Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я
Мы, как политические беженцы, провели восемь месяцев между всех миров, касаясь рая, смотря на Рим с улицы вия Гаетта — Спасибо, Ирина Алексеевна! — принадлежа красоте и созерцая только её одну.
В объятьях красоты Италии я позабыла, кто я, куда еду, откуда и… зачем. Но, как принято считать, всё кончается и удаляется, и Италия, и созерцание красоты, и касание рая…
И мы в Америке… в один из первых осенних дней появились в офисе нью–йоркского Толстовского Фонда. Хорошенькая и молоденькая Таня, печатающая на машинке и распоряжающаяся временем своих начальников, сразу же посвятила нас в тайны отношений представителей первой русской эмиграции к приехавшим: «Наша эмиграция, — сказала она, — вашу эмиграцию, — отстукивая ритм на машинке, — не признаёт!»
«Наша» — это люди, уехавшие из России сразу же после Октябрьской революции: князья, графья, бароны, аристократы и… присоединившиеся к ним, и родившиеся от них… «Ваша» — это мы — советские произведения, без всякого старинного роду, из нового социального племени, родившиеся не в Петербурге, во дворцах и замках под иконами, а в Ленинграде, в коммунальных квартирах, под портретами вождей.
— Наглядное подтверждение мыслей Бердяева «о сужении сознания» у первой русской эмиграции, — как бы пошутил Яша в ответ на Танино «посвящённое» замечание.
— Интересно, что у нас расширится? — откликнулась я.
Давно–давно, в восьмом–девятом классах школы, вдохновившись французскими романами Бальзака и Флобера и рыцарскими романами о легендарном короле Артуре и Витязях Круглого Стола, я вместе с моей любимой подружкой, сидевшей со мной на парте, играла в игру — в «графинь», в высшее общество, в «дам сердца».
Комсомолки Дина Киселёва и Галя Позднякова вступили в тайные отношения, в переписку друг с другом под вымышленными именами. Мы возвели сами себя в графские достоинства — приду–мали себе титулы: я была графиня Де'Киселяк, а она — графиня Де'Поздняк. В моём гербе — трёх–цветная фиалка, а у графини Де'Поздняк — белый крест — цветок жасмина. С этих пор мы не живём в коммунальных квартирах с облезлыми обоями и соседями, а проводим жизнь в фамильных замках и дворцах, отделанных чрезвычайной роскошью, с лакеями и слугами.
Мало кто знает, что на территории Рязанской области, в районе реки Прони, притока Оки, есть средневековый роскошный замок. Как он оказался в центре России? Я не знаю его истории, и не помню имени немецкого барона, которому он принадлежал до революции. Моя мама несколько лет работала в этом замке учительницей, когда во время эвакуации жила у своих родителей; там был тогда кремлёвский санаторий, где дедушка тоже работал бухгалтером. Замок стоял на возвышенности, обнесённый толстой кирпичной стеной с Красными воротами — двумя башнями, и глубоким рвом–речкой с перекинутым через него мостом, спускавшимся на цепях. От Красных ворот до замка вёл подземный ход, и мальчишки пробирались по нему, но я не осмеливалась. Я ходила к замку по аллее из громадных толстых лип, которая подходила прямо к широковытянутому несимметричному фасаду замка с четырьмя башнями и узорчато–резными окнами. Около фасада росли пионы, махровые и душистые, казавшиеся мне волшебными, бледнорозовые с серебристым оттенком, коралловокрасные, розово–фиолетовые… А внутри была зеркальная комната, где на празднике новогодней ёлки я вбежала в зеркало… Замок остался в моём детстве.
Вдали от земли, бесконечной и мглистой, В пределах бездонной, немой чистоты, Я выстроил замок воздушно–лучистый, Воздушно–лучистый дворец красоты.
Были когда‑нибудь или не были: юбки с набегающими друг на друга волнами кружев, шлейфы из текущего бархата, туфельки из золотой парчи? Вместо школьной формы и ситцевых платьев–поддергушек — у нас бальные платья, низанные жемчугом, перьями, пухом и горностаем, шуршащие, в школьных тетрадях рисуемые.
Были когда‑нибудь или не были: рыцари, нам поклоняющиеся, с рыцарской честью, духом и достоинством? Были или не были «дамы сердца»? Рыцари, избегающие «несправедливой среды и нечистого заработка»? — такое мы, между прочим, вычитали в рыцарской присяге.
Были или не были у нас рыцари?
Были или не были комсомольские значки? Вместо них мы носим кружевные воротники, окружающие шею в несколько рядов — боа — меховые повязки. Или…
Были или не были комсомольские собрания с присягой и посвящением, с «сoПe» — ударом по шее, — заимствованным у рыцарей? Вместо них, с этих пор мы ездим на пышные церемонии, балы, обеды, ужины, рыцарские поединки. С этих пор мы не ходим пешком, не садимся в набитые трамваи, а с блеском ездим в украшенных узорами каретах, повадившись в Зимний Дворец, в исторический кружок при Эрмитаже, чтобы свободно ходить и красоваться в залах и галереях, переброшенных через Зимнюю канавку, и… насовсем забыть изучаемое и происходящее…
И ласково светят иные святыни, иные святыни в дворце красоты.
С этих пор мы обмениваемся визитными карточками, объясняемся письмами, обмениваемся подарками: графиня Де'Киселяк получила от графини Де'Поздняк обсыпанную драгоценными камнями табакерку, срисованную ею с эрмитажной коллекции. Графиня Де'Киселяк в ответ послала веер из страусовых перьев. Сидя на парте и получив маленькую записочку-приглашение: «Графиня, Вы поедете на бал?», — слышу или не слышу голос учителя: «Поедем, уедем на бал с улицы Карла Маркса…»
— Киселёва, иди быстро и немедленно к доске! Ты что, спишь? Рассказывай, отвечай про Октябрьскую революцию…
Графиня возвращалась на своё место с двойкой — она ничего не хотела знать о революции! Она не хотела знать правду ни про пролетариат, ни про гегемон, бродящий по Европе в виде страшного призрака. Она собиралась на бал, закрыв лицо вуалью.
Через вуаль Земля и всё на ней происходящее видится в маленьких точечках. Не так ли? Всё завуалировано, и всё кажется «не в настоящем виде».
И вот теперь моя вымышленная графиня встретилась с невымышленными графьями и князьями…
«Как поживаете теперь, любезный князь?!»
Она приходила каждую неделю за недельным пособием, стояла в очереди и разговаривала с Ведущей.
— Вы всё ещё не устроились?! — спрашивала меня всякий раз Ведущая. — Всё попрошайничаете и попрошайничаете? Нам никто не помогал, не было ни Фонда, ни помощи. Мы работали как придётся, с нами никто не возился! Графиня Александра Львовна Толстая, — произносила она с придыханием, — на ферме коров доила! А вы? Пусть ваш муж, человек образованный, найдёт себе какую‑то простую работу — водопроводчиком или суперинтендантом. Можно много денег получить, будучи водопроводчиком.
Я не знала, что в Америке, как и у нас в России, так же ценятся водопроводчики, те, кто винты может закручивать, руками работать. Ветеринаров, говорят, тоже не хватает, — все хотят только людей лечить.
Каждую неделю я приходила и приходила, попрошайничала и попрошайничала. Я придумывала всякие смягчающие слова перед тем, как войти в кабинет, рассказывала о местах, куда Яша разослал своё резюме, откуда ожидает ответов, куда ездил или собирается поехать для поисков работы, — всё–всё, что он делает для устройства. Деньги для рассылки писем и поездок давал другой фонд — Помощи Советским Учёным. Спасибо, Мэри Маклер!
К встрече с Ведущей я начинала готовиться накануне, придумывала слова и фразы, чтобы не представляться в сумрачном виде попрошаек, а выглядеть как‑то понормальнее, «по–графски»: вот–вот мы не будем больше сюда приходить… Я ещё могла прикидываться графиней, а Яше‑то как? Поэтому ходила я с Даничкой, помогавшим мне в первые наши приходы: он ложился брюхом на стоящую в приёмной маленькую табуреточку с колёсиками, раскатывался руками и ногами, отталкиваясь от пола, и въезжал на ней в комнату, где я разговаривала с Ведущей. Мы несколько отвлекались — она умилялась. После нескольких таких Даничкиных услуг табуреточку убрали, и мне самой приходилось елозить на табуреточке, а иногда даже — почти на брюхе.
Интересно, как бы моя графиня Де'Киселяк повела себя, если бы она занималась благотворительностью — раздавала помощь?
Как определить: кому давать, а кому не давать… своей щедрости, поддержки, любви? Кому помогать? Приехали! Все писатели, поэты, художники, Достоевские, Пушкины, Рафаэли, Бахи, Эйнштейны. Не эмиграция, а сплошной поток гениев, которым только плохая советская власть мешала проявить гениальность. И вот, наконец‑то, можно выявиться!
Поразительное свойство эмиграции — при пересечении границы наша мания преследования в Советском Союзе переходит в манию величия в Америке. Все норовят не уронить своего величия и желают работать только в почётных местах — Бёркли, Гарварде, Принстоне, и чтоб сама Статуя Свободы нам на скрипке играла.
Может, и моя графиня перестала бы с нами здороваться? Всё перепуталось и перемешалось после пересечения границы. Со мной никогда не здоровался один граф — начальник моей Ведущей, — даже после того, как нас представили друг другу. Он, наверно, не знал, что я втайне — графиня.
