Михаил Кизилов - Капитан
На второй день после моего прибытия Моргун пожаловался, что медики не разрешают держать на корабле свиней и кур. А то бы он развернулся! Даже собственноручный проект корабельной свинофермы показал. Штурманское дело, как выяснилось позже, в начале дальнего похода, знал не очень хорошо, но отличался великим желанием учиться и этим заражал всех. Поэтому, спустя две походные недели, как моряк Моргун стал на порядок выше всех, и офицеры штаба, сначала подтрунивавшие над его штурманскими промашками, стали искать другие поводы для шуток.
А еще Моргун — отец трех девчонок, и очень этим гордился:
— У всех гениев дочки были, я тоже не слабак!
Вчера «Амгунь» прошла ходовые испытания с выходом в океан. Впервые в жизни Сергеев видел берег с моря. Сопки покрыты низкорослыми, но весьма причудливыми деревьями, вытянутыми в одну сторону от ветров, дующих всегда в одном направлении, и толщи снега. Темная, начинающая желтеть листва отчетливо смотрится на буром фоне сопок, с нахлобученными на их вершины облаками.
На закате пугающе темнеют густая зелень берега и черное зеркало воды. Если подняться на господствующую высоту, то от увиденного захватывает дух: настолько широкий и красочный открывается мир; контрастностью красок и их насыщенностью мир этот напоминает полотна Рокуэлла Кента, о многом заставляет задуматься.
Сегодня субботний сход на берег. Старший лейтенант Володин предложил мне посмотреть, как «гуляет» мичман Колесов.
Часам к восьми вечера, когда места за столиками самого престижного для моряков ресторана уплотнились до предела и кое-где уже образовывались общие компании, в зале ресторана появился Колесов. В черном строгом костюме, при белом галстуке и с ослепительно белым уголком платочка в грудном карманчике. Табличка «Мест нет» висела на входной двери еще до нашего прихода, но Колесова встретил метрдотель и проводил за отдельный столик у самой эстрады. Мы сидели метрах в четырех за его спиной. Колесов с достоинством уселся в кресло, достал сигареты и зажигалку, но курить не стал. Через минуту официант поставил перед ним графинчик и рюмку.
Мичман, не торопясь, наполнил рюмку, медленно, со смаком закурил. Выкурив сигарету, так же не торопясь, выпил водку, шумно выдохнул и, положив руки на стол, поднял взгляд на оркестр. Пианист понимающе кивнул, и в зал поплыла мелодия «Раскинулось море широко».
Колесов не спеша встал, подошел к эстраде, взял микрофон и, неожиданно для меня, запел красивым баритоном. В зале раздались робкие аплодисменты, но тут же замолкли — его слушали. Пел Он действительно красиво, без напряжения, стоял свободно, чуть откинув назад голову, прикрыв веки. Гости, перестав жевать и стучать приборами, внимали. Именно внимали, боясь шелохнуться. В шквале аплодисментов потонули последние аккорды старинной морской песни. Колесов, не обращая никакого внимания на овации, снова бросил взгляд на пианиста. Тот кивнул, и в зал медленно полилась «Степь да степь кругом». И если в первой песне он держал позу: о море поет моряк, — то здесь выкладывался вовсю. С изяществом настоящего мастера он держал микрофон в правой руке, левой же уверенно дирижировал в такт песне; оркестранты, словно завороженные, следили за его рукой и даже покачивались, повинуясь ее ритму. Было такое впечатление, что они — и солист и музыканты — одно целое, что для них, кроме зимней степи и долгого пути, ничего не существует. Есть только умирающий товарищ, которому уже не помочь.
В зале стояла гулкая тишина. И если бы я не знал, что передо мной подчиненный, мичман Колесов, шхипер, немного нескладный, вечно жалующийся на береговое начальство, кладовщик, неуклюжий в своих огромных, растоптанных ботинках, я бы не колеблясь принял его за заезжего артиста.
Смолкли последние аккорды. Минуту в зале стояла оглушающая тишина, потом раздался гром аплодисментов. Иван Кузьмич Колесов молча прошел на свое место, пару минут посидел, закрыв глаза, потом выпил вторую рюмку. Достал из кармана деньги, положил под фужер десятку и не спеша удалился.
Во время учебного плавания должны зайти в Петропавловск-Камчатский.
Для нас Камчатка открылась неожиданно — на входные огни легли с рассветом, поэтому сопки появились сразу перед кораблем, «все вдруг», заслонив собой панораму.
Но вот прошли «три брата» — скалы при входе в бухту справа по борту. Причудливость их формы передает чуткую настороженность безмолвных часовых. Они первыми встречают корабли, входящие в Авачинскую губу, с них открывается вид на город. Здесь его величают Питером. Хотя пакетботы, пришедшие сюда первыми, и названы в честь апостолов, время перетолковало имена: во славу Петра Великого.
Сквозь рассеивающуюся пелену утреннего тумана проявились дома и трубы, а несколько позже справа по курсу, в небе, повисли два огромных «камня». Ослепительно белые, спрятавшие нижнюю часть в туман, с чуть розовеющими вершинами в лучах восходящего солнца, они притягивали к себе взгляд какой-то чистой, не тронутой человеческим прикосновением фантастичностью. Казалось, что утро начинается, зарождается внутри этих исполинов.
Один — с геометрически правильным конусом, второй — с двумя вершинами, словно уставший от жизни, врастающий в землю докер. Когда-то и этот вулкан поражал правильностью форм, но титаническая мощь внутрипланетной энергии вырвалась на поверхность, и извержение унесло вершину. Вулкан, словно стыдясь своего уродства, утих на века.
А может быть, только задремал?
Вулканы Авачинский и Корякский, нависшие над городом массивными глыбами, вовсе не притесняют людей, не давят; более того — служат ясным и четким фоном карабкающегося на сопки города, защищают его от ветра.
За несколько дней стоянки на рейде Петропавловск-Камчатского вулканы ни разу не повторились, открываясь взору каждый раз по-новому. Четко видимые в погожий день, они всегда поражали контрастностью черно-белых полос, от набившегося в ущелья снега, и плавностью перехода в чистую белизну вершин, на фоне лазурного неба. В такие дни они казались визитной карточкой полуострова: всякое может быть и в природе, и между людьми, но в основе здесь — чистота и ясность.
Они представали порой с нахлобученными огромными облаками, укрывшими плотно вершину — казалось, навсегда; однако, через какой-то час, облака застилали подножия, обнажая конусы вулканов.
Иногда над вершиной одного, который еще «не говорил», появлялось маленькое облачко, чуть зацепившееся за узкую корону, оно тянулось вверх, увеличивалось в размере и постепенно рассеивалось. Вулкан «курил». Этот дымок казался игривым и быстро исчезал, словно вулкану было совестно, что он как-то напоминает о себе людям, тревожит их.
Местные рыбаки утверждали, что вулканы очень красивы на подходе к Камчатке, когда в погожий, солнечный день четко прорисовываются перед истосковавшимися по земле взорам моряков.
На вулканы можно смотреть часами. Как на огонь или воду. Завораживают они, неизменно настраивают на серьезные размышления о смысле жизни. Раньше Сергееву как-то некогда было подумать об этом. Позже он часто вспоминал ту стоянку на рейде Петропавловск-Камчатского и мысленно благодарил флот и вулканы за предоставленную возможность осознать свое место в жизни.
Именно там он впервые понял, что каждый человек должен хотя бы раз в жизни остановиться, собраться с мыслями «по большому счету», чтобы понять, что в его жизни главное, где оно и что нужно сделать, чтобы это главное в мыслях стало действием и реальностью.
Если подойти к иллюминатору и взглянуть на окружающий мир, то ничего хорошего не увидишь, так как все красоты забиваются заводскими трубами, домами и домишками, судами у стенки.
Но если посмотреть из глубины каюты в тот же иллюминатор, то виден только склон сопки, лес и небо над ним. Сопки серо-желтые: нижние ветви деревьев уже успели потерять листву, но верхняя часть сохранилась полностью, ярко-желтая листва гармонирует с насыщенно-бордовым цветом кустарников. Небо, глубокое, ярко-голубое, усиливает ясность и четкость картины. Камчатка — край насыщенных, контрастных, но в то же время гармонирующих, дополняющих друг друга цветов и оттенков. В этой четкости и ясности уже ощутимо чувствуется приближение зимы. Местные жители рассказывают, что в этих краях межсезонье сведено до минимума. Сначала появляется робкий снежок на вершинах сопок, к полудню он тает, потом как-то незаметно остается, и с этого момента каждую ночь снежная граница будет опускаться все ниже и ниже и в один из дней дойдет и до людей. И тогда все станет белым: и город, и сопки, и лес между ними. Потом завьюжит, запуржит, пойдут бураны, и к декабрю появятся непролазные сугробы и заносы.
Стоим на рейде Петропавловск-Камчатского.
В двадцать часов получили штормовое предупреждение — приближается тайфун «Мария».
