Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
Итак, Марио случайно зашел и… увидел Виолетту. Обычно он ходил в соседний бар, а тут почему-то решил зайти в этот. Что-то потянуло. И увидел на свою голову. И она увидела его. Посмотрела на него чуть внимательнее, чем того требовали обязанности хостессы. И улыбнулась. И его пронзило!.. Существование любви с первого взгляда, этот заплесневелый трюизм в миллиардный раз был подтвержден тем, как Марио отреагировал на Виолетту. Многие в нее, в любовь такую, верить отказываются с упрямством, которое можно назвать только тупым. Первый взгляд пугающе часто бывает самым верным. «Пугающе», – лишь потому, что ведет многих людей к самым тяжелым последствиям. Потом, когда любовь уже стряслась, когда ее первый приступ уже позади. Но при первом взгляде это в расчет не идет, да и куда там какому-то низкому расчету, когда так пробрало! «Сердце замерло», «в горле пересохло», «все в нем затрепетало», «ее улыбка пригвоздила его к месту», «в ее глазах он прочел приговор»… – все эти славные и привычные, как старые домашние тапки, литературные штампы – лишь малая часть того, что почувствовал Марио, увидев нашу восхитительную ведьму.
Пора поиграть словами и сравнить нашу героиню с героином, который оказывает действие аналогичное: сначала берет в плен, потом разрушает. Сопутствующие в первой фазе приема «сладкие грезы» и «жизнь, похожая на сон» – тоже необходимо вписать в палитру указанных штампов. В случае с Марио чрезвычайно хочется обозвать то, что его посетило, менее изысканно, погрубее, что ли. Вот вам на выбор ряд слов, характеризующих его состояние: «втрескаться, втюриться, прикипеть, врезаться, врюхаться по самые уши» и, наконец, наиболее верное, применительно к особенным свойствам нашей героини, – «присохнуть».
И вот, присохший в одночасье Марио стал захаживать в наш знакомый бар часто. Он даже не покупал ее время, не заказывал ее сразу, как тот грузин, который шел к цели слишком прямо. Марио стеснялся. Он провел несколько вечеров с другими хостессами, рассеянно поддерживая с ними постоянно угасающую беседу. Но его интерес был в другом месте, он был направлен все время к другому столику, за которым сидела Вета с очередным клиентом. Каждый раз Марио садился так, чтобы видеть ее лицо, и все смотрел, смотрел на нее умильно и жалобно. Когда Вета, улучив секунду, так, чтобы не заметил клиент, ловила на себе его взгляд, он его смущенно отводил. Его застенчивость нравилась Виолетте, а что он ею любуется, – нравилось еще больше. Марио тратил на других большие деньги, а пригласить ее все не решался.
Наконец, когда он пришел один раз пораньше, а Вета была еще не занята и сидела за стойкой бара, она сама и сделала первый шаг. Да, собственно, и шага не нужно было делать. Она обернулась к вошедшему Марио, и он с радостью увидел, что она узнала его, как старого знакомого, чуть наклонила голову, как бы здороваясь с ним, и, о Боже!, опять улыбнулась. И не кому-то, а персонально ему! Но как!!! Мама родная! Эта улыбка приглашала его к действию. Она призывала его быть смелее. И он решился. На сей раз он купил ее время, совершил то, чего давно хотел. И они хорошо, очень хорошо, тепло, сердечно поговорили. Выяснилось, что Марио – генеральный представитель японской фирмы «Пионер» в Европе, то есть, фирмы, производящей чуть ли не самую дорогую и престижную во всем мире теле-, радио- и аудиотехнику. Он с самого начала рассказал ей и кто он, и чем занимается; он хотел заинтересовать, потому что внешне не представлял из себя ничего особенного. Так он и сказал, на что Вета возразила, что находит его обаятельным и симпатичным. А это, в свою очередь, расположило его к дальнейшим откровениям. Он поведал ей, что у него есть семья, жена и дети (в этом месте Вета немного огорчилась, но с другой стороны – что за проблема? Ну разведется в конце концов) и что он, наверное, намного старше ее. Вета спросила, шутливо – на сколько намного? Смущаясь, Марио озвучил цифру своего возраста. И не приврал, потому что оказалось – чуть больше, чем вдвое. Потом заскучал и опустил глаза, ожидая, как Вета отзовется на его честность, вернее, не ожидая ничего хорошего. Ошибся. Вета, немного потомив его, совсем немного, секунд 10, сказала так:
– А кому и когда это мешало? Вас это что, напрягает? – спросила она.
– Ну, в какой-то мере, – по-прежнему стыдясь своего возраста, слабо улыбнулся он.
– А меня абсолютно не напрягает, – Вета пожала плечами. – Мне лично всегда нравились только мужчины старше меня.
Глаза Марио вспыхнули надеждой на лучшее.
– И вообще, – продолжала Вета, – какое это имеет значение. Важно, не кто старше или младше, а кто привлекательнее и интереснее.
Столь зрелая сентенция в устах молодой особы, к которой Марио как уже было сказано выше, успел присохнуть – еще более взбодрила его.
Вот так и получилось, что он стал ходить к Вете на работу часто, минимум – 3 раза в неделю. И приятное удачно совмещалось с полезным, потому что он мало того, что очевидно ухаживал, но и тратил уйму денег из-за нее. Вел себя в баре точно так же, как тот первый серьезный грузинский ухажер Автандил. Он и время покупал с запасом, и заказывал много, а выпивали мало, а иногда и совсем не выпивали. Да что там грузинский претендент, что там даже Гамлет с его криминальным богатством! Все это мелочь была по сравнению с генеральным менеджером фирмы «Пионер», приходившим к ней в бар с цветами, что было у них не принято, и чем он очень раздражал бармена Барда, у которого и с Ветиным стриптизом случился очередной облом. Все предшественники, бандиты и полубандиты – просто шваль по сравнению с настоящим, законным миллионером-европейцем, который садился за столик и два-три часа с робким вожделением оглаживал взглядом ее лицо, плечи и грудь. Вета чувствовала, что ее час пробил, что ее долгожданный фарт пришел, и не просто пришел, а приполз на коленях и с цветами. Удачу надо было закрепить, и прежде всего развитием их начавшихся отношений в красивый роман. Отношения следовало наполнить романтизмом, давно забытым в европейских деловых кругах. И тут надо было только освежить в памяти Севастополь, поэта Сашу Велихова, лавочку, пароход, стихи, прощание – и все пойдет само, главное – нигде не переиграть.
«И ведь все это было так недавно, – подумала Вета, планируя свое дальнейшее поведение, – а кажется, что с тех пор полжизни прожито. Ах Саша, милый Саша, – улыбнулась прошлому Виолетта, – как давно это было… И как красиво. Где он теперь, что делает, забыл ли меня совсем или помнит еще? Ну как же! – усмехнулась она про себя, – такое разве забудешь! Любил ведь… А, может, и сейчас… Интересно, стихи про меня написал какие-нибудь?.. «Как часто мы случайность счастья не ставим в грош», – вспомнила она, – как там еще?.. «Вы мне явились в одночасье, как летний дождь». И вправду, явилась, как летний дождь, как случайное облако, и прошла так же быстро, как тот дождь.
– Только и успела, что замочить, – уже вслух рассмеялась она без тени сожаления о совершенном, – и второй раз, в аэропорту. И тоже – только замочить, – смеялась наедине с собой Виолетта, не подозревая даже, насколько близко слово «замочить» (в его, так сказать, непервородном смысле) отвечало сейчас истине.
Саша
Он очнулся, привязанный к кровати. Чужой кровати, незнакомой. Посмотрев вправо и влево, он обнаружил, что находится в какой-то большой комнате, в темноте, и на соседних кроватях спят люди. Растопыренные ноги и руки его были привязаны к спинкам кровати, а лежал он на спине. Он проснулся от того, что ему приснилась большая красная корова на зеленом песке. Что это был песок, а не трава, он знал точно. Во сне он удивлялся корове такого цвета, но зеленый песок его почему-то не смущал. Несмотря на странную расцветку коровы, необходимо было во сне ее подоить, потому что зверски хотелось пить. Он только не знал – во что подоить: ртом не получится, а никакой посуды вокруг, в зеленой пустыне, в которой он находился, изнемогая от жажды, – не было. К тому же было еще одно препятствие: к корове подползал огромный толстый питон тоже странного – голубого цвета. Питон полз с той же целью, напиться. Это стало ясно, когда он заполз на коровью спину, свесил свою голубую башку к коровьему вымени и стал сосать. Молоко белого, однако, цвета стало проливаться мимо его мерзкой пасти и литься на песок с характерным журчащим звуком. Вот этот фрагмент сна и спровоцировал внезапный приступ энуреза, которым Саша до сих пор не страдал, и он проснулся именно от него, в луже собственной мочи. Он стал вначале тихо, потом все громче, так как никто не отзывался, – звать на помощь.
– Сестра, сестра, – звал он, уже точно зная, что он не в вытрезвителе, а в наркологической больнице, в которую попал уже в третий раз.
Стены палаты и ее скромное убранство были ему знакомы. Это был блок интенсивной терапии, куда доставляли особенно тяжелых алкашей, которые сами никак не могли выйти из запоя. Первый раз сюда привезли его друзья, затем он сам обзавелся друзьями среди врачей-наркологов. У него был тут своего рода блат. Без согласия пациента класть сюда не положено, и Саша, зная этот закон, соглашался заранее, когда был еще вменяем. Он написал родителям расписку, в которой содержалась просьба в случае запоя – отправить его именно сюда.
