Розамунда Пилчер - В канун Рождества
Кэрри была здесь впервые.
— Как называется этот залив? — спросила она.
— Залив Фада. Птичий заповедник, — ответил Сэм.
Дорога повернула и пошла вдоль берега. Каменистое, суровое взморье. Стремительно набирающее силу к приливу, тронутое водяной пылью море, такое же серое, как и небо над ним. Вдалеке, на песчаной отмели, — несколько отдыхающих тюленей. И еще Кэрри заметила утку, летящую с востока по направлению к уединенной заводи, пока еще не затопленной надвигающимся приливом.
В дальнем конце через залив был перекинут мост, за которым начиналась узкая горная долина, поросшая кустарником и папоротником. Выехав на главную дорогу, они повернули на север; ослепительное сверкание сразу кончилось — снег здесь был грязный, перемешанный с землей колесами грузовиков и тягачей. Между дорогой и морем лежали сельскохозяйственные угодья: сложенные из камня загоны со сгрудившимися в них овцами, небольшие фермерские усадьбы с бодро дымящими и источающими сильный запах торфа трубами. Ползущий по полю трактор тянул нагруженную сеном тележку; из двери дома высунулась женщина и швырнула хлебные корки громко кулдыкающим гусям. По обочине дороги, нагнув голову против ветра, устало тащился одинокий путник, с длинной пастушьей палкой в руке, за ним по пятам брела овчарка. Когда они поравнялись с машиной, старик остановился, пропуская автомобиль, и в знак приветствия поднял руку в варежке.
— Будто сошел с картины Брейгеля, — сказала Кэрри.
Ей вспомнились фермы южной Англии, такие зеленые, утопающие в деревьях и кустарниках, и небольшой приусадебный участок отца в Корнуолле, где коровы всю зиму пасутся на лугах.
— Не представляю, как можно вести хозяйство в таком климате. По-моему, это не жизнь, а выживание.
— Они свыклись с дурной погодой и готовы к ней. Зимы в этих местах всегда очень суровые. И народ тут выносливый.
Кэрри с Сэмом ехали осматривать фабрику, с которой было связано будущее Сэма. Кэрри уже жалела, что сама предложила поехать. И как это оно у нее вырвалось?! «Мне хотелось бы посмотреть вашу фабрику», — сказала она тогда, не подозревая, что он так загорится. А потом произошло то, что произошло… И сегодня утром, конечно, уже поздно было отступать, извиняться и делать вид, что ей не особенно интересно.
Поздно. Слишком поздно, теперь уж не вычеркнуть из памяти тот страстный порыв, когда открылась правда, которую она так тщательно прятала в себе. Кэрри не понимала, как все это вышло, но совершенно точно знала, почему так быстро рухнула ее защита, почему она открыла ему свое разбитое сердце.
Это все из-за Корридэйла. Из-за этого места. Искрящийся на солнце снег, свежий сосновый запах, темно-синее небо, горы на дальней стороне сверкающего залива. Пригревает низко стоящее солнце, свежий снег ослепительно блестит и скрипит под ногами, Кэрри с наслаждением вдыхает холодный воздух, и он глубоко проникает в легкие. Австрия. Обербейрен. И Андреас. Они неразделимы. Это он, Андреас, сейчас здесь, идет рядом с ней и говорит, говорит, это его голос, в котором, как всегда, будто слышится затаенный смех. Андреас. Андреас, говорящий о будущем. Андреас, обнимающий ее. Мираж так реален, что, кажется, она чувствует прохладный свежий аромат лимонного лосьона, которым он протирает лицо после бритья. Но, даже столь остро ощущая его присутствие, она понимает, что это всего лишь плод ее возбужденного воображения. Потому что Андреаса нет. Он вернулся к Инге, к детям, оставив Кэрри с таким опустошающим чувством утраты и боли, что она внезапно и сразу утратила хладнокровие и рассудочность.
Слушая Сэма, рассказывающего о своей жене, об их потерпевшем крушение браке, о том, что ему пришлось оставить работу в Нью-Йорке, она вновь окунулась в свое горе, и, когда с его уст сорвалось это ужасное слово «отверженность», ее охватила ярость, на которую, как ей казалось, она никогда не была способна, и прорвались наружу слова боли и гнева. Только слезы могли остановить эту лавину. Поток слез, после которых она испытала стыд и унижение. Она хотела было бежать, но Сэм схватил ее, обнял и крепко прижал к себе. Так прижимают к груди маленького безутешного ребенка.
Наверное, подумала сейчас Кэрри, в книге или в фильме этот момент стал бы счастливым концом. Заключительное объятие после круговерти непонимания и враждебности. Камера уходит в общий план, дает панораму неба, стаю летящих домой гусей или какой-нибудь другой, столь же многозначительный объект. Волнующая музыка, мелькание титров и приятное чувство от того, что все заканчивается счастливо.
Но жизнь на этом не останавливается. Продолжение следует. Объятия Сэма, кольцо его рук вокруг нее, его прикосновение, его близость успокоили ее, но не растопили ее холодности. Ничто в ней не изменилось. Она все та же Кэрри, тридцати лет от роду, и тот, кого она любит всем своим существом, ушел навсегда. Может быть, она хочет, чтобы сердце ее было ледяным, как этот зимний пейзаж. Может быть, она хочет оставаться именно такой.
Недавно Элфрида сказала с грустью:
— В этом мире полным-полно женатых мужчин.
Наверное, лучше ни с кем слишком сильно не сближаться. Чем теснее близость, тем неизбежнее ты обрекаешь себя на страдание.
Фабрика Мактаггерта стояла на окраине городка, в стороне от дороги, за каменной стеной с внушительными коваными железными воротами, достаточно широкими, чтобы в них свободно въезжала лошадь с телегой. Сверху они заканчивались декоративной аркой, увенчанной замысловатой конструкцией, смутно напоминающей какой-то герб.
Этим утром ворота были распахнуты, и за ними открывался просторный двор с круглыми клумбами, обложенными крупной галькой. Все вокруг покрывал снег, клумбы пустовали, но Кэрри догадывалась, как красиво пестрят они летом геранью, лобелией, обрецией и прочими растениями, одобренными муниципальными властями.
На снегу не было ни отпечатков ног, ни следов тракторных покрышек. Очевидно, Кэрри и Сэм были сегодня первыми и единственными посетителями. Когда они въезжали в ворота, Кэрри сквозь лобовое стекло увидела фабрику и сразу же поняла, почему ее внесли в список охраняемых строений. Конечно, здесь наличествовала фабричная труба, вздымающаяся над покатой крышей, а вокруг стояли разные сараи и склады, но главное здание поражало красотой и величественностью.
Построенное из местного камня, оно имело протяженный фасад и отличалось приятной для глаза симметрией. Центральный фронтон дополняла башня с часами. Под башней находились величественные двустворчатые двери с изящным веерообразным окном над ними. От центральной части отходили два крыла с высокими арочными окнами. Шиферная крыша покатая, прорезанная слуховыми окнами. Там и сям каменная кладка оживлялась темно-зеленым глянцевитым плющом.
