Марк Хелприн - Солдат великой войны
— Нет, — отозвался Николо, тяжело дыша, — но, может, все-таки стоит, ведь мы идем в гору.
— Обо мне не беспокойся, — заверил его Алессандро. — К утру я все равно вымотаюсь, что бы ни делал, поэтому для меня лучше идти быстрее, пока есть такая возможность. Мир, Николо, полон маленьких и не всегда приятных сюрпризов. Вот я, семидесяти четырех лет от роду, бегу в гору, и тебе стыдно, потому что в свои семнадцать ты дышишь, как девяностолетний старик. Ничего страшного. Через несколько часов тебе, возможно, придется меня нести, а пока окажи любезность, немного попотей, не отставай.
— А если вы так и будете идти до самого Сант-Анджело? — в отчаянии вырвалось у Николо.
— Тогда у тебя прибавится времени для общения с сестрой, а меня похоронят в Монте-Прато. Но лучше быть похороненным там, чем в одном из этих мраморных пеналов в Риме.
— Вы что, не боитесь смерти?
— Нет.
— А я боюсь.
— Ты с ней просто не сталкивался.
— И я не такой смелый.
— Смелость тут совершенно ни при чем. Смелость нужна для другого.
— Да, но умерших как-то недостает.
— Это я знаю.
— Но ведь с этим ничего не поделаешь, так?
— Нужно вести себя так, будто они живы.
— И вы так делаете?
— Именно.
— Да ладно!
— Их можно удержать живыми не умением, не искусством, не воспоминаниями, а только любовью. Когда ты это поймешь, у тебя пропадет страх смерти. Но это не означает, что ты пойдешь к своей смерти как клоун. Смерть, Николо, эмоциональна.
— Как и жизнь.
— Надеемся на это.
— Послушайте, синьор, вы, пожалуйста, не умирайте на дороге, когда пойдете дальше один, и не умирайте сейчас, пока я с вами, понимаете?
— Моя внучка захочет похоронить меня рядом с моей женой. При жизни нас связывали такие крепкие узы, что не имеет значения, вместе нас похоронят или врозь. На самом деле разделить нас невозможно.
— О, — только и вымолвил Николо, потому что на большее дыхания не хватило.
— Это правда. В любом случае смерть привлечет адвокатов. Им будет чем заняться после того, как я уйду. Я оставил точные, напечатанные на машинке инструкции. Даже указал, что делать с моими костюмами, бумагами, безделушками, которые стоят на моем письменном столе. Почти все должно быть сожжено. Мы живем не вещами, которые накапливаются за жизнь, и не работой, которую мы делаем, а душой, и ее пути и дела нам не дано ни контролировать, ни предвидеть. Все мои вещи и все мои бумаги сожгут в сосновой роще, которая растет за моим домом. Там у меня стоит металлическая бочка, не позволяющая разлетаться большим искрам, которые могут поджечь что-то еще. Муниципальный кодекс Рима запрещает жечь мусор в черте города, но я об этом позаботился. У меня есть два письма, для местного инспектора и его начальника. И то и другое — оды, написанные терцинами. В них я умоляю о единственном исключении. Когда я осознал, что моя поэзия, возможно, их не проймет, я добавил в конверты двадцать пять тысяч лир для инспектора и сорок тысяч для начальника.
— Десяти тысяч вполне хватило бы. Зачем так много?
— Потому что инфляция для этой страны не в диковинку, и я могу прожить дольше, чем ожидаю. А вот почему я этого хочу — загадка. Я такой осторожный и добросовестный, что умереть мне совершенно не страшно. Если я умру на этой дороге, ты просто иди дальше. Меня найдут. И все устроится как надо.
— Вам кажется, что вы можете умереть? — пробормотал Николо между жадными вдохами. — Это мне кажется, что я вот-вот умру.
— Не волнуйся, — ответил Алессандро, внезапно рассердившись. — Я в хорошей форме. Думаю, ты неправильно истолковал мою походку. После войны я, конечно, не могу ходить так же быстро, как и до нее, но в последнее время я освоил трость. — Он постучал ею по дороге. — И я сорок лет плаваю на гребной лодке по Тибру, исключая только время, когда река разливается или пересыхает. Я гребу и в жару, и в дождь. Меня таранили катера, на меня нападали лебеди. Я видел армии завоевателей, маршировавшие по мостам надо мной, а потом, несколькими годами позже, они отступали по тем же мостам. Случалось, я греб под снегопадом и слышал, как шипит снег, падая в воду. Казалось, я вовсе не в Риме, а в Англии. Я стараюсь не переусердствовать, но я не такой слабак, как многие в моем возрасте.
— Я это и сам вижу, — ответил Николо, его лоб блестел от пота. — Впечатление от вас другое, — продолжал он. — Ваша манера одеваться… вы выглядите, как сахарный торт.
— Что ты хочешь этим сказать? — удивился Алессандро, оглядывая свой костюм.
— Он такой белый. И волосы у вас седые. Вы выглядите как священник летом… или как человек-мороженое.
— Человек-мороженое!
— Ну, что вам больше нравится. Вы кажетесь таким хрупким, и я думал, что вам лет девяносто, может, даже сто.
— Сто! — Такая лесть не пришлась Алессандро по душе. — Через двадцать шесть лет, когда тебе будет сорок три, я, возможно, и отмечу столетний юбилей. И костюм не белый. Он светло-кремовый. Видишь?
— Мне он кажется белым.
— При свете звезд трудно отличить эти цвета. Подожди, пока взойдет полная луна.
— Откуда вы знаете, что она будет полной?
— Помимо прочего, прошлой ночью она была полной, кроме тоненькой полоски. Этой ночью она станет идеально круглой. Вот почему я иду так быстро.
— Вы так быстро ходите, когда луна полная?
— За Ачерето проходит высокий хребет. Там. — Он указал вперед и направо, на темный холм, который поднимался выше остальных. — Вечером, если бы меня не вышвырнули из автобуса, с него я смог бы увидеть, как солнце садится в море… хотя на таком расстоянии море — полоска на горизонте, тонкая и синяя, словно пробный акварельный мазок. И оттуда можно увидеть Рим, если горят его огни, сначала слабо, а потом создается впечатление, будто город горит. В сумерках волнообразное движение огней создает впечатление, будто это море. Если не сбавим темп, успеем попасть туда до восхода луны. Сначала она будет оранжевой и янтарной, как Рим на другой стороне, светясь, словно угли большого костра. Какие-то мгновения янтарная луна за востоке и янтарный город на западе будут казаться зеркальными отражениями, и с высоты холма мы будем наблюдать, как они смотрят друг на друга, словно два кота по разные стороны забора. Потом, когда луна взойдет в десяти тысячах цветов, мы сможем попить и съесть шоколад. Зрелище будет почище любого фильма.
— Наверху есть вода? — спросил Николо. — Мне уже хочется пить, потому что вы идете так быстро.
— Нет, воды там нет. Слишком высоко. Но я нашел бутылку из-под вина и наполнил водой. Так что на вершине холма мы сможем выпить холодной воды Ачерето. Она нам потребуется, потому что мы уже потратили и еще потратим много сил, чтобы туда добраться.
— Где она?
— В «дипломате» у тебя за спиной. Это одна из причин, почему ты так тяжело дышишь.
— Вы нашли бутылку с пробкой?
— Я нашел только бутылку, без пробки.
— Откуда вы знаете, что она не вылилась?
— Я внимательно следил за тобой, — ответил Алессандро. — С того самого момента, как мы ушли из Ачерето, ты ни разу не перевернулся с ног на голову. Так что не ходи на руках.
— Хорошо, — пообещал Николо. Его друзья и на заводе знали, что он может ходить на руках.
— Это удивительное зрелище — восход луны, — сменил тему Алессандро. — Особенно полной. Она такая нежная, такая круглая и такая яркая. Всякий раз, когда я вижу восход полной луны, я думаю о своей жене. Ее лицо было таким ярким и прекрасным, без единого изъяна. Казалось, такое совершенство недостижимо, особенно когда она была молодой. Я иду быстро, потому что хочу увидеть восход луны. И я хочу увидеть восход луны, потому что… я тебе уже сказал. Пошли, она не будет нас ждать, просто взойдет, и все.
Они шли и шли. Николо освоился, дышал уже не так тяжело. Аккуратно заправил рубашку в брюки и зачесал волосы назад, словно его собирались кому-то представить. И пока они шли, он время от времени напоминал себе, что не должен ходить на руках.
* * *— Ни единого облачка, — отметил Алессандро, когда они уселись на плоском камне на вершине холма, к которому шли. — Можно повернуться на триста шестьдесят градусов, обшарить взглядом весь небосвод и прийти к выводу, что облака еще не изобрели.
Темнота окружала их со всех сторон. Белела лишь дорога, огибающая вершину и уходящая по гребню. От дороги они поднимались на вершину всего минуту-другую. И теперь лицезрели окружающий мир.
— Это Рим, — указал Алессандро. — Цвета тлеющих углей, но сверкающий, как бриллиант. Темная лента, которую ты там видишь, это Тибр. Он разрезает светлую зону, а белые пятнышки, похожие на вкрапления слюды, большие площади. Если посмотришь на запад, прямо за холмами увидишь ровную линию. Это Средиземное море. Ее можно отличить от неба, хотя они одного цвета, потому что на ней нет звезд. Надо, конечно, приглядываться, потому что атмосфера «гасит» звезды, когда они приближаются к горизонту, но отличить все-таки можно.
