Сильви Тестю - Девочки
— Ты же никогда не выносишь мусор! Зачем ты вынесла этот пакет?
— Хотела тебя порадовать…
— Да, умеешь ты порадовать!
У мамы были слезы на глазах.
— И мои новые туфли…
Она так и стояла передо мной. Думала, что же теперь делать. Она не могла поверить, что ее обувь увезли на свалку.
— Может, ты купишь себе другие?
Вот уж точно, мне «лучше бы помолчать». Мама чуть не влепила мне затрещину.
— Может, покажешь мне дерево, на котором деньги растут?
Больше я ничего не сказала.
— Спустись-ка, поищи в мусорных баках, мало ли…
Я пошла во двор к мусорным бакам. Я отлично знала, что не найду там пакета. Мусоровозы проезжают каждое утро в восемь часов. А то и раньше. Я иногда вижу их, когда иду в школу. С какой стати они бы не приехали именно сегодня? Я шла и знала, что ничего не найду. Я ничего и не нашла. Все-таки открыла один за другим все баки. На всякий случай проверила, не прилип ли пакет к дну, хотя мусоровоз сильно трясет их, когда переворачивает, чтобы опорожнить. Даже раздавленная банановая кожура — и та отвалится.
Я вернулась ни с чем. Больше про обувь не было разговора всю неделю. Я даже упомянуть боялась о Кориннином причастии. Маме придется идти в церковь без туфель.
И вот сегодня утром тема «обувь в пластиковом пакете с мамонтом» опять всплыла.
— Сибилла, ты сейчас пойдешь к Анжеле и при-не-сешь мне ту-фли.
Она так и сказала, по слогам, чтобы я не вздумала, чего доброго, и Анжелины туфли выбросить. Мама не купила себе новые туфли. Для причастия Анжела обещала одолжить ей свои.
— Но я не могу! Меня сегодня ждет отец Клеман дю Валь-де-Гевиль!
Мама и слушать ничего не захотела. Коринне надо готовиться к важному событию, Жоржетта еще мала, и ей нельзя идти одной. Я бегом поднялась по склону до тетиного дома. Она дала мне туфли для мамы.
— Разве у тебя ноги не меньше маминых?
Анжела вздохнула:
— Отнеси их маме.
Я бегом спустилась. На четвертой скорости одолела шесть этажей. Отдала маме пакет с туфлями. И опять бегом — по улице Картезианцев до церкви Святого Бруно.
Я торопливо перекрестилась на пороге. В церкви бегать нельзя. Я вихляюсь, переставляя ноги как можно быстрей. Отец Клеман дю Валь-де-Гевиль уже пятнадцать минут ждет меня в ризнице. Какой огромной кажется мне сегодня эта церковь! Я прохожу купель, придел Святого Петра, придел Святого Франциска… Двенадцать маленьких приделов. Скорее. Вот и дверь ризницы.
— Здравствуйте, святой отец, — запыхавшись, выпаливаю я с порога.
— Здравствуй, детка.
Он не ругает меня. Он-то знает, что я как могла старалась не опоздать; я вся мокрая, мои легкие сейчас выскочат изо рта или из ноздрей. Уже два года я пою в церковном хоре у отца Клемана дю Валь-де-Гевиля. Я здесь единственная девочка. Сама попросилась. Отец Клеман дю Валь-де-Гевиль сказал, что он очень рад и Господь Бог тоже. Рады были все, кроме Жоржетты и Коринны. Жоржетте тоже приходится иногда петь в церковном хоре, с тех пор как я попросилась.
— Ваша сестра проявила замечательную инициативу, — сказала мама. — Вам надо бы взять с нее пример.
— Мы и так ходим на катехизис и к мессе на Рождество, и на Пасху, и на все крещения, свадьбы и причастия! Зачем еще просто так ходить? — спросила Жоржетта.
— Не просто так, — ответила мама.
А я спросила Жоржетту:
— Ты хочешь попасть в рай?
— Да.
— Чтобы попасть в рай, надо обязательно ходить к мессе.
Вопрос был решен. Теперь мы все втроем постоянно ходим к мессе. Мы с Жоржеттой поем в хоре. Коринна долго торговалась. Она в хоре не поет, слушает службу в нефе.
В ризнице красиво. Стены обиты ореховыми панелями. Даже пол ореховый. Я быстро влезаю в мой белый стихарь. Святой отец рядом, смотрит. Теперь ему уже не надо мне помогать. Я научилась в два счета завязывать тесемки на поясе. Он только надевает мне на шею крест. Стихарь у меня с капюшоном. Никак не получается набросить поверх него толстый шнурок.
Святой отец уже облачился в ризу. Остальное он наденет потом.
— Идем, подготовим алтарь, — говорит он мне.
О, это большая честь! Видит Бог, я много помогаю в церкви Святого Бруно. Я даже звонила в колокола в прошлое воскресенье. Но готовить алтарь мне никогда не разрешали.
Отец Клеман дю Валь-де-Гевиль протягивает мне чеканный серебряный подносик, на котором стоит совсем малюсенький кувшинчик с красным вином. Это кровь Христа. Он будет ее пить на службе, а сначала вкусит Его тело.
Мы ходили по церкви как у себя дома. Святой отец показал мне верхнюю часть алтаря. Открыл золоченую дверцу. Похоже на сейф. По воскресеньям он достает оттуда просфоры для прихожан и одну большую — для себя. Это его сокровище.
Он сделал мне знак подойти. И я вошла в алтарь! Я была в святая святых. Я сама положила просфоры в коробочку. Он закрыл золоченую дверцу и погладил меня по голове. Я все сделала как надо!
Мы были в дарохранительнице. В первый раз я увидела трансепт, весь целиком.
— Красиво, правда?
— Да, святой отец.
— Иди-ка сюда. Видишь? Это небеса в движении.
Я увидела над балдахином белый мрамор, из которого как будто высовывались мраморные ангелочки. Никогда раньше я этого не видела!
— Небеса окружают землю. Ты разглядела золотой шар? Это земля. Над ней возвышается крест. Это символ картезианского ордена.
Картезианский орден. Улица Картезианцев рядом с моим домом, по ней я только что бежала вверх, вниз и опять вверх.
— На нем написано: «Крест стоит, пока вращается мир».
Дом Божий был готов. Начали прибывать наши гости. Пришли две учительницы катехизиса, обе нервничают. Одна рассаживает первопричастников по местам, другая раздает нам листки с текстами. Во время церемонии каждый певчий прочтет свой кусок.
Ох, что-то и мне боязно. Я по-быстрому читаю текст про себя. Выискиваю трудные слова. Я не хочу при всех запинаться.
— Туфли малы, — с порога заявила мне Коринна.
— Как же она теперь?
— Вот видишь, все ты со своими художествами!
Моя сестра не слушает учительницу, которая что-то ей говорит. Она неотрывно смотрит на меня. История с туфлями не дает ей покоя.
Я вижу кое-кого из нашей семьи. Дедушка здесь. И бабушка. Дяди и тети. А моя мама?
Мама не может прийти, потому что у нее нет туфель.
Человек сто родителей уже заняли места в нефе.
Я поглядываю на старшую сестру, она сидит прямо напротив меня, по ту сторону клироса. Ей уже не до причастия. Она злится на меня из-за пластикового пакета.
Отец Клеман дю Валь-де-Гевиль надел свое облачение, теперь он — представитель Бога. Все при нем — покров и чаша, кошель, книга… Его риза и епитрахиль… они такие красивые. И какой он величавый, когда стоит под балдахином. Он настраивает микрофон. Орган начинает играть. Я верчу головой. Где же мама? Коринна чуть не плачет.
Стоя в алтаре, священник широко раскидывает руки. Это он приглашает прихожан садиться на длинные скамьи. Ну вот, церемония начинается, а мамы нет, и Жоржетты нет.
Коринна сидит надутая, как невеста перед венцом. Она тоже ищет глазами маму.
— Принимая причастие, христиане вместе разделяют последнюю трапезу Христа, даровавшего им жизнь свою в знак великой любви: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Евангелие от Иоанна 15:13).
Голос отца Клемана дю Валь-де-Гевиля гулко разносится по церкви.
Дверь открывается, и входят наконец мама и Жоржетта. Я смотрю на Коринну. Улыбаюсь ей. Теперь она может расслабиться. Она молодец, что принимает второе причастие.
Мама не смогла надеть Анжелины туфли. На ней ее старые, «ровесники Мафусаила». Такие старые, что просят каши с двух сторон. Мама не может идти прямо, она косолапит, так стоптаны каблуки.
Я не смею взглянуть на Коринну…
Мама и Жоржетта садятся на скамью рядом с бабушкой и дедушкой. Я не знаю, что было дома после того, как я ушла, но, наверно, ничего хорошего, это написано у мамы на лице. Жоржетта сигналит мне глазами. Я понимаю: была буря.
Незаметно показываю ей листок, который у меня в руке. Этот текст я должна прочесть в микрофон. Жоржетта закусила нижнюю губу, она боится, как бы я опять не отличилась. С мамы уже довольно.
Церемония идет как по маслу. Коринну, кажется, понемногу отпускает. Я сто раз перечитала свой текст. Вот и первопричастники приняли таинство. Прихожане встают, садятся, встают, садятся, в ритме молитв отца Клемана дю Валь-де-Гевиля. Мадам Потье, одна из двух учительниц катехизиса, делает мне знак. Моя очередь идти к микрофону. Как же колотится сердце!
Медленно смолкает орган. Я вижу сверху весь неф. На женщинах разноцветные шляпки. Непоседливым детям шепотом велят сидеть смирно. Моя родня в полном составе расположилась на трех рядах. Мама смотрит на меня, лицо у нее строгое. Долго же она сердится. Я поворачиваю голову, гляжу на старшую сестру. Так я и думала: у нее то же выражение лица, что и у мамы.
