Валерия Перуанская - Прохладное небо осени
– Человек ко всему привыкает, – мудро заметила Лилька. – К своим увечьям и даже к своим уродствам. А ему ведь нечего стыдиться. Он же не опустившийся, спившийся калека. Кстати, он защитил докторскую, я тебе не говорила?
– Фу-ты, – сказала Инесса. – Ты вообще что-нибудь мне говорила?
– Ну прости. И между прочим, если ты встретишь его на улице, то и не заметишь ничего – он часто даже без палки ходит.
– Я иногда думаю: для всех война кончилась, и для тех, кто убит, и для тех, кто остался жить. Только для тех она не кончилась и не кончится никогда, кто каждый день прицепляет протезы к култышкам и для кого каждый шаг вверх или вниз или не по гладкой дороге до сих пор и навсегда – усилие, боль, преодоление. Другие могут забыть, не вспоминать, а у этих все всегда при них.
– Если бы человек не умел преодолевать себя, свои несчастья, увечья, невзгоды, потери – род людской уже вымер бы, это я тебе говорю, – убежденно сказала Лилька. – Как врач и старая женщина.
– Слушай, старая женщина, – сказала Инесса, – наш коньяк выдохнется... А на этом свойстве человека – способности все преодолеть, все вытерпеть – в мире свершается немало зла, ты согласна?
– Как я рада, что ты приехала! – вместо ответа сказала Лилька. – Если бы ты знала, как я рада! – Она помолчала. И ешь, пожалуйста. Этот форшмак я готовила специально для тебя. Помню, как ты любила мамин. Мой – не хуже, можешь убедиться.
– Ты помнишь?..
Неужели прошло двадцать пять лет с тех пор, как она последний раз была в этом доме?.. Двадцать пять лет, целая жизнь, а отчего это ощущение, будто и не было их вовсе? Будто выйдешь сейчас на Невский –и, как бывало, встретишь на каждом шагу знакомых девчонок и мальчишек, и Володька Андреев непременно попадется им с Лилькой около Казанского собора или «Европейской» гостиницы – по-мальчишески неумело притворится, что совсем случайно оказался на их пути, а Лилька зальется краской, она совсем не умела скрывать свои чувства...
– Ты ведь ужасно была влюблена в Володю?
– Ужасно, – улыбнулась Лилька. – Я тебя иногда просто ненавидела. Не за то, что он любит тебя, а за то, что ты смеешь не любить его... В какой-то четверти я чуть не по всем предметам нахватала двоек, никакие науки не лезли мне в голову. Мама водила меня к невропатологу. Боже, как мы дорого стоим нашим родителям и как поздно начинаем это понимать.
– А интересно, Володька догадывался?
– Ну, во-первых, кому это теперь интересно? Во-вторых, догадывался. Но я же была его душеприказчица, свой парень, и дорожила этой ролью.
За шкафами щелкнула ручка двери, тихо, будто крадучись, кто-то вошел. Прошелестело снимаемое пальто.
– Оля, – прислушавшись, сказала Лилька. И Оля появилась из-за шкафов.
Откуда они все, эти девчонки, рожденные в войну или сразу после, такие в большинстве эфирные, тонюсенькие, длинноногие? Вон даже у Лильки – длинноногая. Инесса глядела на девушку. Нос у Оли тоже большой, но чуть-чуть меньше, чем у матери; чуть-чуть, самую капельку прямее линия от переносицы ко лбу – и нос этот уже не портит, а украшает бледное овальное личико.
– Здравствуйте, – сказала она Инессе.
– Узнаешь? – спросила Лилька.
– Узнаю, – Оля улыбнулась. – Мы с папой и мамой были у вас в Москве, когда ехали из Крыма. Я была совсем маленькая. Тетя Инна. У вас запоминающаяся внешность.
– Садись с нами, поужинай, – засуетилась около дочки толстая Лилька – и Инесса увидела Олину бабку, точно так же с первым инстинктом – накормить.
– Не хочу, – сказала Оля. – Спасибо. – Она прошла к креслу около приемника. Походка лениво-изящная, как у манекенщицы.
– Господи, – в сердцах сказала Лилька. – Ты мне можешь объяснить нынешних детей? Ведь не на деликатесах выросла, неужели самого малого хватило, чтобы пресытиться?
– Мама, – сказала Оля, – ну что ты шумишь? Я пообедала в институте.
– Когда это было?
– Ты хочешь, чтобы я была толстая, как ты.
– Я хочу, чтобы ты была здоровая!
– Ха! Доктор, отделением заведуешь, а не знаешь, что нет ничего вреднее для здоровья, чем лишний вес.
– Тебе до лишнего еще килограммов десять, – сказала Лилька. – Ладно, мы не обращаем на тебя внимания. Не хочешь – не ешь. Вот твоя тарелка, вот твоя вилка, и все на столе.
Оля включила радио, настроила на какую-то эстрадную музыку, слушала, отбивая кончиком туфли такт. Она о чем-то напряженно думала, поглядывая то на мать, то на Инессу. Лилька тоже заметила:
– Что с тобой?
– Ничего, – не сразу ответила Оля.
– Я принесу жаркое, – сказала Лилька.
Она ушла на кухню, и в это время Инесса спросила Олю:
– Ты ведь в Герценовском учишься? Довольна?
– Довольна, – сказала Оля. Она смотрела на Инессу, как бы изучая. – Тетя Инна, я не знала, что вы приехали... Через полчаса придет Миша... – Она пересела к столу, поближе к Инессе, подчеркивая доверительность, с какой хочет ей что-то сказать.
– Кто это – Миша? Оля слегка замялась.
– Это мой жених.
– Очень хорошо, – сказала Инесса, несколько растерявшись. Как и Катюша, Оля для нее все еще оставалась ребенком. И вдруг – жених. Это было странно, но, увы, естественно. Сейчас одна за другой пойдут свадьбы детей. Вот – Варварина Тася. Оля. – Я буду рада с ним познакомиться.
– Но мама ничего не знает. – Чего не знает?
– Что мы решили пожениться. Она думает, мы просто дружим. Он сейчас придет – сказать.
Вот какая ситуация.
– Я не хотела при вас, – призналась Оля. – Но, во-первых, Мишка все равно придет. Во-вторых, мы уже настроились. А потом я подумала, что при вас будет даже лучше. Мама ведь такая эмоциональная.
– Не рассчитываешь на благословение?
– Так начнется же: и молодые мы, и недоучки, и на что жить будем, и куда торопиться... Что, я не знаю? У всех одно и то же. Мещанский практицизм. Им, ясное дело, спешить некуда – все уже позади.
«Им» – это нам, не сразу сообразила Инесса. Нам, «старикам». Как это она беспощадно говорит и думает. С этакой позиции наивных захватчиков: сойдите с дороги, вы свое отжили, отдайте нам наше.
– Но и в самом деле, – сказала она, – вы и молоды, и недоучки, и жить вам не на что. Разве не так? Вот вы решили пожениться, а какой груз при этом кладете на плечи отца и матери, твоих, Мишиных, – об этом вы подумали?
– У Миши одна мать, – сказала Оля.
– Тем более.
– Но она на все готова ради своего сына, – сказано с вызовом. – И что ж, ждать до самой старости? Когда будем и не молоды, и не недоучки, и денег полный мешок?
Нет, Инесса не могла ответить на этот вопрос утвердительно. По-своему она права.
– И все же вряд ли вы сможете обойтись своими силами. Рассчитываете, что кто-то – Мишина мать, твои родители – вам поможет? И доучиться, и вырастить вашего ребенка, если он появится до того, как вы станете на ноги, что вас обуют и оденут – и не как-нибудь, а чтоб все – не хуже, чем у других, не так ли?
– Вы знаете, тетя Инна, что я заметила?
– Что же?
– Ваше поколение ужасно эгоистично. Инесса невольно рассмеялась:
– Неужели? Именно наше, а не ваше?
«Она живет в прекрасной уверенности, эта девочка, что если молодость ее пришлась на долгий и – прочный по видимости – мир, то тут нет ничьей заслуги. Может быть, даже думает, что ее заслуга в этом есть? И испытывает чувство превосходства над поколением, которое не сумело прожить свой век как следует быть. Отказывалось от элементарных ценностей жизни, воевало, бедствовало после войны – строило будущее, не столько уже для себя, себе уж не так много и достается, а для них же, вот этих дерзких, самоуверенных собственных детей. И не только по обстоятельствам времени мы так жили, ими принуждаемые. Не меньше – по чувству долга и ответственности перед этим временем. Но она не поймет. Он и не поймут... Или я несправедлива к ним, – сказала себе Инесса, взглянув на взволнованное, хорошенькое юное личико Лилькиной дочки. – Это она просто меня задела, бестактная девчонка. Пожалуй, некоторый смысл в ее позиции есть. Хотя бы в желании прожить жизнь лучше, чем мы. Это нас и сердит?.. Нет, нет, не то. Не так просто».
– А папа знает? – спросила она.
– Откуда же? – удивилась Оля. – Мы соблюдаем очередность. – Умно-лукавая улыбка.
– Ох, до чего вы хитрющие, – улыбнулась Инесса. – И не без чувства юмора...
Возможно, и правда при Инессе получилось лучше.
Пришел Миша – славный мальчугашечка. Неужели и мы такими птенцами были, когда женились?.. Был он, впрочем, хорошего роста, в худобе не уступал невесте, но при этом в фигуре проглядывалось что-то спортивное – плечи, осанка. Его легко представить с рюкзаком за спиной где-то на снежниках Кавказа. От волнения или всегда он чуть-чуть косил черными застенчивыми глазами, но проявлял твердость характера.
Все, как предвидела Оля: молоды, недоучки, где будете жить, на что жить?! Лавину на них обрушила Лилька. Она была огорошена. Он отбивался, отбрасывая со лба черную прядь волос: комнату снимут, перейдет на вечернее отделение, будет работать, им с Олей хватит. Ничего им ни от кого не надо. Гордый, хочет быть самостоятельным. Это в нем подкупало.
