведь дело такое, что мне, как отцу, даже рот раскрывать неудобно.
Зардевшись багровым румянцем, Ци Юнь прикусила губу:
– Чжи Юнь как бы... она ждет ребенка. Известно ли то досточтимому Лю?
– Разумеется: сколько я баб повидал, так всегда различал, где брюхатая.
– С этим мы к вам и пришли. Как вы смотрите дело уладить?
– Чего тут улаживать? Раз обрюхатилась, нужно рожать. Даже курица знает, как яйца нести. Неужели, Чжи Юнь не сумеет?
– Она же не замужем. Дело откроется, как ей на людях-то быть? Вы подумать должны, господин, о Чжи Юнь. О семье должны нашей поду...
– Даже думать боюсь, – господин, хохотнув, обернулся к Чжи Юнь. – Пусть Чжи Юнь нам расскажет, чье семя в её животе. Если ясно изложит, легко всё уладим; а нет, я помочь вам ничем не смогу.
Просидевшая весь разговор, развалившись на мягком диване, Чжи Юнь перегнулась вдруг в приступе рвоты. Ци Юнь ненавидящим взглядом уставилась ей в поясницу:
– Ответь же, дешевка! – Ци Юнь приложила сестру кулаком. – Вишь расселась, как будто ее не касается. Перед лицом господина скажи, чей ребенок. Быстрее!
– Сестра твоя врать не умеет, – почтенный, пощелкав изогнутым пальцем по стенке аквариума, подмигнул одним глазом Ци Юнь. – Она, зная мой нрав, мне ни разу солгать не осмелилась. Ну же, скажи нам, Чжи Юнь.
Та с трудом подняла к ним землистого цвета лицо. На висках мелким жемчугом выступил пот, с губ свисали потёки желудочной слизи. Достав из кармана платок, Чжи Юнь вытерла губы, украдкой взглянула на достопочтенного Лю, отвела тут же взгляд и уперлась глазами в носки своих туфель.
– Не знаю, – послышался тихий, но внятный ответ. – Я не знаю, чье семя.
Хозяин с Ци Юнь обреченно взглянули друг другу в глаза. Вновь раздался причудливый смех господина.
– Идем же! – сверкая глазницами полными слез, Ци Юнь поволокла отца к двери. – Кого нам винить? Пусть дешевка пожнет, что сама посадила. И быть мне дешевкой, коль влезу опять в её тухлое дело!
На деревянный настил звучно плюхнулся брошенный в спину предмет – под ногами Ци Юнь колотила хвостом красноперая рыбка. Подняв в изумленьи рыбешку, Ци Юнь обернулась. Достойнейший Лю, сунув руку в аквариум, сцапал другую:
– Больше всего в этой жизни мне нравятся рыбки и женщины. К ним у меня подход общий. Вот рыбка, к примеру, меня рассердила, немедленно выброшу прочь.
