Михаил Чулаки - У Пяти углов
Да, впечатление он мог произвести — на тех, кто любит мужчин такого сорта. Вылитый профессор Челленджер! Маленького роста, но с широкой грудью и мощными руками, весь в курчавой дремучей бороде. Мне такие типы никогда не нравились, а в дремучей бороде чудится что-то посконное, допетровское.
Он по-хозяйски взял Бемби под руку и увел.
Вот и встретились.
А через неделю мы оказались с Бемби в одной компании. Уж не помню, что отмечали. Большинство ребят было из ее группы, а меня пригласили ради нее — я же пользовался статусом признанного поклонника.
Всем налили, но она не выпила. Как тут стали изощряться, особенно Валька Травников:
— Лилька, ты чего?
— Завязала?
— В монастырь собралась?
А мне сразу стало холодно: я-то сразу понял, в чем дело.
Она ушла рано. Я, естественно, с нею. Мы долго молчали.
Мне было трудно выговорить простые слова вопроса, но в конце концов я решился. Я люблю ясность. Конечно, я и так все понимал, но вдруг она просто нездорова?
— Ты беременна?
— Да.
— Поздравляю. Когда собираешься родить?
— Обещают в марте.
Ну вот, теперь все постепенно и кончится. Ребенок укрепит семью. А забот будет столько, что не останется времени на дурацкие фильмы.
А в августе, когда она ходила по горам, когда писала мне письмо, она уже знала. Вот и мелкая подробность.
Мы по-прежнему уходили из института вместе, но теперь каждая наша прогулка была окрашена грустью прощания.
А Бемби хорошела. Никаких пятен не появилось у нее на коже, никаких отеков.
Однажды мы зашли в мороженицу. Свободного столика не нашлось, мы сели рядом с пожилой женщиной. Та смотрела на нас умиленно и наконец не выдержала:
— Какие вы оба молоденькие, хорошенькие. Сами дети, а уже ребеночка хотят иметь.
Вот уж я не считал себя ребенком! Но все равно приятно — приятно, что нас объединяют в комплименте.
Вообще нам везло на соседок в мороженицах. Другой раз я удостоился персонального комплимента. Когда я отошел к стойке, старушка соседка сказала Бемби:
— Какие у твоего мужа, деточка, красивые зубы. Бемби рассказала со смехом, я вздохнул, услышав «у твоего мужа, деточка».
Зашла Бемби и ко мне. Я бережно с нею разговаривал и не пытался целоваться: ведь теперь она окончательно принадлежит другому.
Зимнюю сессию она сдала, а после каникул уже не появилась в институте. Значит, кончилось наконец затянувшееся прощание. Увидимся ли когда-нибудь? И как?
Снова в голове у меня зазвучали диалоги, никогда не произнесенные в жизни. Я больше не упрекал. Почти не упрекал. Просто я пытался представить, как будет дальше. Это стало манией. Я сидел над книгой, а в голове снова и снова разыгрывалась та же сцена.
Двадцать лет спустя.
Я сижу один в квартире. Вечерний уют: приглушенный свет, интересная книга, рюмка вина. Жена ушла к подруге. Я женат уже лет пятнадцать. Жена — полноватая добрая женщина, носит яркие халаты, хорошо готовит, любит меня…
Да, так, значит, я читаю, пью понемногу вино.
Звонок.
Кто бы это? Жены дома нет, придется самому с чайником возиться… Открываю. На лестнице у нас темно, как всегда. Худенькая невысокая женщина. Лица не разобрать.
«Здравствуй, Стрельцов».
Голос не изменился за двадцать лет. «Бемби! Вот зто да! Бемби!» «Что же, зайти можно?»
«Ну что ты, еще спрашиваешь! Сюда. Слушай: я тебя поцелую. Вот так. Какая же ты прежняя!»
«Ты, Стрельцов, все с комплиментами. Я уже старая».
«Да нет же! Ну конечно… Но все равно прежняя». «И ты не меняешься. И лестница все та же, из-за которой я за тебя не вышла». «Бемби!»
«И по-прежнему у тебя нет чувства, что у тебя нет чувства юмора».
«Бемби! Ты в командировке?»
«Я уже год здесь снова. Мишка мой отпрофессорствовал в Перми, получил кафедру здесь».
«Год? И ты только сейчас зашла?!»
«Жизнь такая: кручусь все время. Да и храбрости надо было набраться».
«Почему храбрости?»
«Все потому же. Потому что мы уже под гору. В суете этого почти не замечаешь, а тут сразу. Мы не виделись, и для тебя я оставалась молодой. Нет, правда… Ну ладно, расскажи, как ты прожил. Потом я расскажу».
«Обычный инженер в обычном институте… Черт знает, каждый день какие-то события, а в результате рассказывать нечего. Несколько мелких изобретений. Недавно назначили старшим группы. Вот веришь, нечего больше рассказывать. А ведь двадцать лет! День за днем, день за днем… Ничего живу, доволен».
«Где твоя жена?»
«Откуда ты знаешь, что я женат?»
«Не помню, рассказывал кто-то. Да и по обстановке видно».
«Пошла к подруге».
«Счастлив?»
«Да, нормально».
«Дети?»
«Детей не было. А ты?»
«Обычный инженер, как ты выразился. В Перми. Теперь вот здесь. Ваське уже двадцать скоро. Тоже в нашем институте. Представляешь, в тех же коридорах. Ухаживает за кем-то. В тех же коридорах!»
«Да, в тех же коридорах… Как твой муж? Уж он-то добился, да?»
«Профессор университета, дальше куда уж. Да я и не сомневалась никогда».
«И я не сомневался… А помнишь, ты меня ругала, что я за тобой бегаю, вместо того чтоб наукой заниматься?»
«Правильно ругала: хотела вывести в люди. А то бегает недоросль: у мамы на шее, а туда же — замуж зовет!»
«Я и теперь не знаю, вышел в люди или нет».
«Если откровенно, я тебе, Стрельцов, желала большего. Ты ведь у нас считался талантом. Ты не обижайся, конечно».
«Чего ж обижаться, правильно. Я сам тогда думал, что к сорока буду по крайней мере членкором. Несколько крупных изобретений. Смешно теперь. Понимаешь, всю жизнь работал честно, но сверх положенного не лез. Внутренней пружины не было, которая, знаешь, толкает все время. Да я и не пожалел об этом ни разу, сейчас только вдруг… Да, твой муж добился большего… О, черт!»
«Кашляешь? Наверное, так и не научился шарф носить. Вечно шея голая, пальто нараспашку. Куда жена смотрит?»
«Ерунда… Но все равно я ни за что не верил, что ты любишь мужа».
«Знаешь, Стрельцов, теперь можно признаться: я Мишу очень-очень уважаю и ценю как человека, и тогда, и сейчас; тебя вполовину так не уважала и не ценила. Но по-девичьи, без причин, просто за красивые глаза, я любила тебя».
«И ты?!. Ты — меня?/. Дура… Какая дура! Молчала бы теперь, раз тогда… Молчала бы…»
«Ну что ты, Стрельцов. Взрослый мужчина — и плакать. А помнишь, как мы целовались в этой же комнате?»
«Уйди!.. Мы же могли… Ты понимаешь, что уже ничего не вернуть?! Мы же могли… Бемби мой…»
На этом месте сцена всегда обрывалась. Мне и на самом деле хотелось плакать.
«Ты понимаешь, что уже ничего не вернуть?» — вот что страшно.
И вдруг абсолютно неожиданно Бемби позвонила. В одиннадцатом часу вечера.
— Стрельцов? Слушай, приезжай скорей! Увези меня. К маме. Больше не могу. Приезжай!
— Сейчас еду! Квартира у тебя какая?
— Что?
— Номер квартиры! Я же не был ни разу!
— Тридцать восьмая. Приезжай! Наконец-то! Ну теперь-то уж мы не расстанемся.
— Приехал? Наконец-то! Ты на такси? Помоги, вот тут два чемодана.
В углу комнаты, сжавшись, сидел маленький старичок и смотрел на меня. Мне хотелось увериться, что он смотрит со злобой, но все же во взгляде его было больше растерянности.
Я надеялся, мы поедем ко мне. Но Бемби, едва села, произнесла адрес своей матери, точно торопилась опередить меня. Потом всю дорогу рыдала у меня на плече:
— Я с ним больше не могу… Скрипит и скрипит в углу, как филин… А Миша в командировке… Лечиться приехал. От него самого скоро надо будет лечиться.
— Чего ж ты мужу не скажешь? Хоть бы место у вас было. А если все время торчит на глазах…
Я уже забыл, что мои надежды оказались пустыми, что везу Бемби не к себе, а к ее матери. Я был весь в сочувствии. Еще немного, и я бы предложил поселить старика у меня.
Больше эгоизма! Вот что мне нужно было пожелать когда-то. Чтобы быть любимым, нужно, чтобы ее любовь имела точку приложения: меня, мою личность, мое Я. А если я все время тороплюсь стушеваться, если ее боль для меня больней моей собственной, если мое Я как бы растворяется все время, как же она могла меня полюбить?! Кого любить, если я сам словно старался уменьшиться, свестись к нулю?! Больше эгоизма! Пусть увидит и оценит меня: мои таланты, мои странности, мои страдания! Тогда и полюбит. Больше эгоизма! Но слишком поздно даю я себе этот совет.
Мать ее при нашем внезапном полуночном появлении растерялась, засуетилась попусту, так что мне пришлось и чемоданы раскрывать, и стол отодвигать, чтобы освободить место для раскладушки. В комнате, кроме Бемби, было четверо.
А мать ее смотрела на меня с испугом и спрашивала у Бемби:
— А где Миша?
Ну что ж, я снова сыграл роль друга, на которого всегда можно положиться.
Бемби родила мальчика. Свекор ее, пока она была в роддоме, уехал, и она благополучно вернулась домой — к мужу.
