Габриэль Маркес - Жить, чтобы рассказывать о жизни
— Запрещено, сеньор, но я не вижу того, чего не должен видеть.
В конце июля без предварительного предупреждения Хосе Сальгар, подойдя к моему столу, пока я писал издательскую статью, замер как столб, вперив в меня взгляд в молчании. Я остановился посреди предложения и сказал ему, заинтригованный:
— Что такое, черт возьми?
Он даже не моргнул, наигрывая невидимое болеро своим цветным карандашом и с дьявольской улыбкой, хитрость которой была слишком заметна. Он объяснил мне, не спрашивая, что он мне не давал разрешения на репортаж об убийстве студентов на улице Септима, потому что это сложная информация для новичка. Взамен он предложил мне, на свой страх и риск, удостоверение репортера прямо, но без малейшего духа вызова, если я способен принять его смертельное предложение:
— А почему бы вам не съездить в Медельин и не рассказать нам, какого хрена там произошло?
Было непросто понять его, потому что он мне говорил о чем-то, что произошло более двух недель назад, что позволяло подозревать, что это была безнадежно бородатая новость. Было известно, что 12 июля имело место обрушение земли в Ла Медиа Луна, крутом месте на севере Медельина, но скандал в прессе, беспорядок среди представителей власти и паника среди пострадавших вызвали некоторую административную и человеческую путаницу, которая не позволяла видеть реальность. Сальгар не попросил меня постараться восстановить, что же произошло, насколько это было возможно, но он приказал мне восстановить всю правду о местности, и ничего больше, чем правду, за минимальный срок. Тем не менее что-то в его манере говорить это заставило меня подумать, что наконец мне ослабили вожжи.
До тех пор единственное, что знал мир о Медельине, было то, что там умер Карлос Кардель, превратившийся в пепел в авиационной катастрофе. Я знал, что это земля великих писателей и поэтов и что там находится колледж де ла Пресентасьон, где Мерседес Барча начала учиться в том году. Перед таким бредовым заданием мне уже не казалось вовсе не реальным восстановить деталь за деталью катастрофу в горах. Так я приземлился в Медельине в одиннадцать часов утра в настолько ужасающую грозу, что в своем воображении я представил себя последней жертвой оползня.
Я оставил в гостинице «Нутибара» чемодан со сменой белья дня на два и одним галстуком для непредвиденных случаев и бросился на улицу в идиллический город, все еще нахмурившийся последствиями ненастья. Альваро Мутис сопровождал меня, чтобы помочь мне вынести страх самолета, и вывел меня на след людей, хорошо устроенных в жизни города. Но поразительная правда заключалась в том, что у меня йе было ни единой мысли, с чего начать. Я шел наугад по улицам, сверкающим под золотой мукой солнца, сияющего после бури, и через час вынужден был спрятаться в ближайшей лавке, потому что снова пошел дождь из закрывших солнце туч. Тогда я начал чувствовать в груди первые толчки паники. Я попытался сдержать их волшебной формулой моего деда для битвы, но страх в конце концов уронил мой моральный дух. Я понял, что никогда не буду способен сделать то, что мне поручили, и не найду мужества, чтобы сказать это. Тогда я понял, что единственным благоразумным решением будет написать благодарственное письмо Гильермо Кано и вернуться в Барранкилью в состоянии благодати, в котором я уже находился шесть месяцев.
С огромным облегчением, вызванным мыслью уехать из ада, я взял такси, чтобы вернуться в гостиницу. В двенадцатичасовых новостях был пространный комментарий на два голоса, словно оползень произошел вчера. Водитель дал выход чувствам, почти перейдя на крик, относительно небрежности правительства и плохой организации помощи пострадавшим, и некоторым образом я почувствовал себя виноватым в его справедливом гневе. Но тогда снова просветлело, и воздух стал прозрачным и душистым от высыхающих после дождя цветов в парке Беррио. Вскоре, не знаю почему, я почувствовал сильный приступ сумасшествия.
— Сделаем одну вещь, — сказал я водителю. — Прежде чем ехать в гостиницу, отвези меня на место оползня.
— Но там нечего смотреть, — сказал он мне. — Только зажженные свечи и крестики для мертвых, которых не смогли откопать.
Так я понял, что сколько было жертв, столько было и выживших из разных мест города, и они его прошли толпой, чтобы вызволить тела погибших от первого оползня. Большая трагедия была, когда любопытные вступили на место и другая часть горы соскользнула в разрушительной лавине. Так что единственными, кто мог рассказать правду, были те немногие, которые избежали следующих друг за другом оползней и выжили, оставшись на другом конце города.
Поняв, я сказал водителю, пытаясь подавить дрожание голоса:
— Везите меня туда, где находятся живые.
Мы сделали разворот посередине улицы и умчались в противоположном направлении. Его молчание должно было быть не только результатом скорости сейчас, но и надеждой убедить меня в своей правоте.
Началом нити были два ребенка восьми и одиннадцати лет, которые вышли из своего дома нарубить дров 12 июля в семь часов утра. Они удалились примерно на сто метров, когда услышали грохот лавины из земли и камней, которая устремилась на них со стороны горы. Им едва удалось убежать. В доме оказались в ловушке три их старшие сестры с матерью и один новорожденный братик. Единственные, кто остался в живых, были два брата, которым удалось выбежать, и отец, который вышел рано на свою работу продавцом песка в десяти километрах от дома.
Место было бесприютным пустырем на перекрестке Медельина с Рионегро, на котором в восемь часов утра почти не было местных жителей. Радиопередачи распространили преувеличенную новость со столькими кровавыми подробностями и призывными криками, что первые добровольцы прибыли быстрее пожарных. В полдень было два других оползня без жертв, которые увеличили общую нервозность, и местная радиостанция расположилась передавать новости в прямом эфире с места бедствия. В это время там находились почти все жители соседних населенных пунктов и окраин города, самые любопытные, привлеченные криками по радио, и прохожие, которые высаживались из междугородних автобусов, больше чтобы мешать, чем помогать. Помимо немногочисленных тел, оставшихся с утра, к этому времени были еще триста других от следующих друг за другом оползней. Тем не менее во время сумерек более двух тысяч добровольцев продолжали оказывать безрассудную помощь выжившим. К вечеру не осталось места, чтобы свободно вздохнуть. Толпа была плотной и хаотичной к шести часам, когда с колоссальным грохотом рухнула другая разрушительная лавина в шестьсот тысяч кубических метров, которая повлекла за собой столько жертв, как если бы произошла в парке Беррио в Медельине. Катастрофа произошла настолько стремительно, что доктор Хавьер Мора, секретарь Общественных работ муниципалитета, нашел среди разрушений и трупов одного кролика, которому не хватило времени убежать.
Две недели спустя, когда я прибыл на место, только семьдесят четыре трупа были вызволены, и многочисленные уцелевшие были вне опасности. Большинство были жертвами не оползня, а неосторожности и беспорядочного вспомоществования. Как и во время землетрясений, невозможно также было подсчитать количество человек, у которых были проблемы, которые воспользовались случаем, чтобы исчезнуть, не оставив следов, чтобы скрыться от долгов или поменять жену. Однако также и удача имела место, поскольку последующее исследование показало, что с первого дня, пока осуществлялось спасение, еще целая масса камней была готова оторваться, что могло вызывать другую лавину в пятьдесят тысяч кубических метров. Более пятнадцати дней спустя, с помощью пришедших в себя выживших я смог восстановить историю, что не могло быть возможным в свое время от полного сумбура происходящего.
Моя задача ограничилась тем, чтобы вызволить потерянную правду из клубка путаницы противоположных предположений и восстановить человеческую трагедию в порядке, в котором она произошла, в стороне от любого политического и сентиментального расчета. Альваро Мутис поставил меня на прямой путь, когда отправил к писательнице Сесилии Уоррен, которая упорядочила для меня даты, с чем я вернулся с места бедствия. Репортаж был опубликован в трех частях и имел по крайней мере заслугу, что он с двумя неделями опоздания пробудил интерес к забытой новости и навел порядок в беспределе трагедии.
Тем не менее мое лучшее воспоминание тех дней заключалось не в том, что я сделал, а в том, что я чуть не сделал благодаря бредовому воображению моего старого дружка из Барранкильи Орландо Риверы, Коротышки, которого я неожиданно встретил во время одной из немногочисленных передышек от расследования. Он жил в Медельине вот уже на протяжении нескольких месяцев и был счастлив, недавно женившись на Соль Сантамарии, прелестной монахине свободного духа, которой он помог выйти из закрытого монастыря после семи лет бедности, послушания и непорочности. Во время нашей попойки Коротышка мне раскрыл, что приготовил со своей супругой и на свой страх и риск искусный план, чтобы вытащить Мерседес Барчу из ее интерната. Один друг, приходский священник, известный своим искусством свата, был бы готов поженить нас в любую минуту. Единственным условием, разумеется, было, чтобы Мерседес была согласна, но мы не находили способа посоветоваться об этом с ней, в четырех стенах ее плена. Сегодня больше, чем когда-либо, меня терзает гнев, что у меня не хватило решимости прожить эту драматичную трагедию. Мерседес со своей стороны узнала об этом плане через пятьдесят с лишним лет, когда прочитала о нем в черновиках этой книги.
