Алексей Слаповский - Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать
После этого прошло восемнадцать лет; писатель сдержал слово: ничего не написал, на столе его до сих пор лежит лист с прекрасной неоконченной строкой. Все спрашивают его, теребят, а он лишь мудро усмехается. Он готов. Он не боится теперь ни лихих машин на улицах, ни хулиганов темной ночью, ни инфекционных болезней, — он готов.
23 февраля 1994
Разочарование
Один человек все мечтал, где бы найти такую работу, чтобы чуть-чуть поработать, а остальное время отдыхать.
Летчик вот полетал несколько часов — и полеживает себе.
Или, если опять о небе, парашютист: прыгнул и только и делает, что в газетах интервью дает.
Или спортсмен Бубка. Разбежался, шестом оттолкнулся — ноги вверх, мировой рекорд, общее ура. А всего-то дел — на минуту.
Но тут, правда, — учиться надо. Тренироваться надо. И так далее.
Есть, конечно, работа, не похожая на работу. Сторожем. Или поэтом. Но для сторожа надо все-таки сидеть на одном месте, а для поэта нужен талант.
И он придумал: стать палачом. У нас ведь смертная казнь нечасто применяется. Может, раз в месяц придется полчасика поработать. Малина!
Пошел он в Саратовское Областное Управление Внутренних Дел, сказал: хочу быть палачом. Его послали на комиссию, две недели проверяли, ничего не нашли, потом еще две недели он отвечал на разные анкеты, потом проверяли его биографию, а потом сказали: извини, но должности палача у нас нет, мы таких, которых, сам понимаешь, мы их централизованно направляем в Энскую область, в пункт X.
Ладно, поехал он в Энскую область, прямиком в пункт X.
Хочу быть палачом.
То да се, опять комиссии и проверки, — взяли его палачом.
Главное, видят, человек добрый, а время как раз такое пришло, что в каждом деле потребовалось душевное отношение, гуманность.
Ну, вот.
Не успел он осмотреться, ему: иди работай.
Он: а где это самое? Ну, чем вы их? Ружье там или пистолет?
А ему дают метлу: иди, говорят, территорию подметать, как принятый на постоянную службу, потом поможешь слесарям воду наладить, вода у нас прохудилась, потом у тебя наряд на кухню.
Он говорит: а это самое?
Ему говорят: это самое у нас по графику, но поскольку пошли сплошные амнистии, то мы про это самое уже и забыли, когда последний раз было. Служба же остается службой, поскольку мало ли: сегодня пусто, завтра густо, так что будь готов, а пока работай.
Как он закричит!
Я всю жизнь, кричит, мечтал минуту работать, чтобы потом месяц не работать, а получается: работай, работай, а потом опять работай? Не пойдет!
Схватил что-то такое и кого-то ударил до смерти, неважно кого, то есть это хотя и важно по факту, но совсем ни к чему по сюжету данного произведения.
В чем сюжет?
Так рассказано уже.
Подарок
Занесло Горигорьева в Америку, а именно — в США. Покупал он там родным и близким подарки перед уездом. Всем купил, не мог только купить любимой женщине, потому что у нее был муж и этот муж сразу бы увидел подарок, и началось бы…
Горигорьев и на родине ничего ей не дарил по этой причине. Ну, разве, подарит шампанское, вместе выпьют, любя. А вот если бы — вещь. На память. Главное: всего в этой Америке видимо-невидимо.
Видимо-невидимо, видимо-невидимо, повторял про себя Горигорьев — и вдруг, хоть он и был человек образованный, его осенила странная мысль, потому что он был все-таки человек простодушный. Раз видимо-невидимо, подумал он, то это мне и подайте.
Он пришел в самый большой супермаркет, позвал служителя и на превосходном английском языке, которым владел в совершенстве, сказал: плиз, хочу такое, чтобы на женщине при муже было невидимо, а без мужа тотчас видимо. То есть вышел муж из комнаты: вот оно сверкает и переливается, вошел муж — нет ничего, женщина просто как бы в задумчивости что-то в воздухе пальцами шевелит.
Служитель очень долго думал и раздражался — долгое думание подрывало его американский деловой имидж и престиж.
— Ноу, — наконец вынужден был сказать он.
— Тогда я подаю в суд, — сказал Горигорьев, — поскольку реклама вашего супермаркета вводит в заблуждение, информируя, что в нем есть все возможное и невозможное.
— Реклама… — начал объяснять служитель, но Горигорьев его пресек, торопясь судиться: американские порядки и обычаи он отлично знал.
И, хотите верьте, хотите нет, он выиграл процесс и получил компенсацию за моральный ущерб в размере пятидесяти шести тысяч долларов восьмидесяти трех центов.
Горигорьев, не будь дурак, не стал тратить деньги, а бросил работу и занялся изобретением вещества, которое, в зависимости от желания обладателя, может быть то видимо, то невидимо. И — изобрел! Потратил семь лет на это — но изобрел же!
Правда, к тому времени он давно уже разошелся с женой и женился на любимой женщине, которой мог дарить подарки явно.
Но суть ведь не в этом!
Суть в том, что вот до каких озарений может довести настоящая любовь!
Чистота
Людмила Ефимьева очень любила чистоту, как и многие из нас. Но многие из нас, любя чистоту, не соблюдают ее. Людмила же Ефимьева соблюдала и по душе, и по профессии — она работала проводником плацкартного вагона. Я пишу для тех, кто знаком с плацкартными вагонами и кому не надо объяснять, сколько приходится выгребать сора, грязи, бутылок и огрызков, и прочей всякой всячины, включая засунутого однажды под лавку выкидыша.
Сперва, по молодости, она занималась этим не то чтобы охотно, но без особых размышлений. А потом, слушая свой голос: «Опять загадили все, сволочи, паразиты, свиньи!» — обращенный к покидающим вагон молчаливым пассажирам, стала ощущать в себе возрастающую ненависть к людям. И даже уже презрение.
Она не хотела этого. Она боялась, что человеконенавистничество укрепится в ней, осядет навсегда, испортит характер, здоровье и внешность. И Людмила пошла проситься у начальства перевода хотя бы в купейный вагон. Там, конечно, тоже не без свинства, но все ж… Начальство было заартачилось — не по уважительной причине, а по привычке артачиться. Но Людмила глянула таким испепеляющим взглядом, так нехорошо дрогнула губой, готовя матерное слово, что начальство поспешно предложило ей даже не купейный, а мягкий вагон, то есть спальный, СВ.
Первая ездка была в поезде № 13 Саратов-Москва со второго на третье мая 1994-го года, когда нуждающиеся уехать на праздники в Москву уже уехали а возвращаться гостящим в Саратове москвичам тоже было рано. И в вагоне оказалось два человека.
Они, почитав каждый в своем купе газеты, на ночь ничего не ели — это были умные молодые мужчины, утром, встав, умылись и, опять ничего не поев, выпив только растворимого кофе с помощью кипятка из старательно нагретого Людмилой титана, сами тоже как бы растворились, едва поезд прибыл на Павелецкий вокзал, исчезли, оставив после себя терпкий запах крепкого одеколона.
Людмиле вдруг тошнехонько стало — и не понять отчего.
Но вот она, будто во сне, поднялась, безумной улыбкой глядя перед собой, набрала кой-какого своего мусоришки, разбросала по проходу, вернулась в свое служебное купе, а оттуда вылетела уже фурией, с совком и веником, крича:
— Опять нагадили, паразиты, сволочи, свиньи!
Она махала веником, подметая, и на щеках ее, до того бледных, разгорался румянец: она чувствовала в душе умиротворенно-истерический покой.
3 мая 1994,
поезд № 13, вагон 12 (СВ),
место 14, 23 ч. 30 мин.
Недоумение
И среди милиционеров может встретиться непорядочный человек, а иногда сразу два. Такими и оказались, к сожалению, сержант Козин и рядовой Нострин. Впрочем, за Нострина не поручусь, он, в сущности, ничего не сказал и не сделал.
Итак, 14 мая 1994 года, под вечер, они шли по Павелецкому вокзалу, дежуря, встретили молодую симпатичную женщину, одиноко стоящую неизвестно зачем и, хоть она была приличного вида, Козин, считающий себя красавцем (и это была объективная правда), сказал женщине:
— Чего стоишь без толку? Пойдем с нами.
И ведь он, приглашая, ничего даже конкретного не имел в виду. Никуда бы он ее не повел и ничего бы он с ней не сделал, он даже оказался бы в затруднительном положении, если б она согласилась. Он просто — сказал и сказал. Просто так.
А женщина взяла и заплакала.
— Тю, дура! — удивился Козин и отправился дальше служить постовую службу, сопровождаемый рядовым Ностриным, который ничего не заметил, поскольку увидел в это время на своем ботинке каплю от мороженого, которое он ел — и вот капнул — и нагнулся, будучи большим чистюлей, и вытер ботинок ладонью.
Может, женщина плакала не только от обиды на милиционера, а от того, что муж никак не мог достать билеты на поезд № 13 до Саратова, а уехать срочно надо. Не знаю. В женскую психологию я давно уже вникать не берусь. Тем не менее, слова сержанта со счета сбрасывать нельзя.
