Банана Ёсимото - Она
Несмотря на их неразговорчивость, чувствовалось, что в ваших будущих мамах живет бездонная боль от невидимого сражения. Однако в чем-то они были очень сильны. Сказать честно, постепенно я даже стала бояться ваших матушек.
Впоследствии, узнав о том, что одна из них совершила ужасный поступок, признаться, я вначале подумала вовсе не о матушке Юмико-сан. Вы уж простите. Просто матушка Юмико-сан тогда демонстрировала исключительные кротость, сердечность и боязливость. А вот матушка Сёити-сан всегда манипулировала людьми... Я неудачно выразилась, но она могла провоцировать ссоры между директором и медсестрами и, нарочно демонстрируя подобные навыки, вынуждала людей поступать так, как она задумала. Это было для нее чем-то вроде забавы. Так она старалась отвлечь и подбодрить матушку Юмико-сан. В ней было какое-то харизматичное очарование. Я же опасалась ее и не решалась смотреть ей прямо в глаза.
При этом она всегда нежно опекала матушку Юмико-сан, будто та была ребенком гораздо младше ее самой. Достаточно взглянуть на Сёити-сан, тем более из нашей с вами беседы, и мне становится понятно, что здесь не обошлось без ее участия. Я всегда думала, что у Ацуко-сан настоящий талант в умении оберегать и воспитывать. Стоило раз обидеть Ацуко-сан, она больше ни с кем не разговаривала и замыкалась в себе. А матушка Юмико-сан переживала по этому поводу и частенько служила посредником между сестрой и окружением. Ацуко-сан всегда первым делом слушала только то, что говорила матушка Юмико-сан. Не то чтобы она вела себя цинично и вызывающе. Скорее создавалось такое впечатление, что она проказничает.
Я была потрясена тем, насколько отличаются мамины рассказы об этом месте от того, что увидела своими глазами. Я обнаружила, что здесь работают такие внимательные люди и это вполне достойное место. Рассказывая о клинике, мама почти не моргала, и это выглядело достаточно жутко.
Когда я еще была маленькой, маму время от времени неожиданно прорывало:
— Твои мама и тетя какое-то время находились в ужасном месте. В больнице того дяди, маминого друга, с которым тебе тоже доводилось встречаться. Если бы мы туда не попали, нам наверняка было бы гораздо хуже, но лишиться свободы — это было мучительно. Стоит мне случайно вспомнить то время, и я буквально теряю дар речи, чувствую, как мое тело напрягается и разом каменеет. Это место в самом деле походило на ад. И даже выйдя оттуда, когда к тому же у тебя больше нет своего дома, я чувствовала себя абсолютно никчемной, хоть плачь, и меня попеременно одолевали невыносимые отчаяние и безысходность. Сколько бы я ни спала, не могла отдохнуть, потому что постоянно видела кошмарные сны. А когда после бессонной ночи встречала утро, не ждала от него никаких радостей. От моей подушки исходил запах горечи и страдания, и солнечный свет из окна не приносил спасения, а только болью резал измученные бессонницей глаза. Все тело кричало о том, что сегодня снова начнется еще один день в аду, против которого лекарства бессильны.
Однако твоя тетя Ацуко, которая, казалось, должна была пребывать точно в таком же состоянии, почему-то всегда ходила с невозмутимым видом и выглядела так, словно ничто не мешало ей жить. Такая безграничная сила тети Ацуко всерьез пугала меня, и. хотя мы близнецы, я чувствовала большую дистанцию. Даже сейчас, когда мне снится сон о пребывании там, бывает, что я в ужасе вскакиваю с кровати. Я открываю глаза и, когда вижу, что на окнах нет решеток, облегченно вздыхаю.
Мама говорила словно в бреду, и в такие моменты я чувствовала, что ее уносит куда-то далеко-далеко.
Я же слушала ее рассказ, трепеща от ужаса. Помню, как сильно огорчалась, когда пыталась крепко сжать мамину руку а она инстинктивно отдергивала ее.
Однако клиника оказалась гораздо более тихим и спокойным местом, чем ожидала. К тому же, похоже, я здесь бывала. И мне вдруг пришло в голову, что, хотя мама и говорила, будто посещает клинику, чтобы встретиться с директором, возможно, ее безотчетно тянуло сюда.
Вполне может быть, что в то время, когда мама лежала здесь, в душе ее бушевали сомнения, а тетя, отгородив ее от всех, вынуждала не открывать сердце персоналу. Возможно, мои детские воспоминания были слишком живыми, но теперь мне кажется, что когда я заметила странности в мамином поведении, тогда же в каком-то смысле она стала сильнее, и, пожалуй, именно к этому она стремилась.
Я взглянула на Кодзима-сан: она плакала. Потом она взяла меня за руку.
Это была рука труженицы. Рука с загрубевшей кожей, но с нежными прикосновениями самой обычной женщины с массивной нижней частью тела и множеством морщинок в уголках глаз. Ощущения от прикосновений этой пожилой медсестры, которая день за днем всю свою жизнь ухаживает за больными, были мне незнакомы.
— Все это время я очень сожалела о том, что случилось с вашей матушкой. Несмотря на то что ее уже выписали, ей следовало больше довериться директору. Рассказать, как себя чувствует, что ее беспокоит... — добавила Кодзима-сан.
Нет, история развития ее странности наверняка началась уже тогда, в момент поступления в клинику, так что было уже слишком поздно, хотела сказать я, но, непонятно почему, на глаза вдруг навернулись слезы, и я не смогла вымолвить ни слова.
Сёити молчал. И за это молчание я была ему благодарна. Мне было слишком стыдно оттого, что я плачу, оказавшись в мамином прошлом.
— Сё-тян, извини. Ты пока не торопясь побеседуй о тете, а я немного прогуляюсь по саду, — сказала я, поднимаясь.
У меня возникло странное чувство, как будто я вновь стала маленькой девочкой. Я удивилась, когда, опустив глаза, увидела ноги взрослой женщины. Надо же, так выросла, а где-то в глубине души ничего не изменилось.
— Не переживай, мы ведь здесь ради тебя, — ответил Сёити.
Какой все-таки из него получился замечательный брат, снова отметила я про себя.
Распахнув дверь, ведущую в сад, я подумала: да, вот оно, знакомое ощущение этой двери. Мне приходилось бывать в этом саду, и, помнится, я слышала мамины истории о том, что единственным смыслом жизни для нее тогда были не тетя, не директор клиники и, разумеется, не Кодзима-сан, а этот самый сад с его растениями, муравьями, гусеницами.
Впоследствии мама стала очень занятым человеком и совершенно перестала бывать даже в нашем саду, но тогда именно в больничном саду она находила единственную отдушину. Я любила слушать ее рассказы о здешнем саде. Хотя это были грустные истории, они оказались пропитаны самыми нежными красками маминой души.
Здесь, в саду, мама могла без устали наблюдать за тем, как набухают и в один из дней лопаются маленькие почки, как виноградная лоза растет и тянется во все стороны, как муравьи усердно перетаскивают кусочки сладостей и дружной гурьбой переносят мертвых насекомых.
Здесь время тянулось дольше, и не было никаких чувств и эмоций, а текла только жизнь. Поэтому мама убегала сюда, чтобы не видеть ничего лишнего. Она пропадала в саду, чтобы не замечать своего отражения, собственной сестры, которая находилась слишком близко и убежать от которой она не могла. Для мамы, оказавшейся в тени своей сестры, это было единственным временем свободы и раскрепощения. Когда мама рассказывала о том времени, она словно снова превращалась в ребенка. Наблюдая за гусеницами, которые день ото дня ели все больше и постепенно росли, она думала, что жить не так уж и плохо. Сад словно напутствовал: “Всякий день меняйся, двигайся вперед!” Небо и облака были слишком большими и поэтому не находили отклика в мамином съежившемся сердце. И только бурлящая жизнь маленьких существ проливала свет в детской душе. По этой причине ей хотелось, чтобы в саду собственного дома, по возможности, не было искусственного лоска, чтобы можно было видеть, как естественным образом растут и увядают растения, как живут среди них всевозможные живые существа. Я помню, едва мы вселились в построенный дом, мама, надев шляпу, вышла на прогулку в сад, и я отправилась вместе с ней. Потом это вошло в привычку.
Теперь мне казалось, что мое восприятие той мамы, несмотря на некоторое искажение временем, было самым понятным. По крайней мере, именно такой, более деликатной и слабой, нежели в последние годы своей жизни, мама была мне гораздо ближе. Тот факт, что в маминой жизни существовало время очарованности жизнью сада, утешал меня как ничто иное.
Я полной грудью вдохнула его воздух.
Ну, вот и я. Сколько лет, сколько зим. Спасибо тебе за то, что когда-то давно помог моей маме. Мне не передать словами всю мою благодарность тебе. Ведь самой важной историей из всех, услышанных мною от мамы, мне кажется история о тебе. Только рассказывая о тебе, мама не могла скрыть человеческую слабость.
Я тихонько бормотала эти слова, а сад в ответ молча демонстрировал продолжающуюся и сегодня кипучую жизнь. Как все-таки замечательно, что достаточно просто жить, чтобы иметь возможность созерцать так много вещей, подумала я. Некоторые листья уже покраснели, а сливовые деревья выглядели совсем увядшими, но именно теперь они готовили новые почки. Огромная сакура, которая весной наверняка будет сплошь покрыта цветами, сейчас, запасая силы, растила свои ветви.
