Валерий Вотрин - Последний магог
И одновременно я чувствовал, что шаман хочет спросить меня. Он молчал, его высокая сутулая фигура маячила рядом. Он молчал, но еле сдерживался, чтобы не спросить меня, не задать вопрос, не удостовериться окончательно. И я ответил на этот незаданный вопрос, ответил успокаивающим тоном:
— Нет. Это был не белый баран с черной ноздрей. Дух Балбан говорил о черном баране с белой. Черного барана с белой ноздрей должны были вы заколоть. Заколот должен был быть черный баран с белой ноздрей, а не белый баран с черной. Так велел Великий Дух Балбан.
Я услышал в ответ тяжелый вздох. Не прощаясь шаман повернулся и исчез в темноте.
Я пришпорил коня.
ДЫР
Я вспоминал о том шамане, когда мне попадался на глаза этот, который жил с нами в доме человека Джованни. С нами он не общался. Он спускался вниз только вечером, молча ел в сторонке и потом исчезал. Временами я чувствовал спиной его сверлящий взгляд. Где он пропадает днем, я долго не знал.
Движимый любопытством, я начал расспрашивать сбегутов. Они только снисходительно улыбались. Шаман их не интересовал. Они относились к нему как к ручью, журчащему в стороне, у дороги, или как к грому, гремящему в отдалении. Отношения между ними и шаманом были выяснены раз и навсегда. Равным образом он не интересовался ими. Правда, он пытался иногда повлиять на них, усовестить, напускался на них с неожиданными упреками. Но, как я уже сказал, к этим упрекам они относились равнодушно, выслушивали его, посмеиваясь, и ничего не говорили в ответ. Он бесился, ругался, грозил, а потом уходил. И они, казалось, тут же забывали о нем.
Когда я принялся расспрашивать их о том, что он здесь делает, они вначале тоже посмеивались. Видимо, так они пытались донести до меня, что этот предмет не стоит моего любопытства. Главное, говорили они, в том, что я сбежал. Да, это было главное — они считали меня сбегутом, хоть и не явным. Но я не был сбегут. Меня просто интересовало, что делает здесь шаман. Я просто любопытствовал. И чем дольше они не отвечали мне, тем больше разгоралось мое любопытство. Под конец оно разожглось до такой степени, что на нем можно было готовить пищу.
— Он что, сбегут? — допытывался я у Топчу.
— Да нет, — отвечал он.
— А что же он тогда здесь делает?
— Да вот, живет, как все.
— А почему здесь? Почему не в Магоге?
— Отстань ты от меня, друг Шепчу, — задушевно отвечал он.
— Но он ведь шаман? Шаман или нет?
— Ну шаман.
— Тогда почему он сбежал?
Но ни одного ответа я от Топчу так и не добился. Тогда я стал допрашивать Языгу. Тот стал бегать от меня. Так и пошло: стоит мне появиться утром на кухне, как все начинают из кухни расходиться. Бывало, даже на работу с собой не брали, лишь бы избавиться от меня.
Был среди сбегутов один, совсем молодой, робкий и незаметный, по имени Тишебай, человек из хосуна Шурши. Я знал только, что его, одного из очень немногих, тоже нарекли во время особой церемонии, как и меня, и сделал это шуршийский Гамбег. Казалось, последствия этого наречения Тишебай пережил гораздо тяжелее, чем я, потому что он почти все время молчал, даже когда его спрашивали, словно воспоминания о той церемонии постоянно стояли перед его глазами.
И вот этого молчаливого человека я тоже стал расспрашивать о шамане.
— Тишебай, — сказал я, — вот ты сбегут. А шаман — он тоже сбегут?
Тишебай перевел на меня свой ничего не выражающий взгляд, но ничего не ответил. Тогда я спросил еще раз:
— Вы — понятно, вы сбегуты. А вот, к примеру, шаман — он-то что здесь делает?
И тут произошло чудо. Тишебай заговорил. Мало того — он ответил на мой вопрос! Он произнес:
— Карту чертит.
И едва заметно улыбнулся.
Карту? Какую карту? Мне стало любопытно — какую карту.
— Какую карту? — спросил я.
— Карту земли Огон, — ответил Тишебай.
Карту земли Огон! А вот интересно, зачем это ему понадобилось — чертить карту земли Огон? Об этом я тоже спросил Тишебая.
Он удивленно посмотрел на меня, словно я не понимал каких-то совсем простых вещей.
— Он вернется в Магог с картой, — сказал он. — И, может, тогда духи заговорят с ним.
Так вот оно что! С шаманом не разговаривают духи. Я прежде слыхал о таком. Был у нас в округе шаман, от которого отвернулись духи. Совсем с ним перестали разговаривать. Он их и так, и сяк, и улещивал, и всякое другое — жертвы разные приносил. А они — ни слова. Не говорят к нему, ни в чем не наставляют, не приказывают пойти и передать людям предупреждение о надвигающейся беде. А ведь он потомственный шаман был, в каком-то поколении. Но разлюбили его высшие силы, и стал он как глухой. Что с ним стало потом — не знаю, но был он, без сомнения, несчастный человек.
Так значит, и с нашим шаманом перестали разговаривать вышние силы. И он добровольно отправился в изгнание, чтобы трудами на пользу родины восстановить расположение Великих Духов. Вот почему он держится особняком, не общается со сбегутами — он собирается вернуться в землю Магог! Мне стало жалко шамана. А вдруг духи не снизойдут к нему, даже когда он принесет карту? Ведь он бегу принесет карту, не Великим Духам. А угодно ли это им? Откуда вообще взялась такая мысль — картой завоевать расположение Неба? Возможно ли вообще вернуть себе расположение духов? Много разных мыслей посещало меня, когда я раздумывал над этим.
А шаман что-то совсем пропал. Его не было видно уже несколько суток, и к ужину он не являлся. Даже сбегуты и те забеспокоились. Правда, беспокойство их преимущественно выливалось в шутки.
— И где наш шаман? — начинал Топчу.
— Верно, пошел яблоки собирать, — с серьезным лицом подхватывал Языгу.
— Нет, он хочет исходить всю землю Огон, чтобы лучше начертить свою карту, — вторил Обойду.
— Точно. Он хочет нанести на нее все яблоневые сады, — говорил Топчу.
— И виноградники, — добавлял Языгу.
Даже смирный Тишебай и тот находил пару едких словечек в адрес отсутствовавшего. Только я сидел молча, потому что мне не хотелось говорить. Я думал об участи возвращающегося в родные неприветливые земли, возвращающегося с поклоном, с подношением. Горька такая участь, и тяжело думать об этом.
На следующее утро я отправился искать шамана. Не буду говорить, как я блуждал по широким улицам и по улицам узким, как заходил в большие парки, как расспрашивал людей. Многие смотрели на меня как на безумного. К тому же я не знал, как на их языке называть шамана, поэтому я описывал его: описывал невысокого сутулого человека в черных одеждах, с длинными волосами и седой спутанной бородой, с глазами как два черных угля, с пронзительным голосом и с посохом, усеянным колокольцами. И многие люди земли Огон, встреченные мною, сдерживали смех и советовали обратиться в полицию — они думали, что я ищу какого-то бродягу, ибо не знали, что в их земле живут шаманы из земли Хорон. Шаманы-магоги.
Но не стану я рассказывать, что мне пришлось испытать. Скажу лишь, что я нашел его. Он был в одном парке, довольно далеко от дома Джованни. Я сразу же услышал его пронзительный голос и пошел на него. Из-за деревьев мне открылась площадка, на которой наш шаман в одиночку проповедовал перед небольшой толпой. Я поначалу не узнал его — он исхудал до невозможности, словно держась одною силой проповеди. В стороне выгуливали собак, на газонах лежали загорающие, на скамейках сидели люди и читали книги. И над всем этим разносился резкий голос нашего шамана:
— …И что же я вижу? Что, город благоденствующий? Э нет! Город обреченный, погрязший в разврате, — вот что я вижу! И я говорю вам: скоро придет земле вашей конец. Это я вам говорю — человек знающий. Потому, что я знаю, я вам об этом говорю. Приходит, приближается день возмездия. Так говорят Великие Духи: лишитесь жизни за свои грехи и погибнете!
Его внимательно слушали, и я удивился, услышав, что говорит он на языке земли Огон, говорит чисто и бегло. Я заслушался. Это была прекрасная проповедь. Он так живописал скорые напасти, ожидающие землю Огон, что я зажмурился. Огненный град и смерть от меча рисовались мне. Сами грозные Великие Духи Каракирдык, Чучкобыл, Жуйжолу, Достал, Курукчычар, Муздак, Балбан, Чычкан, Шашмык шли на грешные земли во главе народа магогов.
И в то же время меня не оставляла мысль, что это говорит шаман, оставленный духами. Шаман, который уже и забыл, как давно они к нему говорили. Глаголит убедительно, так, что каждое слово до души пронимает, — а сам неуверен. Запугивает легкосердечных людей земли Огон — а сам оставлен.
Но тут произошло самое удивительное. Шаман закончил свою проповедь, и ему захлопали. Он не обратил на это внимания, а наклонился и принялся собирать деньги — да, ему кидали монеты и купюры! Словно гром небесный поразил меня — я стоял и смотрел. Шаман собирал монеты, некоторые откатились довольно далеко. Он шел туда, где они лежали, и подбирал их. Он подобрал их все, развернулся и, не слушая редких хлопков, удалился.
