Юрий Григ - Пусть умрёт
Он принципиально не хотел присоединяться ни к одному из многочисленных косяков туристов, в том числе и русских. Она понимала и не обижалась, ведь эта встреча была для него глубоко интимной. И потому ни о чем не расспрашивала, старалась вообще не мешать.
Вышли на улицу ближе к пяти вечера.
С восточной стороны, на Пьяцца дель Колоссео, решив перекусить, заглянули в крошечную тратторию «Хостария аль Гладиаторе». Со стороны площади был солнцепек, но, к счастью, за углом, в устье улочки Виа дей Санти Куатро, втекающей в площадь, было выставлено несколько столиков. На противоположной стороне улицы стояли мусорные контейнеры, но, подражая горожанам, они не обращали внимание на такой пустяк, тем более, что она отказалась идти дальше, пообещав умереть, не сходя с места, если он заставит ее сделать еще хоть шаг. К тому же место было неплохое: главное, здесь была тень и шикарный вид на амфитеатр – как раз в том месте, где обвалившуюся во время землетрясения полтысячи лет тому назад стену подпирал вертикальный клин новой кладки.
Официант, слегка за тридцать, то ли услышав их речь то ли по каким-то другим едва заметным признакам, по которым соотечественники безошибочно узнают друг друга на чужбине, признал в них своих и без околичностей заговорил по-русски.
Они заказали пиццу... «Все-таки в Риме, в обеденное время и не попробовать пиццу – это пошло».
— И еще закажи мне эспрессо,.. без молока и сахара, – попросила Алёна и вдруг побледнела.
— Она? – участливо спросил Максимов, слегка сжав ей руку.
Алёна молча кивнула и промолвила с мечтательной улыбкой:
— Уже лучше... Алик, давай назовем ее Гера.
— Я тоже думал об этом... Но тебе нельзя пить много кофе, он возбуждает, – с укоризной произнес он.
— Ну, пожалуйста, миленький, только не сегодня. Посмотри, какой прекрасный день. Обещаешь, что будешь воспитывать меня в Москве?
— Ладно, твоя взяла.
Они долго сидели молча. Городской шум остался на площади, а сюда, в переулок, почти не долетал. Алёна откинулась в плетеном кресле. В нём было так уютно, что у нее даже отяжелели веки. Усилием воли она стряхнула с себя дрему и взглянула на Максимова. И вдруг ей пришло в голову, что он сейчас далеко-далеко отсюда...
— Расскажи, что было дальше, Алик, – тихо попросила она.
Он развел руками:
— Это, пожалуй, всё... История подошла к концу и, по существу, рассказывать больше нечего. Но возможно... возможно тебе было бы небезынтересно узнать еще кое-что... Хочешь, я возьму тебя с собой?
Алёна вздрогнула и согласно закрыла глаза…
...За столиком в траттории «Хостария аль Гладиаторе», любуясь на освещенный заходящими лучами солнца Колизей, уютно расположилась пожилая пара.
Седой как лунь синьор продиктовал заказ официанту, тоже не первой молодости: он с женой хотел бы попробовать пиццу... быть в Риме и не отведать пиццу – нелепо...
Акцент выдал в нем иностранца, и официант вдруг спросил по-русски:
— Я извиняюсь тысячу раз... Не из России ли bella синьора и синьор?
— Да, мы русские... Вы говорите по-русски! – обрадовалась пожилая синьора.
— Я русский, из России, да... но уже много лет живу в Италии, здесь, в Риме. Дети почти совсем не говорят по-русски. Конечно, понимают – мы с женой стараемся с ними говорить только на родном языке, но они неизменно отвечают на итальянском. Они родились здесь и он для них родной... О внуках я и не говорю, – вздохнул официант. – А вы в Риме в первый раз?
— Уже бывали, но давно… прошла целая вечность, – ответила синьора. – Кстати, тогда мы тоже обедали здесь, в этом самом ресторанчике, и, кажется, тоже заказывали пиццу.
Она улыбнулась.
— Я извиняюсь, – прищурился пожилой господин, – не вы ли тот молодой парень, который обслуживал нас тогда? Тот был тоже из России.
— Я уже не молод. Но я работал в то время... – он смутился. – Нет, вас не припомню, scusi mi, signora[46]. Столько русских! Сейчас даже больше, – оживился он, – многие переезжают на Запад, особенно в теплые края. Видно климат в России всё хуже...
— Да уж... Климат у нас никудышный... никогда, знаете ли, не отличался особенной теплотой, – подтвердил господин, переглянувшись с женой.
— Что, решили посмотреть «Игры» отсюда, из Рима? – осторожно поинтересовался официант.
— Нет... Но так уж вышло. Случайное совпадение. Вообще-то мы не любим Римские игры. Вот так... – он покачал головой.
Официант ушел выполнять заказ, а они уставились в огромный, во всю стену трехмерный экран. Он и был, пожалуй, единственным, что отличало интерьер траттории от той, тридцатилетней давности. Даже плетеные стулья, кажется, были те же.
Передавали рекламу. Стереоизображение создавало эффект присутствия такой силы, что зрители порой ощущали себя находящимися во внутренностях гигантских механизмов, производящих реки расплавленного шоколада, пива, колы... Они неслись на автомобилях с умопомрачительной скоростью, смачно хрумкали сухариками, давясь на лету йогуртами, планировали под облаками на параглайдерах, рассекали океанскую волну на борту сногсшибательных яхт.
— Хочешь кофе? – спросила пожилая госпожа, равнодушно отвернувшись от экрана.
— Да, конечно... После пиццы закажем кофе.
— Кстати, забыла тебе сказать. Вчера разговаривала с Герой, – сообщила она.
— Она стала редко объявляться. Как дети?
— Сашка хворал, а Филипп ходит в школу. Ты забываешь, сколько у нее забот... Кофе будешь, как всегда, без сахара, – безапелляционно заявила она.
— На этот раз с сахаром.
— Но тебе же нельзя, Алик, – попробовала возразить она, но он с твердостью в голосе, перебил ее:
— Мне захотелось сладкого. Ведь я же не прошу у тебя пирожное, дорогая,.. что было бы, кстати, тоже неплохо. Всего лишь один, нет — два... Два кусочка сахара. В моем возрасте глуповато бороться за лишний год жизни... Вернее сказать – старости. Да, – вздохнул он, – еще год старости. Да и,.. честно говоря, мир, который я скоро покину, не заслуживает того, чтобы сокрушаться и цепляться за любую возможность остаться в нем подольше... Ну, да ладно, не хочу навевать на тебя грустные мысли. – Старик вдруг оживился: – И вообще, кофе еще даже не принесли, а мы уже торгуемся. Да, между прочим, не забудь про мою порцию коньяка... Гвардейские сто грамм, помнишь?..
— Можешь не волноваться, гвардеец, но тебе хватит и двадцати, как и полагается в Европе, – рассмеялась Алёна.
Вернулся официант, расставил тарелки с едой и пожелал:
— Bon appetit!
Когда он принес кофе, реклама еще не закончилась. Он замялся – похоже, хотел сказать еще что-то. Пожилая госпожа ободряюще посмотрела на него. И официант, немного смущаясь, вдруг заговорил:
— Я только хотел сказать, что тоже не люблю эти новые игры... Зря, я вам скажу, отменили старые добрые, Олимпийские... Что-то происходит с людьми, вам не кажется? Им стали неинтересны просто спортивные состязания... Что это, вы не знаете? Нет? Я тоже отказываюсь понимать. Человек стал чересчур жестоким. Хочет видеть кровь и настоящую смерть. Как такое могло произойти?! Ведь это настоящее убийство... Они говорят – добровольно! Ну и что? И уж совсем не могу понять тех людей, которые рискуют своей жизнью, синьоры. Вы тоже так же думаете? Говорите, им хорошо платят? Да, да, – официант горестно вздохнул, – опять деньги... Всюду, всюду деньги. Но зачем, спрашивается, они нужны, если тебя убьют? Да, вы правы, сударь... не против, если я буду вас так называть? «Синьор» – это для итальянцев... Но мы – русские. Я читал, что было такое красивое обращение: сударь и сударыня. Спасибо. Конечно, шанс остаться в живых есть у каждого, сударь. Но всё равно: не варварство ли забавляться тем, как люди убивают друг друга на самом деле... Видите, они даже спорт из этого сделали, и... тотализатор. Снимают на камеры все подробности... Это омерзительно! Вы согласны? Мне очень приятно встретить людей, разделяющих мое мнение, потому что все здесь... и, я думаю, весь мир, просто помешались на Римских играх. Умопомрачение нашло на человечество. Вот вы – женщина, сударыня, скажите: разве недостаточно крови в кино и по телевизору? По мне, как-то всегда спокойней было знать, что это малиновое варенье, а не настоящая кровь. И самое главное – дети, сударыня! Они вырастают со всем этим. Мы с женой всегда говорили: до добра всё это не доведет. Вот и дожили...
Оглушительный шум прервал его на полуслове – тишину зала разорвал лязг гусениц. Где-то вдали стал гулко вбивать гвозди в сухую доску пулемет; грохот стальных механизмов сотряс стены; донеслись громовые раскаты; бензиновая гарь и запах раскаленного металла шибанули в ноздри; внезапный порыв ветра сорвал салфетки со столов, они разлетелись по залу, и официанты бросились их собирать.
