Юрий Григ - Пусть умрёт
Дальнейшая судьба этого человека остается невыясненной, за исключением одного факта, имевшего место спустя приблизительно год. Тогда в прессе проскочила заметка, что некий М. П. Корунд пожертвовал крупную сумму в московский фонд поддержки гастарбайтеров.
Оказывается, есть и такие курьезные, если не сказать, нелепые, фонды.
А что же с остальными членами преступной группировки?
Забегая вперед, поделимся следующей информацией: примерно также через год произошло одно удивительное событие. Все пострадавшие в катаклизме почти одновременно на короткое время пришли в сознание. Но повели себя очень странно. С закрытыми глазами стали нести какую-то околесицу на неизвестном языке. Через некоторое время все дружно прокричали что-то вроде «Хок хабет! Иугула!», а затем так же дружно заново провалились в кому.
Приглашенный консультант, полиглот, определил, что это латынь. Он перевел их крик примерно как «Пусть умрет!».
«Так кричали зрители в Древнем Риме во время гладиаторских игр, когда обрекали на смерть поверженного воина», – пояснил он.
Случилось это 1 июля и с тех пор повторяется ежегодно в тот же день.
Теперь о Федорыче и его не совсем обычных друзьях: никто их так больше и не встречал.
Игнаточкин неоднократно предпринимал попытки повторить тот путь, который он с журналистом Максимовым уже проделали однажды вместе со странным мальчиком с именем перевозчика душ умерших – Харон. Каждый раз старший лейтенант начинал «плясать» от станции метро, рассчитывая с разгона найти овраг, в котором время повернуло вспять, ту речку с потусторонним названием Стикса;, тот подвал, в котором седой Таджик-ака рассказал про забрызганную алыми каплями маков степь и про всадников, несущихся во весь опор к горной гряде у горизонта.
Тщетно! Ничего не выходило. Овраг исчез. Будто его никогда и не было. Или был, но в другом измерении, которое доступно только таким, как Федорыч, любознательный Синяк, угрюмый Деса;д, неразговорчивый Вольтметр и другие обитатели мрачного подземелья... Может статься, проникнуть туда посторонним было возможно только в сопровождении Харона, а без него вход в это измерение бесследно затягивался.
Старший лейтенант пробовал расспросить обитателей площади у метро. И надо отдать должное – все искренне старались помочь:
— Федорыч? Так он, эта... только что здесь околачивался со своим, как его, упырём этим, прости господи... Десадом. Вон спросите у Варьки, мужчина. Мож, она подскажет. – Варь! Поди-ка сюда!
Но Варька пожимала плечами и отсылала еще к кому-то. И что примечательно – все в один голос утверждали, мол, только что видели или, в крайнем случае, слышали Федорыча, но толком о его местонахождении так ничего сказать и не могли. Возникало чувство, что он всё время находится где-то рядом, но каждый раз в самый последний момент немыслимым образом ускользает, как бы избегая пересечения с реальным миром.
Кончилось тем, что Игнаточкину пришлось отказаться от попыток выяснить хоть что-нибудь о судьбе этих обиженных обществом скитальцев по недоступным нам, простым смертным, измерениям.
Да, кстати, сам старший лейтенант так и не прижился в своем ведомстве. Иммунная система этого учреждения отторгла парня, как тело отторгает пересаженный орган чужеродного происхождения.
Под влиянием своего благоприобретенного друга бывший милиционер увлекся журналистикой, и, заочно окончив соответствующий факультет, был пристроен тем же другом в одну из газет с криминальным уклоном. Здесь, пользуясь преимуществом, которое давал ему опыт предшествующей работы, достиг, говорят, неплохих результатов в освещении всего того, что связано с «отходами жизнедеятельности социума».
Но прежде чем морально повзрослевший Павел Валерьевич навсегда покинул казенные коридоры, в восьми метрах ниже уровня пола первого этажа произошел случай, если не определивший его дальнейшую судьбу, то в значительной мере ускоривший персональный exodus[45] из опостылевших стен. Здесь в подвале, в хранилище вещдоков, куда привели когда-то наших героев поиски небезызвестного тебе, читатель, меча, разыгрался последний акт зарождающейся, но так и не развившейся в полноценную, мелодрамы.
Дело в том, что вскоре после того памятного визита Игнаточкина в сопровождении небритого журналиста к заведующей спецхранилищем Трюфелевой, что-то в ее мозгу щелкнуло, и сего момента женщина-капитан стала ощущать непонятное томление в груди всякий раз, когда сталкивалась с молоденьким следователем в коридорах Петровки. Чувство стыда захлестывало бедную женщину, взращенную в обильно удобренной принципами коммунистической нравственности почве. Надо отдать должное, боролась она с искушением, как могла, пыталась вызвать безразличие и даже неприязнь к юнцу-следователю, но у нее ничего не получалось. Отчасти потому, что подспудно не хотелось совершать насилие над собственными чувствами, а отчасти по не зависящим от нее причинам – если Трюфелева и обладала воображением, то крайне рудиментарным.
Отчаявшись, она пыталась вызвать в памяти образ мужа, добропорядочного семьянина, за всю свою супружескую (было подозрение – и холостяцкую тоже) жизнь ни разу не взглянувшего на другую женщину. Да что там! Даже в дурном сне не помыслил Иван Петрович ни на секунду об адюльтере. И слова такого он, скорее всего, не знал.
А вот сама-то не устояла... Чувство оказалось сильнее моральных устоев.
Заикаясь, краснея и потея от волнительности момента, она излила на Игнаточкина водопады страсти… и не просто так, а в стихотворной, братцы, форме (на сочинение ушло три последних месяца, но это не беда – специфика ее службы позволяла замахнуться и на полномасштабную поэму).
А что Игнаточкин? Так точно! Учитывая превосходящие силы противника, старший лейтенант принял единственно правильное решение – ретироваться в срочном порядке. И оставил безутешную женщину переживать постигшую ее неудачу в одиночестве, не позволив тайфуну чувств, исподволь зарождающемуся в закоулках ее подсознания, принять угрожающие размеры.
Так закончилась эта история, которая еще раз доказала, что и людям невысокого звания свойственны переживания, по силе своей не уступающие переживаниям особ королевской крови.
А что же ты не интересуешься, читатель, какая участь постигла главного неодушевленного «героя» нашего повествования? Было бы в высшей степени несправедливо обойти вниманием сей замечательный предмет, появляющийся время от времени на сцене, для того, чтобы...
А кстати, друзья, действительно, для чего?
К сожалению, так и осталось недоказанной та роковая роль, которую он, если верить легенде, якобы играл в судьбах своих обладателей. Но легенда легендой, возможно, давным-давно так и было. Но сейчас, в наш-то просвещенный век, верить в подобные сказки... Несерьезно, честное слово!
Помнится, в последний раз другой герой (в отличие от упомянутого – всецело одушевленный) Александр Максимов держал в руках этот уникальный меч, когда профессор Иванишин возвратил его после экспертизы. Но затем сведения о гладии становятся еще более отрывочными и противоречивыми. Правда, Максимов неоднократно видел во сне подобный меч и даже убедил себя, что именно тот самый. Но согласитесь – смешно делать выводы на основании одних только снов пусть и весьма положительного, но тем не менее человека обыкновенного, не обладающего ни талантом прорицания, ни даром ясновидения, ни какими-либо другими паранормальными способностями.
С другой стороны, что-то всё же было... Например, нельзя было отделаться от впечатления, что за этой штукой велась своего рода азартная охота.
Чем она закончилась – неясно.
Но приблизительно через месяц после описанных памятных событий, в полутора тысячах километров на юг от столицы, в огромном замке с трехцветным флагом на главной башенке имел место следующий, с виду незначительный, эпизод (во всяком случае, предоставляем читателю самому судить о его важности и ограничимся исключительно беспристрастным описанием сопутствующих ему обстоятельств).
Стало быть, невдалеке от этого замка широкий ручей, на берегах которого лет сто назад, говорят, селились бондари, с легким журчанием нёс свои прозрачные воды навстречу черноморской волне. Объект был надежно защищен от любых внешних воздействий высокой каменной стеной и вдобавок тщательно охранялся вооруженными до зубов бойцами специального подразделения. Совершенно естественно, что журчание воды, бойцы и стена внушали чувство спокойствия и уверенности обитателям замка (кем бы они ни были).
В один из осенних вечеров в огромном зале дворца в камине, отделанном розоватым каррарским мрамором, уютно потрескивали сухие дрова, а весело гарцующее по ним пламя отбрасывало блики на книжные полки. Приглушенный свет проливался из плафонов на стенах, испуская ровно столько люменов, сколько требовалось для того, чтобы люди, находящиеся здесь, ощутили душевный комфорт и умиротворение. По центру зала стоял длиннющий стол, инкрустированный мозаикой из карельской березы, всю поверхность которого занимали горы разнообразных предметов.
