Су Тун - Рис
– Кому... Лю Пи Цзи? – старичок отложил в изумлении кисть. – Ты ему писать хочешь? О чем? Чтоб в Братву тебя взяли?
– «Крепыш», напиши, «прёт Чжи Юнь».
– Что-то я не расслышал, – старик подозрительно зыркнул глазами. – Да кто ты такой, чтоб такое письмо... Отродясь таких писем не писывал!
– Сколько? – У Лун помрачнел. – Напиши, что сказал, и монета с меня. Деньги есть.
– Адресок Лю Пи Цзи мне известен. Ведь скольким торговцам он должен, так сами боятся идти. Вот за них и пишу, – бормоча, старичок разложил лист бумаги и косо взглянул на У Лун’а. – Не стану я бранное слово писать. Напишу «совершает прелюбодеяние»: смысл-то один.
– Лишь бы было понятно.
У Лун посмотрел на письмо и, порывшись в подкладке, пристроил на столик монету. Внезапно он вспомнил, ведь ей расплатился с ним бане Крепыш. И той же монетой я днесь оплатил его гибель. У Лун огляделся. Морозная стынь подгоняла снующих у лавок прохожих. Он всем безразличен. Никто не сумел разгадать, что творилось в тот час у него на душе.
Письмо было первою тратой У Лун’а. И он не спустил деньги зря. У Лун представлял, как неспешно сдирается с плеч Крепыша бледно-желтая кожа. И это не стоит монеты? Нет, если что стоит монеты, то жизнь Крепыша.
Дня через три по лавчонкам на улице Каменщиков зашептались о малопристойном конце заправилы Портовой Братвы: де, раздев догола, Крепыша запихнули в мешок и отправили в реку. Набившись в прибрежный кабак, братаны – так шушукались в чайных – упились настолько, что плача влезали на стол, дабы клясть произвол и жесткость известного всем господина, который считал себя вправе прихлопнуть любого из них как какую-то муху. Слухи плодились так быстро, что стала известна сама подоплека убийства: Крепыш, предаваясь распутству с Чжи Юнь, «разлил уксус»[11] в душе у почтенного Лю.
О письме, что отправил У Лун, не проведал никто. Ранним утром, толкаясь на улице Каменщиков возле полного сдобных пампушек котла, он услышал:
– Убили вчера Крепыша.
В руках заплясала набитая снедью корзина.
– Дошло, – глухо мямлил У Лун, выбираясь из плотной толпы. – Досточтимый письмо получил.
Не разбирая дороги, он мчался в лабаз, окропляя промерзшие камни брусчатки дождем белых капель: то лилось чрез край молоко, бултыхаясь в кривом медном чайнике. Только у самых ворот он унял свою прыть, усомнившись в надежности слухов. Так быстро? Трех дней не прошло. От письма такой прок?
Хозяин прихлебывал чай, когда в залу ворвался У Лун, чтоб немедленно ринуться прочь из лабаза.
– Сдурел с утречка? – заорал ему в спину хозяин.
– Я на мертвеца посмотреть. Ненадолго.
– Кто умер? – хозяин привстал. – Что, опять кто-то умер?
– Крепыш!!! – заревел с такой силой У Лун, что хозяин с испуга подпрыгнул.
Хозяин хотел еще что-то спросить, но У Лун уже скрылся из глаз.
Три квартала от улицы Каменщиков до речного причала У Лун пролетел, рассекая потоки людей, наводнявших промерзшие улицы. Солнце уже поднялось над гранитным подножьем подъемного крана, наполнив речные просторы сверкающим светом. Казалось, весь мир испускает слепящие око лучи. Обновленная: светлая, чистая – перед У Лун’ом раскинулась пристань. От прежних его впечатлений, от страха и тьмы в один миг не осталось следа.
У Лун медленно шел вдоль реки. Где же кровь Крепыша? После смертоубийства должно же хоть что-то остаться. Но на земле кроме масляных пятен, обрывков бумаги и мелких кусочков угля У Лун так ничего и не высмотрел. Знать, не ножом. Может, камень на шею и в реку? У Лун осознал, что, увы, упустил вожделенную сцену – не видел, как умер Крепыш. На коленях ли он умалял о пощаде? Сумел ли постичь, кем была уготовлена смерть?
– Ты там ищешь чего? – над тюком показалось лицо собирающей рухлядь старухи.
– Я? Да... Мертвеца. Ты вчера мертвеца не видала?
– В порту каждый день мертвецы. Так какой тебе сдался?
– Крепыш. Из Портовой Братвы. Я его... хоронить собираюсь.
– Его барахло? – старуха, порывшись в корзине, достала чернейшего шелка халат, и такового же цвета штаны, и такую же круглую шляпу. – Продам. Только деньги вперед.
У Лун заворожённо смотрел на добычу старухи. Крепыш, в самом деле, носил эту шляпу, халат и штаны... Где же туфли? Где туфли, нещадно давившие пальцы руки, что вцепились в кусочек свинины? У Лун вскинул голову, глянув на синее, с красной каймой на востоке, бездонное небо. Глаза, как и прежде, слепил яркий свет. По щеке вдруг скатилась холодная капля. Слеза. Откуда взялись эти странные слезы?
У Лун с той поры, ни с того, ни с сего пробуждаясь средь сумрака зимних ночей, обратившись во слух, часто слышал в тиши подозрительный «плюх» – кто-то прыгал во двор со стены. Надоедливый звук, он же должен был сгинуть вослед Крепышу. Но У Лун его слышал. Звук прятался где-то во мраке, чтоб снова и снова являлся в ночи средь пустого двора.
Чжи Юнь, как и прежде, жила легкомысленно и беззаботно. С пунцового рта не сходила сбивавшая с толку улыбка. Ничто не могло изменить ни манер, ни привычек Чжи Юнь. Той зимою она принялась изучать новомодное танго и время от времени практиковалась одна во дворе, напевая под нос «у-ча-ча».
Однажды У Лун стал свидетелем склоки сестер. В «сердцевине» грызни была смерть Крепыша. Чжи Юнь чистила зубы у бочки с водой: пузыри на губах, беззаботная мина. Вы только подумайте – бабское племя всё больше страшило У Лун’а – в могилу свела мужика, и ничто в ней не дрогнет. Неужто увяли подобно соцветьям телесные узы?
– На улице все про тебя говорят. Говорят, что ты сучка бесстыжая. Ты Крепыша извела. Оттого и погиб, что с тобой его черт дернул снюхаться.
– Я тут причем? – Чжи Юнь сплюнула пену. – Им досточтимый давно уже был недоволен. И вовсе не ради одной лишь меня: Крепыш деньги присваивал.
– Ты что, не видишь: в лабаз уже пальцами тычут? Ты без стыда, ну а нам какого? Тебе трижды плевать, ну а мне уже нос из ворот показать неудобно.
– Заткни свою пасть! – швырнув щетку в лохань, завопила Чжи Юнь. – Все вы против меня, только смерти моей дожидаетесь. Вам бы хотелось, чтоб в реку меня, чтоб в лапшу искрошили. Тогда б вы натрескались, за уши не оттащить!
– Я гляжу, ты на голову крепко больна. На себя сама лихо накличешь. Тогда и поймешь, есть ли дело кому до тебя.
– Да кому до меня? Я сама за себя. Я помру, «по дворам, да по семьям» гостинцы потащите. Вот интересно, – вдруг брызнула смехом Чжи Юнь. – Нынче вы все меня поучаете. Сдохну, тогда кто кого будет грызть?!
Бесконечные ссоры Чжи Юнь и Ци Юнь удивляли У Лун’а. Единоутробные сестры, а больше похожи на кошек, исполненных духа вражды. В любое мгновенье готовы встать в стойку и выпустить когти, и снова спокойствие и безмятежность лабаза взрывает их крик. Отчего же никто не прикроет их «смрадные рты»? У отца не хватило бы духу. Хозяин не столько любил дочерей, сколько их опасался. Застав их грызню, он с притворным спокойствием брел себе прочь, вымещая свой гнев на других.
– Чего встал? За работу, – в тот день под горячую руку попался У Лун. – Если думаешь, тут представленье, билет покажи.
Стараясь не прыснуть со смеху, У Лун поспешил со двора. Отец и две дочери – троица жалких паяцев. У Лун не встречал прежде столь бестолковой семьи. В этом, пожалуй, и есть основное отличие в жизни на улице Каменщиков и в селении Кленов и Ив. У Лун мерным совком насыпал рис в мешки. С каждым взмахом руки на душе становилось теплее и легче. Этой зимой в городском бытии он открыл для себя всевозможные слабые звенья. Это как бреши в стене. Можно влезть, сжавши тело в крысиное. И я сумею пробраться как крыса. Протиснусь и съем подчистую все зернышки риса, которые там, за стеной. Эта мысль привела его в детский восторг. У Лун даже пискнул, расплывшись в довольной улыбке.
– Чего по-собачьи скулишь? – хозяин по-прежнему строил сердитую мину. – Сегодня, гляжу, ты доволен как пес. Это что же случилось?
– Не, я по крысиному.
– Точно. На крысу похож. Того и гляди, весь мой рис уворуешь. Я чую, что плутни затеял.
На сохлых губах во мгновение ока застыла улыбка. У Лун вдруг почувствовал – в этих словах есть лишь доля насмешки. Украдкой взглянув на владельца лабаза, считавшего деньги за стойкой, У Лун размышлял: «Неужели хозяин готов к встрече с крысой? Неужто, почуяв опасность, он вышвырнет прочь грызуна?» Но У Лун не боялся покинуть лабаз. Ныне голод его не страшил: ведь его основной капитал – это сила и молодость. В городе, где с каждым днем умножаются фабрики и мастерские, средства для жизни найдутся всегда.
