Джоди Пиколт - Роковое совпадение
Он сидит в кресле, явно радуясь тому, что наконец-то положен конец этому делу.
— Старшина, — обращается судья О’Нил к старшине, — присяжные вынесли вердикт?
Встает мужчина, сидящий на скамье присяжных в первом ряду. Он снимает кепку, засовывает ее под мышку и откашливается.
— Ваша честь, мы пытались, но наши мнения расходятся. Некоторые из нас…
— Подождите, старшина, больше ничего не говорите. Вы хорошо обдумали это дело, пытались голосовать, чтобы понять, какая у каждого позиция касательно «виновна — невиновна»?
— Множество раз, но остаются те, кто не намерен менять свое мнение.
Судья смотрит на Фишера, потом на Квентина:
— Стороны, подойдите.
Я тоже встаю. Судья вздыхает.
— Хорошо, миссис Фрост, вы тоже подойдите. — Сидя за столом, он негромко говорит: — Я намерен обратиться к присяжным с призывом беспристрастно исследовать представленные на их рассмотрение вопросы с надлежащим уважением к мнению друг друга. Есть возражения?
— Возражений нет! — восклицает Квентин, и Фишер с ним соглашается.
Когда мы возвращаемся на скамью подсудимых, я встречаюсь взглядом с Калебом и одними губами шепчу: «Мнения присяжных разделились».
Слово берет судья:
— Дамы и господа, вы выслушали все факты, изучили все улики. Понимаю, процесс затянулся, да и решение вам нужно принять непростое. Но я также осознаю, что вы можете прийти к соглашению… и как присяжные сделаете все, что от вас зависит. Если это дело снова попадет с суд, нет уверенности в том, что другому жюри присяжных удастся справиться лучше, чем вам. — Он строго смотрит на них. — Я настаиваю на том, чтобы вы вернулись в совещательную комнату, уважительно отнеслись к мнению друг друга и решили, можно ли что-то изменить. В конце вечера я вызову вас в зал и спрошу, к какому мнению вы пришли.
— И что теперь? — шепчет Калеб у меня за спиной.
Я смотрю, как приободрившееся жюри покидает зал. Мы снова будем ждать.
Когда видишь, как человек завязывает себя узлом, сам начинаешь ерзать на месте — по крайней мере, Калеб понимает это после двух с половиной часов, проведенных с Ниной в ожидании решения присяжных. Она сидит сгорбившись на одном из крошечных стульчиков в игровой комнате, совершенно не обращая внимания на Натаниэля, который разводит руки в стороны и громко жужжит, изображая самолет.
— Эй! — мягко окликает Калеб.
Она удивленно моргает, возвращаясь в реальность.
— Ой… привет!
— Ты как?
— В порядке. — Губы Нины растягиваются в жалкой улыбке. — В порядке! — повторяет она.
Ее поведение напоминает Калебу события многолетней давности, когда он пытался научить ее кататься на водных лыжах: она так старалась, вместо того чтобы просто отдаться на волю волн!
— Может, сходим к торговому автомату? — предлагает он. — Натаниэль попьет горячего шоколада, я угощу тебя помоями, которые называются супом.
— Звучит заманчиво.
Калеб поворачивается к Натаниэлю и сообщает, что они идут перекусить. Сын подбегает к двери, Калеб следует за ним.
— Идем, — зовет он Нину. — Мы готовы.
Она недоуменно смотрит на него, как будто они ни о чем и не говорили всего каких-то полминуты назад.
— К чему? — спрашивает она.
Патрик сидит на скамейке за зданием суда (его зад совсем отмерз) и смотрит на Натаниэля. Откуда у ребенка столько энергии в половине пятого вечера — это выше его понимания, но, с другой стороны, он еще помнит те времена, когда они с Ниной целыми днями без устали играли на замерзшем пруду в хоккей и мороз им был нипочем. Вероятно, время начинаешь ценить, только когда взрослеешь и в твоем распоряжении его остается все меньше и меньше.
Мальчик падает на скамейку рядом с Патриком, щеки у него горят, из носа течет.
— Патрик, у тебя нет платка?
Он качает головой:
— Прости, Кузнечик. Вытрись рукавом.
Натаниэль смеется и следует его совету. Он просовывает голову Патрику под руку, и тот чуть не вскрикивает. Если бы только Нина видела это: ее сын ищет прикосновения другого человека! Боже, что же тогда делать с ее моральными принципами? Он крепко обнимает Натаниэля и целует в макушку.
— Мне нравится с тобой играть, — признается Натаниэль.
— Мне тоже.
— Ты никогда не кричишь.
Патрик опускает глаза:
— А мама, бывает, покрикивает?
Натаниэль пожимает плечами, потом кивает:
— Кажется, что маму украли, а вместо нее оставили кого-то противного, кто только похож на маму. Кто не может сидеть спокойно, кто не слышит меня, когда я говорю, а от моей болтовни у нее всегда болит голова. — Он опускает глаза. — Я хочу, чтобы вернулась прежняя мама.
— Она тоже хочет, Кузнечик. — Патрик смотрит на запад, где солнце уже начинает окрашивать горизонт кроваво-красным. — Если честно, она сейчас очень нервничает. Не знает, какие новости услышит. — Когда Натаниэль пожимает плечами, Патрик добавляет: — Ты же знаешь, как она тебя любит.
— Да, — защищаясь, отвечает мальчик, — я тоже ее люблю.
Патрик кивает. «И не ты один», — думает он.
— Присяжные не вынесли единогласного решения? — Я качаю головой. — Нет, Фишер, еще раз я этого не переживу. Вам ли не знать, что со временем суд не становится лучше!
— Вы думаете как прокурор, — увещевает Фишер, — только на этот раз вы правы. — Он поворачивается к окну, у которого стоит. — Я хочу, чтобы сегодня вечером вы кое о чем поразмышляли.
— Например?
— Отказаться от суда присяжных. Я переговорю с Квентином утром, если вы согласны. Посмотрим, захочет ли он, чтобы приговор выносил судья.
Я недоуменно смотрю на адвоката:
— Вам ли не знать, что мы выстроили свою защиту на эмоциях, а не на статьях закона. Присяжные могут оправдать меня, руководствуясь эмоциями. Но судья всегда следует букве закона. Вы спятили?
— Нет, Нина, — серьезно отвечает он. — Равно как и вы.
Ночью мы лежим в постели, и полная луна давит на нас всем весом. Я рассказала Калебу о разговоре с Фишером, и сейчас мы оба смотрим в окно, как будто на небе появится ответ, начертанный звездами. Я хочу, чтобы Калеб потянулся через эту огромную кровать и взял меня за руку. Мне нужно верить, что между нами не сотни километров расстояния.
— И что ты думаешь? — интересуется он.
Я поворачиваюсь к мужу. В лунном свете его профиль очерчен золотом — цветом отваги.
— Я больше не принимаю решения одна, — отвечаю я.
Он приподнимает на локте и поворачивается ко мне:
— И что будет?
Я сглатываю, пытаясь говорить так, чтобы голос не дрожал.
