Игорь Шенфельд - Исход
И все-таки Рукавишникова через два дня выписали. Правда, совсем не так, как ему бы хотелось, а со скандалом. Афера Рукавишникова лопнула через смешную случайность, которая отразилась, однако, на его судьбе весьма трагически. Тем не менее, в глазах сельчан и в их памяти Рукавишников все равно остался героем, а его трагикомическая афера вспоминалась людьми как последний подвиг председателя Рукавишникова, совершенный им ради спасения своего народа.
А произошло вот что: однажды вечером, когда злой как черт Рукавишников играл в больничном коридоре в домино с другими пациентами, из его палаты с воплем выбежала сестра, разносившая таблетки, и с криком: «Ершов помирает» помчалась в ординаторскую, за доктором. Начался куриный переполох. Сосед Рукавишникова Ершов — рабочий-строитель с недавно удаленным аппендиксом — лежал на кровати, белый от страха и как будто и вправду помирал: губы и язык его, которые он постоянно оттопыривал и высовывал по требованию доктора, были у него совершенно синие, синеть начали и пальцы рук. «Оно заразное, оно заразное! Инкубационный период!», — кричала сестра, указывая пальцем на встревоженного Рукавишников, следящего за переполохом от дверей своей палаты. Иван Иванович сразу почуял недоброе, и как только синеющего Ершова увели в изолятор, а остальные больные в панике разбежались по палатам, Рукавишников полез к себе в тумбочку и заглянул в сокровенный мешочек. Так и есть, предчувствие его не подвело: заветной баночки там не было! Очень скоро после этого все и всплыло: этот кретин Ершов подглядел, оказывается, как Рукавишников время от времени уходит посреди ночи в туалет с какой-то поллитровой банкой под халатом, и решил, естественно, что у соседа там самогонка, которую он пьет ночами в одиночку, в сортире, и вот — улучшил момент: уж больно ему выпить захотелось, воришке строительному. Вот и залез он тайно в соседскую тумбочку, и хлебнул второпях из заветной баночки, пока Рукавишников отсутствовал. А в банке-то был не самогон вовсе, а специальный, почти прозрачный эликсир на травах от бабушки Янычарихи — правда, действительно настоенный на перваче высшего сорта. Не знал Ершов, что Рукавишников не пьет из этой банки вовсе, а макает в нее…
Рукавишников был, таким образом, разоблачен, и гонец от главврача помчался в обком, отменять тревогу: все, начальство может спать спокойно, посинение не имеет радиационной природы. Но там, в обкоме, вместо радости отчаянно и гулко застучали кулаками: а как же теперь новый институт, как же Госплан с финансированием? Что скажут в ЦК про этот анекдот? Вот теперь-то — ужасались в обкоме — действительно чьи-то ответственные гонадии посинеют от воспитательных мер; уже не радиационно посинеют, а традиционно, по-настоящему, с последующими почернениями и позеленениями! Последовала цепная реакция обвинений и санкций, катящаяся сверху вниз. В самом низу находился виноватый Рукавишников, который твердил одно: сделал это ради людей. Первого секретаря райкома понизили до второго, второго уволили, и многих еще — налево и направо — рвали и трепали, и били выговорами и копытами, содрогаясь при этом от соответствующих тяжелых ударов сверху. Так работает вертикаль власти. Судьба Рукавишникова в партийных кругах была заказана: долой из партии этого афериста! Таким жуликам и клоунам с синими яйцами не место в стройных, в образцово красных рядах КПСС! Таким не место и в председателях колхоза! Таким вообще не место на земле! Возможно, партийные товарищи просто сожрали бы Рукавишникова живьем вместе с костями и «гонадиями», но ведь и партийные товарищи были в массе своей людьми русскими, с чувством юмора, данным им от рождения для выживания, и вот уже хохот катился по всему Казахстану, — хохот, который даже до Москвы докатился. Говорят, что в те дни, после очередного партийного пленума сам Никита Сергеевич в буфете хохотал как сумасшедший: возможно, что как раз по этому поводу и хохотал.
Возможно, что всеобщий смех немножко и смягчил расправу властей над председателем Рукавишниковым, но очень сильно это ему не помогло. Колхозного парторга Авдеева вызвали срочно в райком и приказали принять на внеочередном партийном бюро колхоза решение первичной партийной организации об исключений товарища Рукавишникова из партии, после чего ходатайствовать перед райкомом об утверждении этого решения. Авдеев, уже наполовину истаявший, качающийся уже от сквозняка из форточки, досконально выполнил поручение райкома, и девятью голосами местных коммунистов, подчинившихся партийной дисциплине, против четырех неподчинившихся, взятых за это на особую заметку в райкоме, провел-таки нужное райкому решение. Рукавишников пришел с партсобрания домой с убитым настроением, но не сдавшийся: он был не из тех, которые легко сдаются. Он был из тех, которые вообще не сдаются: либо живут и дерутся, либо умирают.
Через три дня состоялось общее собрание колхозников, созванное по указанию райкома кем-то из коммунистов — членов колхозного правления. Перед весной такого рода собрания не были редкостью: обсудить результаты зимовки и получить целевые установки на очередное лето. Но на этот раз все знали: собрание созывается не из-за первого пункта повестки: «О текущем положении дел в хозяйстве и подготовке к весенне-полевым работам», но ради второго вопроса: «Разное», по которому — слух пролетел как пожар — коммунисты будут снимать с работы председателя Рукавишникова.
Поэтому пришли все — конь с копытом и рак с клешней; пришли больные и приковыляли старые колхозники, все еще имеющие право голоса. Зал клуба, в котором состоялось собрание, был переполнен. Первая часть колхозного схода прошла формально и незаинтересованно: колхозники бубнили и переговаривались, пока выступали заведующий фермой, агроном, старший пастух. Все замерли только вначале, когда с главными итогами зимовки выступил Рукавишников. Все уже знали, конечно, что их председателя выгнали из партии. Но Иван Иванович говорил ровно, спокойно, ничем не выдавая своего внутреннего волнения. Он все еще оставался хозяином, и все это видели, замирая, однако, от плохих предчувствий. После него зал отключился и гудел дальше сам по себе, не реагируя на протестующие стуки по красному сукну председательствующего Авдеева. Под бубнеж ветеринара в зал вошел представитель райкома — инструктор по идеологии Бабков. «Приехал для усиления позиций коммунистов», — поняли колхозники. Инструктор сразу же прошел в президиум и сел на стул, специально для него приготовленный Авдеевым заранее. Рукавишников в сторону инструктора даже не обернулся, чтобы поздороваться: война есть война. Инструктор доскучал до конца сбивчивой речи ветеринара, суть которой сводилась к тому, что бараны в частности теряют вес и качество шерсти из-за недостатка витаминов, но в целом ситуация неплохая, хотя в отдельных случаях родился барашек с двумя головами…
— Знаем: это от нуклонов все! — крикнул из зала Серпушонок, — сядь на место, Жандос, и хорош ерунду городить. Вон уже начальство прибыло: переходите к главному вопросу, из-за чего тут собрались все…
Авдеев с инструктором переглянулись и покивали друг другу. Авдеев поднялся и, упершись своей единственной рукой в стол, объявил переход ко второму вопросу повестки в части «Разное». Был он в этот миг похож на скелет в костюме, изображающий самую смерть: с провалившимися внутрь черепа черными глазницами, с ввалившимися щеками и восковым лицом. Говорил он тоже с трудом, надрывно и тихо. Однако тишина была такая, что все всё отчетливо слышали. Сначала Авдеев изрекал привычные партийные истины: недавняя война, Родина, из последних сил, партия, ветрила, кормила, славное крестьянство и так далее. Все ждали перехода к сути.
— В некоторых из нас, в тех, которые оказались недостаточно идеологически закаленными, тяготы жизни подорвали, к сожалению, здоровый дух строителя коммунизма, дух борца за светлое будущее всего народа. Эти отдельные личности впали в паникерство, перестали видеть разницу между главным и второстепенным, между заботами о собственной здоровой шкуре и интересами государства. Эти некоторые до того докатились даже, что устроили издевательскую демонстрацию интимных частей своего тела, окрашенных в неестественные цвета, с тем, чтобы опозорить нашу партию и весь наш народ. Да, товарищи, я не буду темнить: я имею в виду бывшего коммуниста Рукавишникова, которому мы, коммунисты «Степного» вынесли свое суровое порицание и рекомендовали райкому партии исключить Рукавишникова из рядов коммунистической партии Советского Союза. Это наше ходатайство на сегодняшний день удовлетворено. Но этого мало, товарищи. Такой человек, как Рукавишников, утративший доверие Партии, не может оставаться руководителем нашего дружного коллектива. Поэтому я ставлю вопрос о переизбрании председателя колхоза «Степной». Какие будут предложения по кандидатурам? Прошу вносить предложения, прошу высказываться…, — Авдеев покачнулся и чуть не упал. Ему дали воды. Он пил, и зубы его стучали о стакан в могильной тишине зала.
