Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
– Так на чем мы остановились? – хрипло и вместе с тем игриво прошептала она и расстегнула молнию на брюках Александра Юрьевича. Но он был уже вооружен вновь открывшимся знанием, поэтому его орган мирно лежал там, где ему положено, и вставать не собирался.
– Что, испугался все-таки, глупыш? – рокотала Виола, обращаясь скорее к органу, чем к его владельцу, и залезала поглубже, пытаясь рукой пробудить его к жизни.
Слово «глупыш» возмутило орган еще больше, а сказанное омерзительным хриплым шепотом, оно тем более превращало попытки Виолы в пошлейшую пародию на сцену из низкопробного порнофильма с одержимой нимфоманкой в главной роли. Поэтому он принципиально остался лежать, категорически отказываясь подниматься. Виолу, однако, это не смутило.
– Ничего, ничего, – шептала она, вступая уже в прямой диалог с непокорным органом и все чаще дыша, – сейчас мы тебя разбудим.
Она расстегнула верхние пуговицы на своей кофточке и положила руку Александра Юрьевича себе на грудь. Его рука, солидарная с органом, тоже осталась там лежать неподвижно в знак протеста.
– Главное, не спешить, – рассудительно сказала Виола себе и упрямому объекту своего вожделения – члену… Союза писателей. Затем она изящным движением откинула волосы назад и нагнулась лицом и губами к не желавшему вставать собеседнику.
Вот тут Александр Юрьевич, понимая, что дальше сохранять инертность будет труднее, – остановил ее. Он мягко отвел ее голову назад и поцеловал, но не в губы, а рядом. Почти отечески.
– Не надо, – сказал он, – пожалуйста. Не здесь и не сейчас.
Ему самому стало на миг смешно от того, что он сейчас озвучил то же самое, что подумал за мгновение до несостоявшейся катастрофы; от того, что он уже бесчисленное количество раз видел и слышал то ли в кино, то ли еще где – вот это девичье «только не сейчас, только не здесь», произносимое со страстью, которую девушка сдерживала якобы из последних сил, одновременно раздеваясь. Будто это самое «только не здесь» хоть что-нибудь меняло по существу. И вот теперь он, как типичная экранная девушка, произнес невольно то же самое. Александр Юрьевич еле сдержался, чтобы не рассмеяться, что было бы для Виолы совсем обидно.
– Как так, не здесь? – все еще не желала она отступать, не веря в самую возможность отказа в такой момент. – А где же еще?
– Мы встретимся, – вдохновенно врал Александр Юрьевич. – Мы специально встретимся. Для этого. Я обещаю.
– А сейчас ты правда не хочешь? Совсем-совсем?
– Совсем. И не только не хочу, но и не смогу.
– Сможешь, я тебе докажу.
– Ну, пожалуйста, правда, Виола. Не надо ничего доказывать. У меня ведь все от головы идет, от воображения.
– Не понимаю.
– Как тебе сказать. Этот встречный трейлер совсем выбил меня из колеи. Теперь уж у меня точно ничего не получится.
– Получится, – упрямо повторила она и снова попыталась нагнуться для орального мероприятия. И снова Александр Юрьевич мягко отстранил ее:
– Не надо, Виола, я-то точно знаю, что не получится.
– Почему? Почему ты знаешь?
– Да вот точно так же у меня было один раз. Давно, еще в молодости. Новый год встречали. В сумасшедшем доме. И одна девушка, медсестра, красивая девушка, хотела быть со мной. И я хотел. А потом вдруг увидел себя со стороны, и где мы находимся, и среди кого, – и мне тут же расхотелось. Так что – все у меня из головы идет. Мне настрой нужен.
Тут Саше даже врать не пришлось. Вспомнившийся эпизод с Зиной оказался весьма кстати. Нужно было, очень нужно, чтобы она поняла и отказалась от своей навязчивой идеи. И она, кажется, начала понимать.
– А ты меня не надуешь? – спросила она, совсем как медсестра Зина тогда.
– Нет, что ты, конечно нет! – с той же убедительностью в голосе, что и в ту ночь, ответил он. Только с тем отличием, что Зину он тогда не обманул, а сейчас Виоле врал, как блефующий игрок в покер. У него и в мыслях не было продолжать с ней знакомство.
– Хорошо, а как мы встретимся, когда? – уточнила Виола.
– На той неделе. Вот прямо на этой неделе, что начинается, ладно? Сейчас решим. – Он вытащил карманный ежедневник и стал прикидывать удобный день свидания, которого не будет. – Так, понедельник. Нет, в понедельник невозможно, надо смонтировать новую программу к четвергу. Значит, вторник и среда – тоже мимо. Вот! В четверг давай. Отличный день! Четверг.
– После дождичка? – подозрительно осведомилась Виола.
– Ну что ты! – засмеялся он, от всей души надеясь, что ее (как и у Виолетты) необычные способности не позволят ей догадаться о лжи. – Если тебя смущает четверг, давай в пятницу.
– Меня ничто не смущает, – гордо сказала Виола, – а телевидение ты мне покажешь? Останкино?
– В каком смысле «покажешь»?
– Ну, в смысле, как ты работаешь. Как монтируешь и всякое другое…
– А-а! Ну разумеется. Я даже могу тебя в своей программе к зрителям посадить. Тебя даже по телевизору покажут.
– Правда?
– Правда, – далеко от «правды» ответил вероломный Саша, придав глазам максимальную честность.
– Хорошо-о-о, – сказала Виола и тронула машину. – Тогда говори, где мы встретимся в четверг? Во сколько? – она хлопнула себя по лбу, – хотя… что я мелю? «Где встретимся?» У меня же квартира. И я одна живу. Так что…
– Где квартира? – уточнил Александр Юрьевич, пытаясь придать таким вопросом еще большее правдоподобие своим намерениям.
– Возле метро «Аэропорт». Хорошая, – похвасталась она, – двухкомнатная.
– А телефон? – продолжал он демонстрировать свою обязательность.
– Пиши телефон, – сказала Виола, доставая карандаш из подставочки перед собой, как раз под тем местом, где висел веселый чертик с высунутым языком.
Саша автоматически проследил за ее рукой и увидел, что чертик исчез. Он взял карандаш из рук Виолы и записал ее телефон в ежедневник. «Куда делся чертик, – подумал он, – наверное упал на крутом вираже, когда она вывернула руль». Он улыбнулся.
– Ты чего? – спросила Виола, – что смешного? На лице что-то, да? – она глянула с беспокойством в переднее зеркальце, затем вспомнила про расстегнутую кофточку и по-женски смущенно, что никак не вязалось с ее обликом и поведением, стала ее застегивать одной рукой.
– Не получается. Помоги застегнуть, – предложила она с прежним кокетством. – Хотя нет, лучше не надо. Отложим до четверга. Так чему ты улыбаешься-то?
– Да так, пустяки… – он показал на ветровое стекло, – чертик…
– Что чертик? – не поняла Виола.
– Чертик… упал, – имея в виду что-то свое, о чем ей лучше было не знать, ответил Александр Юрьевич.
Она посмотрела.
– Ах, чертик! Упал? Ну и черт с ним! – она засмеялась. – Каламбур, да? Ничего, я потом подниму. Понравился? Я тебе его подарю.
– Не надо, – возразил Александр Юрьевич, – это твое…
– А будет твое! – озорно рассмеялась Виола, тоже, наверное, подразумевая что-то другое, о чем и ему, в свою очередь, было знать не обязательно. Хотя, быть может, она и не подразумевала ничего, совсем ничего, а наделять все, в том числе и упавшего чертика, каким-то особым смыслом было свойственно только поэту Александру Юрьевичу.
Улыбаясь каждый чему-то своему, ехали в машине два человека. Они ехали в одной машине, но совсем в разные стороны. Вроде бы, по одной дороге, но на самом деле их было две. Две дороги. Темное шоссе бежало им навстречу, а фары освещали только ближнее пространство. Серые клочья облаков на несколько секунд приоткрыли идеально круглую луну.
«Ну конечно, полнолуние, а как же…», – спокойно подумал Александр Юрьевич.
Машина неслась к Москве. Шел 2033 год от Рождества Христова…
2001-2005 гг.
