Ласло Немет - Избранное
— Ты чего не ложишься?
— Так.
Жофи вдруг впервые подумала, что, может, и у Мари что-то есть на душе: очень уж необычно было, как сидит она молча на кровати, прислушиваясь к стуку своего сердца.
— Ну, а тебе-то? Нравится тебе кто-нибудь? — спросила она, помолчав.
Мари не ответила, только заворочалась, устраиваясь на подушке. Жофи подождала немного, потом тоже легла поудобнее, решив не выпытывать больше. И вдруг, словно испугавшись, что сестра заснет и тайна останется невысказанной, Мари открылась:
— Знаешь ты Балажа? Он недавно здесь, жандармский старший сержант, красивый такой. Ну, вот он. — Выпалив признание, здоровая, пышная девица чуть не задохнулась.
Итак, старший сержант! Жофи молчала. Ежели бы тот дух, какой впитала она в стенах родительского дома, пробудился сейчас в ней, Жофи непременно всплеснула бы руками: господи Иисусе, опомнись, Мари, какой-то сержант! Да маменька убьет тебя, коли узнает. Ну, верно, он не простой сержантишка, а жандармский, целую радугу носит на шляпе[5], и сам старый Куратор не иначе как «господином старшим сержантом» его величает и первым с ним здоровается — но все ж таки он наемник, и больше ничего: слыхано ли, чтобы парень из зажиточной семьи в жандармах служить остался? Одна из теток Жофи вышла за железнодорожника, так ее вся семья презирала. А жандарм ведь и железнодорожника похуже будет, жандарма полюбить — последнее дело… Жофи, однако, не всплеснула руками, не запричитала ханжески, напротив, сердце ее заныло от сладостного злорадства — словно благодаря Маришкиной любви ей самой удалось взять верх над родительским домом.
— Староват он для тебя, — только и заметила она коварно, — да и потом, стоит ли… он ведь видал виды: бабенки на эдаких жандармов набрасываются, словно мухи на мед. — А сама вспоминала встречу за околицей, когда старший сержант ущипнул ее игриво.
Мари приятно было, что Жофи не всплеснула руками и не сказала того, что непременно сказала бы мать, услышав подобное признание. Осторожность покинула ее сердце. Теперь она каждый раз с нетерпением дожидалась вечера, чтобы сесть наконец рядом с Жофи в уютном свете маленькой керосиновой лампы. Шаника возился со своим рожком, стараясь вставить в онемевший раструб отломленную свистульку, а Жофи уже в четвертый раз пришивала и отпарывала рукавчик, который никак не прилаживался к пальтишку сына. Мари сидела спокойная, с важным сознанием того, что есть на свете человек, для которого сладостные толчки крови в ее сердце важнее нескончаемых опасений, не померзнет ли у Кураторов картошка, посаженная «на риск». Они, собственно, почти и не разговаривали о жандармском сержанте. Жофи ничего не выпытывала; если Мари рассказывала, она слушала, только и всего — не все ли равно, о чем беседовать? Иной раз проходило три вечера кряду, прежде чем Мари наконец вымолвит: «Сегодня Балаж к папеньке заходил, из-за пожара того… правда ли, мол, что кто-то просто взял да и поджег камыш?» Или: «А Кати Пордан все хвалится, что только за образованного пойдет, а сама каждый вечер около жандармского домика крутится!» Жофи коротко бросала ей: «А с тобой заговорить пытался?» Или: «Уж не ревнуешь ли ты к ней, конопатой?» Но и этого было достаточно, чтобы вытянуть из Мари нехитрые перипетии ее любовного романа. Старший сержант всего три-четыре раза обращался к Маришке, да и то лишь с вопросами вроде: «Будет ли сегодня дома ваш папаша?», «Не видали ли вы где-нибудь поблизости моего напарника, Маришка?» Однажды он достал для нее ведро воды из круглого колодца, что за околицей, сказав любезно, что у него это получится быстрее. Словом, событий набежало немного, но Маришке довольно было и этого, чтобы уверовать накрепко: в блестящем мундире жандармского сержанта ходит по селу не прощелыга какой-нибудь, а серьезный, положительный мужчина, у которого к тому же усы над широким подбородком торчат так лихо, а губы произносят такие ласковые речи.
Жофи не нарушала спокойно-восторженного состояния Маришки, ни разу не спросила, пытался ли он вольничать и с нею. Она-то знала, что скрывается за всеми этими любезностями, знала даже в Маришкины годы, у кого что за душой, — но Мари хотя вон какая здоровая вымахала, а глупышка глупышкой. Именно это и нравилось в ней Жофи — не ведающая коварства любовь ее, которую старшей сестре предстояло оделить необходимыми женскими ухищрениями. Выяснилось, что и Пали уже подружился со старшим сержантом за кеглями и в воскресенье они гуляли вместе.
— Да, знает, с кем дружбы искать, сразу видно… Ну, а ты держись так, словно ничего не замечаешь, — поучала Жофи сестру. — Бедный мой муж, пока не посватался, понятия не имел, всерьез я его принимаю или просто дурачусь.
Мудрые поучения проходили для Мари впустую: ее глаза под длинными неподвижными ресницами так и сияли восторгом и счастьем, едва она оказывалась неподалеку от старшего сержанта. Но все же советы старшей сестры она выслушивала с превеликим желанием образоваться. Жофи была в ее глазах высшим существом, посвященным в какое-то особенное женское искусство, с помощью которого Мари заполучит для себя своего старшего сержанта так же, как Жофи получила покойного Шандора. И Жофи вполне довольствовалась доверием Мари. Ей слаще было участвовать в робких отношениях, сплетавшихся почти без слов, из одних только помыслов, глядя на эту глупышку, нежели самой слышать по ночам под окнами условный стук какого-нибудь вертопраха.
Сама она видела Балажа раза два, не больше; но он уже знал, вероятно, что она сестра Мари, потому что всякий раз отдавал ей честь, проходя мимо. И при этом шагал, почти неестественно выпрямившись, туго натягивая ремень от ружья и всем своим видом показывая, как сожалеет о том маленьком озорстве. «Ишь, подтянулся», — усмехалась Жофи из-под надвинутого на самые глаза платка и думала о том, какие лицемеры мужчины и как она видит их всех насквозь.
«А ведь он, пожалуй, в конце концов и приберет к рукам Маришкины тридцать хольдов», — размышляла она как-то теплым мартовским днем, копаясь в садике перед домом. Что ж, старики того заслуживают — ишь как нос дерут со своей Илуш! И потом — раз Маришке именно его надобно! Нынешние девицы куда умнее, чем были в ее, Жофи, время: ни одна не желает идти за мужика. Если не сумеют, как Илуш, из господ кого-нибудь подловить, так хоть и за графского слугу выскочат — вроде Терезы Кертес. Даже Марике, которая для того и на свет родилась, чтобы мужику какому-нибудь, вечно сопящему трубкой, спину мять, ревматизм выгонять, — даже ей вскружили голову подружки. Э-эх, не пойди Шандор тогда на охоту, Жофи сейчас тоже высоко поднялась бы. Хорошо еще, что остался ей Шаника… И словно в благодарность за то, что он существует, Жофи склонилась к ребенку, который тут же ковырял своей лопаткой твердые комья земли на дрожке, оставленной между грядками.
— Не там, Шаника, лучше вот здесь, где мама вскопала.
— Не там, здесь лучше, — не уступал малыш, а Жофи порадовалась сейчас и тому, какой он упорный. Да чего и ждать от ребенка, если и отец и мать у него умели поставить на своем. Жофи радостно окинула взглядом маленькое ведерко Шаники и его свитерок, точь-в-точь такой же, как у нотариусова Лайчики. Все, все будет у ее сына, не хуже, чем у какого-нибудь барчука!.. Она уже выбирала, какой из окрестных гимназий отдать предпочтение, когда услышала с улицы голос Кати Пордан: «Привет, Мари, ты, верно, к Жофи идешь?»
Что-то необычное слышалось в голосе Кати, и Жофи от этого сразу очнулась, поспешила к забору. По улице шла ее сестра, но шла она со старшим сержантом — вот отчего так возбужденно звучал голос Кати. Маришка раскраснелась, словно стояла у открытой печи, ее большие руки неуклюже висели из-под белой шерстяной шали. Увидев Жофи, которую совсем не ожидала застать в саду, она смешалась окончательно и теперь не знала, как поступить: распрощаться ли со спустником или заговорить с Жофи. Она остановилась, старший сержант тоже, но у него и в мыслях не было откланяться. Сердце у Жофи приятно и сильно забилось. Жофи радовалась своей женской умудренности: она здесь, сейчас она выручит эту растерявшуюся глупышку.
— Ты ко мне? — окликнула она Мари и подошла к забору.
Старший сержант натянул ремень от карабина, отдал честь.
— Вот, проводил Маришку, — сказал он, изо всех сил стараясь держаться непринужденно, как старый знакомый. — По крайней мере, говорю, будет кому помочь, если Маришка поскользнется по этакой грязи. — И он громко захохотал, скрывая смущение.
Балаж понятия не имел, как старшая дочь Кураторов отнесется к тому, что он осмелился провожать Мари, но из-под черного платка лучилась дружелюбная улыбка, говорившая о самых добрых чувствах к сестре.
— О, я тут как-то чуть на шее у его преподобия не повисла, — отозвалась Жофи и тоже громко засмеялась, дивясь в то же время своему неожиданному вымыслу: зачем она все это придумала? Только затем, чтобы опять посмеяться и приободрить Мари?..
