Владимир - Лёд
Он подошел к окну. Отвел штору зеленого бархата. Глянул: ночной березовый лес, белеющие в полутьме остатки снега. Где-то далеко лаяла собака.
– Что жилаете випить? – раздался женский голос с акцентом.
Он обернулся.
Поодаль стояла таиландка: 42 года, невысокая, некрасивая, полноватая, серый спортивный костюм, синие с блестками шлепанцы на смуглых босых ногах с лиловым педикюром.
– Где спальня? – Боренбойм брезгливо покосился на ее ноги.
– А вот издес, – она повернулась. Пошла.
Он двинулся за ней.
Подвела. Показала морщинистой рукой.
Спальня была небольшой: по стенам индийская льняная ткань с желто-зеленым орнаментом, зеркало с подзеркальным столиком, индийский парчовый пуф, две большие бронзовые вазы по углам, двуспальная кровать под индийским покрывалом. На кровати – аккуратной стопкой одежда Боренбойма.
Он подошел. Взял. Проверил карманы: бумажник, ключи. Мобильный остался в портфеле.
Он надел трусы. Брюки. Вместо разорванной майки была новая.
– Оперативные… – усмехнулся он.
Надел майку, рубашку, жилетку. Стал завязывать галстук.
– Можно, я поговорю с твоим сердцем? – раздался голос девочки.
Он оглянулся: голая Ип стояла в двери спальни. На детском теле ее блестели капельки воды.
Покончив с галстуком, он надел ботинки, пиджак. Застегнул две нижние пуговицы на пиджаке. Покосился на себя в зеркало. Вышел из спальни, задев мокрое плечо Ип.
– Что жилаете випить? – Таиландка стояла посередине гостиной.
– Випить, – скривил он губы. – Осинового сока нет?
– И что? – не поняла она.
– Осинового сока. Или березового молока, на худой конец?
– Бе-резо-ва? – наморщила она маленький лоб.
– Ааа… – обреченно махнул рукой Боренбойм. – Где выход?
– А вот издес, – послушно двинулась она.
Прошла в прихожую. Открыла белую дверь в тамбур. Надела прямо на шлепанцы большие валенки с галошами. Накинула серый пуховый платок. Открыла толстую входную дверь. Сошла вниз по мраморным ступеням.
Боренбойм вышел из дома. Двор и сам дом были подсвечены. Березовый лес густо стоял на участке.
Служанка шла по широкой асфальтированной дороге. К стальным воротам в высоком кирпичном заборе. Шаркала валенками.
Боренбойм огляделся. Поднял ворот пиджака. Вдохнул сырой ночной воздух. Напряженно двинулся за служанкой.
Она подошла к воротам. Вставила ключ в скважину. Повернула.
Ворота поехали в сторону.
– Можно, я поговорю с твоим сердцем? – раздалось сзади.
Боренбойм оглянулся: дом. Два этажа, белые стены, серая черепица, две трубы, ажурные решетки на окнах, медное солнце над дверью. На фоне подсвеченного дома стояла едва различимая голая фигурка. Она бесшумно подошла. В полумраке глаза Ип казались еще больше.
В полутемных окнах дома – никого.
– Можно? – Ип взяла влажными руками его руку.
Боренбойм глянул в открытые ворота: за ними пустая ночная улица. Лужи. Столб. Щербатый забор. Обыкновенный дачный поселок.
– Ты простудишься, – произнес он.
– Нет, – серьезно ответила Ип. – Пожалуйста, можно? Потом ты поедешь к себе.
– О'кей, – по-деловому кивнул он. – Только быстро.
Она оглянулась, посмотрела на качели возле беседки, потянула его руку:
– Идем туда.
Боренбойм пошел. Потом остановился:
– Нет. Мы не пойдем туда.
Он глянул на ворота:
– Мы пойдем туда.
– Хорошо, – она потянула его к воротам.
Они вышли за ворота. Ип потянула Боренбойма к обледенелому сугробу на обочине дороги. Он пошел за ней. Под его ботинками похрустывал лед. Босая Ип передвигалась бесшумно и легко.
«Ангел, блядь…» – подумал Боренбойм. И произнес:
– Только быстро, полминуты. Серьезно говорю.
Маленькая таиландка в валенках сиротливо стояла у открытых ворот. Подмосковный ветер трепал концы ее пухового платка.
Ип подвела Боренбойма к сугробу. Взобралась на него. Лицо ее оказалось вровень с лицом Боренбойма. Очки его поблескивали в темноте.
Девочка осторожно обняла его худыми, но длинными руками, прижалась своей грудью к его. Он не противился. Их щеки соприкоснулись.
– О'кей, – он слегка отвернулся, отстраняя лицо.
Посмотрел на подсвеченный дом. Запел басом:
– Darling, stop confusing me with your…
Но вдруг вздрогнул всем телом. И замер.
Ип тоже замерла.
Они стояли неподвижно.
Таиландка смотрела на них.
Прошло 23 минуты. Девочка разжала руки. Боренбойм бессильно упал на обледенелую дорогу. Ип опустилась на сугроб. Всхлипнула, втянула воздух сквозь сжатые зубы и жадно задышала. Уличный фонарь тускло освещал ее хрупкое белое тело.
Боренбойм зашевелился. Слабо вскрикнул. Сел. Застонал. Потом опять упал, растянувшись. Жадно задышал. Открыл глаза. В черном небе промеж клочковатых облаков слабо поблескивали звезды.
Девочка сошла с сугроба, еле слышно хрустнув снегом. Пошла к воротам. Скрылась в них. Раздалось слабое гудение, и ворота закрылись.
Боренбойм заворочался, хрустя льдом. Встал на четвереньки. Пополз. Потом оттолкнулся руками от земли. Тяжело встал. Пошатываясь, выпрямился:
– Оооо… нет.
Посмотрел на улицу. На сугроб.
– Нет… о, боже мой… – затряс головой.
Подошел к воротам. Стал шлепать по ним грязными руками:
– Эй… эй… ну эй…
Прислушался. За воротами было тихо.
Боренбойм кинулся на ворота. Замолотил по ним руками и ногами. Очки слетели.
Он прислушался. Тишина.
Он заскулил, прижавшись к воротам. Сполз на землю. Заплакал. Встал, отошел от ворот, пробежал на полусогнутых ногах и с разбега ударил ногой в ворота.
Прислушался. Нет ответа.
Он набрал в грудь побольше воздуха и закричал изо всех сил.
Эхо разнесло крик по окрестности.
Где-то далеко залаяла собака. Потом другая.
– Ну я прошу… ну умоляю! – вскрикивал Боренбойм, стуча в ворота. – Ну я же умоляю! Ну я же умоляю! Ну умоляю!! Блядь… ну я же умоляю!!!
Истошный крик его оборвался хрипом. Он замолчал. Облизал губы.
Тонкий месяц выплыл из-за тучи. Две собаки неохотно лаяли.
– Нет… это нельзя так… – Боренбойм отступил от забора. Очки хрустнули под ногами. Он наклонился, поднял. Левое стекло треснуло. Но не вылетело.
Он вытащил платок, протер очки. Надел. Платок кинул в лужу. Всхлипнув, вздохнул. Побрел по улице.
Дошел до перекрестка. Свернул. Дошел до другого. И чуть не столкнулся с машиной. Красная «Нива» резко затормозила. Его обрызгало из лужи.
– Ты чего, охуел? – открыл дверь водитель: 47 лет, худое морщинистое лицо, впалые щеки, стальные зубы, кожаная кепка.
– Извини, друг. – Боренбойм оперся руками о капот. Устало выдохнул: – Отвези в милицию. На меня напали.
– Чего? – зло сощурился водитель.
– Отвези, я заплачу… – Боренбойм вытер водяные брызги с лица. Полез во внутренний карман. Вынул бумажник, раскрыл. Поднес под грязную фару: все четыре кредитные карты на месте. Но, как всегда, ни одного рубля. И? Еще одна карточка: VISA Electron. С его именем. Такой у него никогда не было. У него была VISA Gold. Он повертел новую карточку:
– What's the fuck?
В углу карточки он разглядел написанный от руки пин-код: 6969.
– Ну, чего, долго стоять будем? – спросил водитель.
– Щас, щас… Слушай… а тут какая станция?
– «Кратово».
– «Кратово»? – Боренбойм посмотрел на его кепку. – Новорязанское шоссе… Отвези в Москву, друг. Сто баксов.
– Так. Отошел от машины, – зло ответил водитель.
– Или до милиции… то есть до Рязанки… до Рязанки подвези!
Водитель захлопнул дверь. «Нива» резко тронулась. Боренбойм отпрянул в сторону.
Машина свернула за угол.
Боренбойм посмотрел на карточку:
– Блядь… дары волхвов… и с пин-кодом! Туфта, сто процентов.
Спрятал карточку в бумажник. Сунул его в карман. Пошел по улице. Мимо заборов и темных дач. Ежился. Сунул руки в карманы брюк.
В окнах одной дачи горел свет.
Возле глухих ворот была калитка. Боренбойм подошел к ней. Дернул. Калитка была заперта.
– Хозяин! – крикнул он.
В доме залаяла собака.
Боренбойм подождал. Никто не откликнулся. Он крикнул еще раз. И еще. Собака лаяла.
Он зачерпнул мокрого снега. Слепил снежок. Кинул в окно веранды.
Собака продолжала лаять. Никто не вышел.
– И не князя будить – динозавра… бля… – Боренбойм сплюнул. Двинулся по темной улице. Улица стала сужаться. Превратилась в грязную тропу. Зеленый и серый заборы сдавили ее.
Боренбойм шел. Тонкий ледок хрустел под ногами.
Вдруг тропа оборвалась. Впереди оказался резкий спуск. Грязный. С водой и снегом. И смутно виднелась неширокая река. Черная. С редкими льдинами.
– Кончен бал, погасли свечи, fuck you slowly…
Боренбойм постоял. Поежился. Повернулся. Пошел назад. Поравнялся с освещенным домом. Слепил снежок. Подбросил в воздух. Пнул ногой. И вдруг зарыдал в голос, по-детски, беззащитно. Побежал, рыдая. Вскрикнул. Остановился:
– Нет… ну не так… ооо, мамочка… ооо! Мудак… мудак ебаный… ооо! Это просто… просто… мудак…
