Михаил Кизилов - Капитан
«Новому суточному наряду приготовиться к построению для развода», — голос дежурного по кораблю металлом динамиков сотряс корабль. Новый суточный наряд — это и я, лейтенант Сергеев, сегодня, впервые самостоятельно, заступаю дежурить по кораблю. Волнуюсь больше, чем перед экзаменом. Шутка ли, целые сутки работа всех звеньев отлаженного механизма — дежурной службы корабля будет зависеть от меня.
Еще и еще раз мысленно отвечаю на вопросы, которые буду задавать наряженным на дежурство, лихорадочно листаю корабельный устав.
Сейчас прибежит рассыльный и доложит:
— Товарищ лейтенант, новый суточный наряд на развод построен!
Поднимусь на палубу, поздороваюсь, в ответ раздастся обязывающее: «Здр-ра-вия желаем!»
Осмотрю форму одежды, внешний вид, проинструктирую, выборочно спрошу обязанности. Займет это все минут пятнадцать — двадцать; потом обход корабля, доклад командиру — и служба завертится. И никто не вспомнит, что две недели назад ты был гражданским человеком, и ничего подобного не знал, и слыхом не слыхивал. И это хорошо, если не вспомнят. Не должны даже думать об этом. Раз ты дежурный по кораблю — значит, отвечаешь за все, что на нем в твое дежурство произойдет. А что две недели назад было — это никого не волнует.
Казалось бы, пустое занятие этот вечерний ритуал. Зачем одно и то же изо дня в день? Ведь все грамотные. Зачем ежедневные построения, зачем специально гладить одежду и чистить обувь, зачем повторять то, что каждый и так знает? Но со временем понимаешь скрытый смысл этого ритуала.
Море — оно большое и сильное, и только ежедневно, ежечасно перебарывая, подтягивая себя, можно приготовиться к встрече с любой неожиданностью, к коварству стихии…
А если еще и воевать когда-нибудь придется? Поэтому собранность нужна всегда и во всем. И — навыки, доведенные до автоматизма.
Поэтому тот же капитан-лейтенант Вересов, распекая моряка за «неглаженые шнурки», всегда припоминает стихотворные строчки: «Видно, в бурях есть такая сила, что всегда, еще издалека, заставляет выглядеть красиво внутренне и внешне моряка».
Расписался в журнале и получил пистолет с двумя обоймами; он чувствительно оттягивает ремень и внушает уверенность. Оружие есть оружие. Оно всегда действует магически, руки иногда просто чешутся — достать, подержать, прицелиться… А там и до выстрела чуть-чуть: только сдвинуть вниз флажок предохранителя, дернуть затвор да нажать спусковую скобу. Особенно подмывает по ночам, когда на палубе никого, а по близкому берегу крадется лиса или иной зверь.
Не выдержат нервы у одного, а плохо станет всем.
Темными долгими ночами, когда сидишь в рубке дежурного с пистолетом на боку, все эти вопросы не кажутся праздными…
Половина двенадцатого ночи. Обхожу кубрики и помещения корабля. Команда спит, но кое-где по углам читают, прикрыв плафон фанерой. Не положено. Но скоро демобилизация, и ребята готовятся в вузы. Я уже знаю, что абитуриенты живут в третьем кубрике, и не заглядываю к ним.
Спускаюсь к арсеналу и глазам не верю. У двери часового нет. Часовой — высокий худощавый старший матрос из комендоров по фамилии Малый — москвич, начитанный веселый парень, любитель поговорить о поэзии. Поворачиваюсь к трапу, а он из-за выгородки высовывается и с запозданием докладывает по уставной форме.
— Почему не на месте?
Переминается с ноги на ногу, потом отвечает:
— Проверить вас хотели, товарищ лейтенант, — спуститесь к арсеналу в первое дежурство или нет. Пошутили. — Держится с достоинством, но в глазах и вина и тревога. «Что-то много шутников в БЧ-2, и тут проверяют», — промелькнуло у меня, и я вспомнил шутку с «шилом».
— С четырех заступишь снова. Шутник!
Малый мрачнеет, но понимает, что отделался легко, так как только сейчас до него начинает доходить содержание шутки. Потом кивает и лихо чеканит:
— Есть!
Утром весь корабль говорит о том, как дежурный по кораблю снял Малого с поста за полчаса до окончания вахты. Малый, при его красноречии и самолюбии, молчит.
Сдав дежурство по кораблю, Сергеев решил прогуляться по поселку. Завод, у пирса которого стояла «Амгунь», начал понемногу успокаиваться, шум стал приглушеннее, тихий вечер будоражил только потреск электросварки. Не торопясь, в предвкушении спокойной прогулки по хорошо асфальтированной дороге, подошел к проходной. Полез в карман за удостоверением — и вдруг прямо перед собой увидел пышную каштановую прическу, которая могла принадлежать только одной женщине в Советском Союзе. Это были ее волосы, при каждой встрече по-разному зачесанные: то аккуратно уложенные, то распущенные, а однажды просто растрепанные проливным дождем и сильным ветром, — сколько раз проявлялись они на его глазах в тесной каморке фотолаборатории в стареньком студенческом общежитии.
— Света! — тихо позвал Сергеев, и глаза, такие знакомые, глянули изумленно и радостно.
После неуклюжих объятий и скоропалительных вопросов заговорили более или менее последовательно. Сразу же выяснилось, что Света здесь с мужем. Тот закончил училище подводного плавания, служит на лодке, а она уже месяц работает на судоремонтном, по специальности.
— Света, а как же кафедра?! Как же твои планы?! Она подняла на Сергеева большие глаза и слабо улыбнулась:
— Думаю, что и кафедра, и диссертация у меня теперь будут на уровне детского сада. Я ведь до института в школе получила специальность воспитательницы. Ну, а пока до яслей дело не дошло, поработаю по второй специальности. Лодка мужа в заводе стоит, так что иногда на работу вместе ездим. Кстати, он сегодня после дежурства дома, мы приглашены в гости, пойдешь с нами?
— Пойду.
Три студенческих года Сергеев таил от Светланы свои чувства. Они учились в одной группе. Он терзался, потому что не мог понять, как же она к нему относится? Уважает? Относится по-приятельски? Любит ли?..
Несколько раз они ходили в театр, но потом как-то не заладилось. Она была для него богиней, и он, в силу юношеского максимализма, не мог понять, что Светлана существо земное и жизнь у нее вовсе не голубая. Он влюбился в нее в колхозе, куда первокурсников направили сразу после вступительных экзаменов.
У вечернего костра сидела девушка, отблески огня высвечивали высокий лоб, внимательные глаза и роскошные волосы. Девушка сидела на бревне, закинув ногу на ногу. Маленькая ступня в полосатых носках тянулась к огню, казалась беззащитной и детской. Сергееву хотелось взять эту ножку в руки и отогреть дыханием, естественно, это желание осталось желанием, но породило нечто большее, чем просто жалость.
Потом начались занятия. На лекциях они сидели рядом, вместе ездили на студенческую стройку в Мурманскую область. Но это была скорее дружба, чем что-либо иное, та дружба, когда у мужчины не хватает решимости, да и опыта — завоевать женское сердце…
Потом в ее жизнь ворвался этот курсант подплава — Ленинградского училища подводного плавания — Сева. Вернее, не ворвался, а скатился снежным комом с Кавголовских гор…
Группа, в которой учились Сергеев и Светлана, выбралась в одно из зимних воскресений в Кавголово. Благополучно спустившись с горки, отнюдь не самой высокой, все собрались внизу, ожидая самого нерешительного. В это время с крутого склона съехал высокий парень в ярком свитере и шапочке с помпоном. Наперерез ему вылетела девица на санках. Увидев мчащегося лыжника, девица соскочила на снег, а санки покатились под ноги парню. Из облака взвихренного снега донесся звук лязгающего удара, полетели щепки от лыж, дощечки от санок и шапочка с помпоном. Снег был настолько чист, что всем были заметны даже шурупы от креплений, которые разлетелись по сторонам. Когда снежное облако рассеялось, все увидели лежащего навзничь парня. Вокруг стало тихо. Парень пошевелил ногами, потом руками, потянулся, сел, ощупал себя, вскочил на ноги и воскликнул: «Опять командир роты скажет — специально сломал!» — и засмеялся так заразительно, что его дружно поддержали. Он был очень красив в этот момент — стройный, запорошенный снегом, с широченной улыбкой на обаятельном лице. В трех шагах от него стояла Светлана. Она смотрела на него во все глаза…
И вот теперь она здесь, на краешке земли…
В застолье, как водится, вспомнили всех и все: и Кавголово, и экзамены, и ребят. Сергеев опять не выдержал и спросил, а как же кафедра? И услышал ответ, который надолго запомнился.
— Знаешь, Саша, женщина о кафедре, о диссертации и о прочих прелестях эмансипации сожалеет лишь тогда, когда она не знает, что такое любить. А если любит, то не только сюда, а куда угодно поедет. Ворвался этот нахал в мою жизнь, — она кивнула на мужа, который не сводил с нее глаз, но кивнула с такой нежностью и благодарностью, что у Сергеева даже в горле запершило. — Помнишь в Кавголово? Скажи он мне еще тогда, через минуту после падения, что надо куда-то ехать, я бы ни минуты не стала раздумывать! Знаю, впереди по-разному будет. Не только радости. Но я готова ко всему. Впрочем, как и большинство здешних женщин. И еще я здесь поняла, что если муж моряк, то это не только долгие ожидания, но и большие радости. Когда он появляется. Каждый раз в чем-то новый, не такой, какой уходил, но родной по-прежнему.
