Факир Байкурт - Избранное
— Деревца-то как выросли, в самое небо уперлись. А цветов целое море, — тихо пробормотал он. — Ну да что удивительного?! Государство дает деньги. И воду оно дает. Заключенные ухаживают за деревьями и цветами. Чего же им не расти? Живется им — дай бог всякому!
Держа внука за руку, он вошел в ворота.
— Вот она, родная! Три раза тут сидел. За неуплату дорожного налога, за незаконную порубку леса и в последний раз — за провоз табака контрабандой: таможенники сграбастали. А вот сын против правительства пошел, его и упрятали за решетку.
В этом палисаде он не был уже много лет. Хотя в тюрьме сидели много деревенских, он никогда никого не навещал. Тюрьма вызывала в нем такое же неприятное чувство, как и кладбище. Но нельзя же не навестить родного сына. Вот он и пришел.
Двери тюрьмы распахнулись — наступил час, отведенный для свиданий. Внутрь, один за другим, протискивались сельчане с котомками, торбами, корзинами, узлами и жители касаба с сумками и пакетами. Они уносили с собой грязное белье и пустую посуду. За всем этим, сидя у массивной каменной стены, следил надзиратель.
— Что там у тебя в торбе?
— Лук, картошка, курица.
— К кому пришел?
— К сыну, Рефику Узуну.
— А этот малыш чей?
— Его сын.
— Подыми руки, я тебя обыщу.
— У меня с собой револьвер. Неужто отнимешь? — рассмеялся старик. Несмотря на слепой глаз, был он очень красив, когда вот так смеялся.
— Найду — отниму. Опусти руки.
— Да ты в штанах пошарь, между ног.
— Заткнись! Надо будет — и там поищу.
Надзиратель заставил Тахира снять самодельную, на резиновом ходу обувку, осмотрел и ее, и лишь тогда сказал:
— Как только народ порассеется, проходи.
Во второй камере сидел вор Хромой Керим из Чанкыры. Его тоже перевели из анкарской центральной. Высмотрев в толпе посетителей Кривого Тахира с внуком, он кинулся в камеру:
— Рефик-агабей… Рефик-агабей! Вставай — к тебе пришли.
Рефик Узун валялся на койке в свитере и пальто — читал газету.
Он свесил ноги на пол и нацепил деревянные сандалии. Подтянул пояс потуже, причесался, подкрутил усы и вышел. Месяц назад к нему приходили жена и мать — с тех пор никого не было.
В толпе посетителей около стены обрадованный Рефик сразу же увидел отца и рядом с ним Хайдара! Но отец его не замечал. Прямо перед ним стоял Хаджи из Ялынджака, разговаривая со своей старой матерью. Рефик протянул руку над плечом Хаджи и схватился за решетку. Потупив свой единственный глаз, старик о чем-то задумался. А мальчик недоуменно оглядывался кругом.
«Бедный мой отец! — растрогался Рефик. — Всю жизнь, с самого детства его нещадно притесняют, эксплуатируют. А ведь он человек заслуженный. Сражался под Чанаккале[95], в Греции. Еще раньше служил в Триполи, в Йемене. Четырнадцать лет отвоевал. В плену довелось побывать. Принимал участие и в национально-освободительной борьбе, но ничего хорошего в своей жизни так и не видел. Сердце у него благородное, нрав гордый и честный, без единой червоточинки. Рад видеть тебя, отец!» С отца он перевел взгляд на сына. «Как ты у меня вырос, Хайдар-эфе[96]! Скоро и деда и отца обгонишь. Здравствуй, сынок! Как там поживает твоя мать? Как бабушка? Как наша деревня? Все на том же месте?..»
Его губы тронула ласковая улыбка. Он призадумался. О чем же поговорить с отцом? Что ему передать? О чем попросить? О чем можно просить человека такого бедного, даже нищего? Он снова устремил взгляд сквозь решетку. Какой бледный был Хайдар, когда жил в городе. А сейчас щеки у него порозовели, округлились. И руки стали покрепче.
Мальчик смотрел сквозь решетку большими, расширенными глазами. Вдруг, заметив отца, он схватил деда за руку.
— Смотри, папа!
Кривой Тахир сощурил глаз — и только тогда разглядел сына. Он хотел броситься вперед, но тут вдруг на него в упор уставился надзиратель: узнал, видно. Хоть и сильно сдал Тахир, постарел, но узнать, стало быть, можно. Среди посетителей, приходивших повидать своих сыновей или зятьев, было много бывших арестантов. Надзиратель внимательно присмотрелся, увидел и Рефика Узуна по ту сторону решетки, встал и ударил в колокол.
— Эй, поговорили — и хватит. Освободите место для других.
Жена Мустафы из Гювема сидела на корточках — все никак не могла расстаться с мужем.
— Эй, вы! — крикнул им надзиратель. — Ваше время давно истекло.
Просунув руку сквозь железные прутья, Мустафа удержал жену.
— Погоди, не уходи!
— Тебе говорю, Мустафа. Не серди меня. Надо и о других думать, не только о себе, понятно?
Мустафа поднялся с оскорбленным видом. И его жена отодвинулась от решетки. На их место тотчас ринулись другие.
— Куда вы! — резко осадил их надзиратель. — Иди-ка сюда, Тахир-ага со своим внуком. И ты, Рефик-эфенди.
Рефик остановил идущего мимо Мустафу.
— Ты уж не обижайся, друг. Отец у меня старенький, ждать ему трудно. А мы так давно не виделись.
— Что ты, что ты, я и не думал обижаться, — ответил пристыженный Мустафа.
Кривой Тахир с Хайдаром протолкнулись к самой решетке. Рефик схватил огромную отцовскую ручищу, поцеловал.
— Здравствуй, отец!
Он погладил руку сына, затем просунул его головенку сквозь редкие прутья, поцеловал в щеки и глаза.
— Здравствуй, мой родной!
Хайдар даже задрожал от радости.
— Как ты поживаешь, отец?
Кривой Тахир в глубокой задумчивости смотрел на дверь камеры, где когда-то сидел. Чуть поодаль виднелась дверь кухни. В былые времена в эту камеру обычно помещали крестьян, вот и он там сидел — все три раза.
— В какой ты камере, сынок?
— Во второй.
— Хорошая камера. И я в ней сидел.
— Правда?.. Да, камера хорошая. И товарищи мне хорошие попались.
— Летом мы вынимали рамы, оставались только решетки. До чего же сладко спалось! И просыпаться было приятно. Будто ты птица в лесу… Еще раз тебе говорю: не беспокойся за нас. Валлахи, мы живем неплохо. Неплохо, конечно, сам понимаешь, по нашим деревенским понятиям. Мать твоя чувствует себя хорошо. И братья здоровы. Твоя Зюра у нас под крылышком… Если на душе никаких забот и с надзирателями ты ладишь, то и сидеть легче… Только не беспокойся. Мать прислала тебе курочку. Зюра ощипала ее и сварила. Заверни одну ножку в лепешку — и кушай себе на здоровье. Домашнее-то, оно все вкуснее. Поперек горла не встанет, как тюремный хлеб. Ты уж прости, что я к тебе до сих пор не приходил. Сердце все сюда тянет, а силенок-то нет: старость не радость. Ты человек умный, поймешь все как надо, не обидишься. Есть у нас в деревне несколько поганцев: как услышат о тебе, злобствуют, аж пена изо рта, но почти все соседи тебя очень любят и уважают. Только и спрашивают: «Ну как там Рефик?..» У нас правда все хорошо, сынок. Я вижу, и ты, слава Аллаху, здоров. В Анкаре ты был бледнехонький, а здесь посвежел, глядеть радостно. Поменьше сиди взаперти. Как двери откроют — сразу наружу! Задний двор здесь очень просторный. Гуляй, бегай, валяйся, кувыркайся. Тогда и еда впрок пойдет. И не считай каждый день. Кончится твой срок, выйдешь… Ты же знаешь, сам я три раза сидел. Но в камере, упаси бог, не торчал, все время на свежем воздухе… Так ты говоришь, товарищи у тебя хорошие, Рефик? Смотри, с кем попало не водись. Есть такие отчаянные: чуть что, драку затевают, поножовщину. Этих обходи стороной. Не вздумай перевоспитывать. Они и на погребальных носилках не исправятся. Держись с достоинством… Да что я тебе все это советую, ты и без меня разбираешься, чай, не глупее… Скажи, что ты хочешь передать через меня в деревню. Может, прислать чего? Деньги-то у тебя есть? Мать маленько дала. Маленько и Зюра дала. И я свои прибавил. Буду уходить, оставлю для тебя в канцелярии. Трать — не жалей. Ты куришь? Покупай самый хороший табачок. Читай все газеты. Пусть все видят, что ты человек образованный. Надо же тебе знать, что в мире делается. А мы уж как-нибудь проживем… Вот только дышать иногда трудно, горло перехватывает… Мы, старики, в нынешних делах мало что смыслим. Хорошо хоть ты смыслишь. А Хайдар, иншаллах, еще дальше тебя пойдет. Он у нас умница, и душа у него открытая. Как пить дать, пойдет той же дорогой, что и ты. Сущую правду тебе говорю. Ослепнуть мне совсем, если я хоть словечко приврал. Утешать тебя я не собираюсь. Любой честный человек поступит точно так же, как и ты. Я вот тоже перед полицией и тюремщиками хвостом не крутил. Ты у меня парень башковитый, поймешь все правильно… Ты мне так и не рассказал, как ты живешь. Скажи хоть несколько слов. Что мне передать нашим?
— Хайдар так вырос, душа радуется.
— Иншаллах, еще вырастет, большим станет. Ребята — они везде подрастают: и в деревне, и в касаба, и в больших городах. Сколько их — и не счесть. Не вечно же народ будет тупой, бессловесной скотиной. Рано ли, поздно, смекнет что к чему. Вот тогда он не позволит себя обирать. Скажи же хоть несколько слов, сынок.
