Михаил Кизилов - Капитан
Стоим на рейде Петропавловск-Камчатского.
В двадцать часов получили штормовое предупреждение — приближается тайфун «Мария».
Погода пока нормальная — редкие облака, ветер 7–10 м/сек.
23.00 — Ветер — 20, порывами 23 м/сек. Дождь. Выставлена усиленная вахта. Ждем «Марию». Большинство членов экипажа смотрят телевизор — международный матч по хоккею.
00.32 — Первая тревога. Не держит якорь. Ветер — 27 м/сек. Еще два метра — ураган. Подработали машинами, выбрали якоря. Отошли немного и забросили снова. Держимся. Пошел снег.
11.10 — Опять учебная тревога. Ветер 27 м/сек. Вахтенному офицеру показалось, что снова ползем. Спускались в каюты и кубрики после отбоя тревоги молча, не сетуя. Понимали, что в таких случаях лучше перестраховаться.
Чайки висят в воздухе (зависают) либо стремительно падают к воде, как бы захваченные врасплох ветром. Но на воде умудряются сидеть на одном месте, подтверждая мысль: волны — одна видимость перемещения, воду-то никуда не уносит, просто выпячивает. Ничто никуда не уходит, с нами остается.
17.07 — Снова тревога. Отдали второй якорь. Ветер 30 м/сек.
20.00 — Заступил на вахту. Ветер 30–31 м/сек., чаек не видно. Всю вахту не уходил с крыльев мостика, систематически беря контрольные пеленги на береговые огни — не несет ли. Опять пошел дождь, частый и крупный, бьет шлепками по лицу, гулко стучит по капюшону канадки. Темень, холодно. В семи кабельтовых от нас слева по борту, между снежными зарядами, видно, как борется с ветром небольшой корабль. Справа в миле от нас поселок. Видны огни в окнах, «тихая жизнь» — люди смотрят телевизор, сидят в кинотеатрах, а рядом на всех кораблях и судах тяжелая работа с якорями, концами и т. д. — борьба за живучесть.
В 23.20 — Сыграл учебную. Показалось, ползем. Старпом, не дослушав доклада, — спокойно резюмировал — играй тревогу. Командир похвалил за бдительность — лучше ошибка, чем наоборот, но по взгляду Вересова понял, что ошибся. По таким взглядам быстро понимаешь полноту власти вахтенного офицера, ценность правильно принятого решения.
09.00 — «В связи с большим снегопадом мобилизовать всю имеющуюся технику и рабочие коллективы на очистку от снега проездов, территорий, кровли. Выход транспорта, за исключением «скорой помощи», машин для развозки хлеба, пассажирских автобусов, запрещен до особого разрешения. Занятия в школе для учащихся 1–5 классов отменяются».
Это сообщение по радио. На берегу тоже не все так спокойно и тихо, как казалось. Снег, ветер — 20–25 м/сек. Но чувствуется, что тайфун идет на спад.
14.00 — Сравнительно тихо, ветер 5–6 м/сек. Появилось солнце. В его лучах сопки радуют ослепительной белизной и четкой очерченностью линий на фоне неба. А сколько таких тайфунов за год?
Пошли домой; дождь, холодно. Прощальный взгляд на «трех братьев». Теперь они не кажутся настороженными и чуткими, а просто нахохлившимися, уставшими от дождя и пронизывающего холода стариками, желающими счастливого плавания всем честным людям.
Недолго побыли мы на Камчатке, но всем полюбился этот край, и где-то в глубине души каждый надеется вернуться сюда. Тем более корабль уходит в дождь — Камчатка не хочет расставаться, плачет.
Едва прошли скалы, как почувствовали дыхание океана — зыбь, неторопливую, основательную и размеренную.
По команде «корабль к бою и походу изготовить» место лейтенанта Сергеева — главный командный пост, у рукоятей машинного телеграфа. На учебных тревогах у стенки и ходовых испытаниях он уже освоился и лихо отрабатывал командирские команды типа — «левая вперед — 80, правая — 90»!
Последние проверки прошли успешно, и старпом по такому случаю собрал вечером в кают-компании офицеров, поздравил и заверил, что самое большое через месяц корабль пойдет в поход.
Все торопливо разошлись по каютам, погода начала портиться, и нужно было успеть на рейсовые катера в город, к семьям.
И вдруг динамики снова позвали офицеров в салон. Восприняли это спокойно. Знали, что для старшего помощника это было в порядке вещей — провести лишнее совещание. Однако на этот раз собирал командир. Он был как всегда краток:
— Через два часа становимся под погрузку. Командирам боевых частей и служб подготовить заявки на получение всего необходимого. Продовольствие вещевое и шкиперское имущество будем брать — для себя плюс для лодок согласно распоряжению на поход. Грузиться будем круглосуточно. Организуйте работу подчиненных так, чтобы матросы могли поспать хотя бы три часа в сутки. Вы — еще меньше. От заводской стенки отходим через два часа, впрочем, через час пятьдесят шесть минут. Больше не задерживаю!
В сутолоке дел Сергеев успел написать письма родителям и Алене. Предупредил, что писем, возможно, долго не будет. Для него это плохо. Ведь в его положении единственное средство в борьбе за ее величество любовь — письма. В голову лезли мысли о лейтенанте Шмидте и его почтовом романе. Нескромно, но мысли не остановишь…
Сергееву было немного грустно смотреть на других моряков, которых пришли провожать. Он не любил, когда его провожали на поезд или самолет. Но море не железная дорога, тут расстояния и пространства — несоизмеримые. При отходе это чувствуется особенно остро.
И завертелось!
Во время перехода к пирсу Сергеев собрал своих сверхсрочников, вместе подсчитали, разобрались: кто куда едет, где что получает. Как только ошвартовались, моряки, ведомые мичманами, бросились на склады получать провизию, имущество.
Через час машины пошли одна за другой, у борта «Амгуни» образовалась очередь. Грузились одним краном и вручную — по трапу: второй кран переносил торпеды. Мешки, ящики, бочки, коробки, опять мешки. Все это исчезало в трюмах как в прорве. Грузовики отъезжали и отъезжали пустые, а корабль даже не осел. Бездонный он, что ли? Все возбуждены. Мичманы, появляясь время от времени, докладывали, как о мировых рекордах, о получении сверхдефицитных грузов. Сергеев смотрел на них как на героев, но капитан-лейтенант Вересов — помощник командира, приземлял его восторги и четко ставил мичманов на место:
— Почему сурика получил на двести килограммов меньше? Почему фруктовые компоты только двух наименований?
Сверхсрочники спускали пар и, зажав под мышками папки с документами, бросались в снежную круговерть. И опять машины, прицепы, автофургоны… Самое главное сейчас — грамотно все распределить по помещениям и кладовым, чтобы не искать потом, где что. На палубах и трапах живые ручьи. Необходимо, чтобы эти ручьи текли каждый по своему руслу, нигде не пересекаясь.
Разгрузили достаточное количество машин, а в кладовых забиты только углы.
Постепенно люди стали уставать, ритм спал… Вот тут-то и сказал свое слово помощник командира корабля Игорь Вересов. Капитан-лейтенант.
Он невысокого роста, весь кругленький, лысый, в прошлом мастер спорта по боксу, с очень симпатичным лицом. Один из лучших штурманов флота. Прямой, вспыльчивый, требовательный, говорит, что думает, невзирая на то, кто передним — подчиненный или начальник. До Высшего военно-морского училища с отличием окончил Нахимовское. На Тихом океане уже двенадцать лет. Узлы вяжет лучше любого боцмана. Может ночью разбудить половину офицеров, чтобы указать на непорядки в их хозяйствах. Большой шутник. Умеет и любит поддержать компанию. Женат. Когда рассказывает о детях, сам похож на пятилетнего. Жена полная противоположность — медлительная, стройная, красивая женщина. Воспитывает троих детей. Двое от первого мужа.
На погрузке Вересов был везде. Казалось, он летал по кораблю: где шуткой, где окриком, где действием, а где лихим соленым словцом помогал, заставлял, приказывал:
— Разве это загрузка, орлы-соколики?! Загрузки еще не было! — слышался его голос с кормовых трапов, по которым моряки таскали мешки с мукой.
— Тоже мне, мореманы! — доносилось сквозь рев ветра со шкафута, где моряки пытались кран-балкой поставить на кильблоки только что доставленный с завода командирский катер.
— Загрузки еще не было, это так, семечки! — гремел он на юте. — Подумаешь, загрузили продовольствие! Семечки! Скоро боезапас начнем грузить, вот действительно будет работка!
К вечеру пошел боезапас. Все остальные службы прекратили погрузку.
Сначала грузили главный калибр. Палуба что каток: моряки ступают осторожно, ведя локтями по штормовым леерам.
Работа!
Все как-то серьезнее стали. Чем-то потусторонним веяло от неторопливых неразговорчивых офицеров, руководивших погрузкой снарядов, казалось, стояли они у черты иного мира…
Река стальной смерти втекала в погреба бесшумно, скоро и ладно. Все, кто видел ее, кто стоял на ее извивах и перекатах, стали старше и строже, даже Вересов притих. С каждым снарядом, опущенным в погреба, все дальше уходило от них детство, житейские треволнения, все прежние, пустячные, в общем-то, дела… А машины все подходили и подходили. Четко. Одна за другой. По мере разгрузки. Ни одна не стояла у борта лишней минуты. И в этой жутковатой четкости угадывалась та строгая и непреложная жизнь, которой теперь уже с первых предпоходовых часов они обязаны были жить, повинуясь не только силе командирского приказа, но и голосу собственной совести, чувству ответственности за судьбы тех, кто остается на берегу.
