Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
– А ты мне спой, – глумливо предложила Виолетта.
– Может, еще и станцевать? – проявил Саша рудименты гордости.
– Нет, танцевать не надо, – засмеялась она, – я ведь серьезно прошу, спой. Я же видела по телеку, что ты запел. С гитарой. Свои песни, вернее стихи. Музыку сам сочиняешь?
– Нет, мой друг, Веня Капустин.
– Так вот, я слышала: в одной твоей передаче, всего в одной, но ты спел.
– Ты смотришь мою программу? – Саша все надеялся найти с ней общий язык, не зная, что решение уже принято, и он сегодня же поедет домой.
– А как же. Я как увидела тебя, обрадовалась, что ты в гору пошел. Смотрю все. Поешь ты, между нами, плохонько, но душевно. Ты хоть сам знаешь, что поешь плохонько?
– Знаю, – попытался улыбнуться Саша, – вот потому только в одной программе и спел.
– Но содержание подкупает, – подсластила пилюлю Вета, – ты стихами добираешь. Стихи-то у тебя хорошие. Ну так споешь или нет?
– А куда мне деваться, – ответил он, – если за это отпустишь, спою.
– Ты тут не торгуйся, – строго сказала Виолетта. – Я по-настоящему тебя прошу. По сердцу, а не как пропуск за ворота, понял?
– Понял, – сказал он, – а гитара? У тебя здесь, наверно, нет?
– Здесь все есть. И гитара какая хочешь. Я тут сама когда-то пыталась научиться. Валера! – позвала она громко.
Мгновенно из боковой двери появился первый охранник.
– Гитару принеси. Тебе какую семи- или шестиструнную? – деловито поинтересовалась она, как музыкант у музыканта.
– Шести, – ответил Саша. Валера принес гитару. Дорогую, ручной работы. Саша потрогал струны.
– А мою ты поешь? – спросила она вдруг изменившимся голосом, смущенно и почти робко.
– Какую твою? – удивился он.
– Ну, те стихи, которые ты мне сочинил в Севастополе, неужели не помнишь? «Вы мне явились в одночасье, как летний дождь, как летний дождь», – процитировала она. – Ну, вспомнил? И дальше: «Как часто мы случайность счастья не ставим в грош, не ставим в грош».
Александр Юрьевич не верил своим ушам.
– Как, ты помнишь… это?.. – спросил он изумленно.
– Я, может, только это и помню, – ответила она. – Хорошего-то было мало. «Случайность счастья», – снова произнесла она, будто смакуя каждую букву. – А какое оно, счастье? Что это такое? Может, все-таки, отдавать, а не брать… – Запоздавший рецепт счастья, безнадежно опоздавшая догадка посетила ее в этот момент. – А я этого никогда не умела. Только брала. Всю жизнь. Теперь поздно думать об этом.
Плечи ее сгорбились, горделивая стать исчезла, и больше ничего не напоминало о прежней Виолетте. Только стихи, которые она вспоминала сама. Потом она разозлилась:
– Ну, хватит! Что это еще за ностальгия о непережитом! Сейчас я опять выпью, и ты споешь. Гитару-то настроил? А то на ней уже лет 5 никто не играл.
– Настроил, – сказал он.
– Ты стихи-то эти помнишь?
– Помню, – сказал он, – их нельзя забыть. Ни их, ни тебя, ни то, что тогда было, – произнес он без всякой лести чистую правду.
– На лавочке? – вновь повеселела она.
– Ну да, на лавочке. Перед кораблем. Под тем небом.
– Да-да, там еще звезд столько было, немыслимо, – вспомнила она. – А потом, на корабле ты стал моим первым мужчиной. Гордись!
– Я горжусь, – произнес он грустно.
– Вот и давай, как тогда на лавочке. Ты не сказал – песня есть на эти стихи или нет?
– Ты удивишься, но есть, – ответил он. – И я ее пою чаще других.
– А музыку кто сочинил?
– Музыка там классная. Еще один друг сочинил. Валера Пак.
– Ну так спой же! Быстрее!
И Саша стал петь. Романс. «Вы мне явились в одночасье». Временно оживленная лирическим воспоминанием, Виолетта сидела перед ним, и с ней на глазах происходила адская метаморфоза, превращение еще не старой женщины, в которой все-таки можно было угадать прежнюю красавицу – окончательно в старуху с обвисшими плечами и поникшей головой, безвольно сгорбившуюся в своем кресле. Казалось, даже нос менял свои очертания, изгибался и становился крючковатым. Иллюзия, конечно, мираж, бред, но он видел перед собой сейчас настоящую, подлинную Бабу-Ягу, будто живую иллюстрацию к русским народным сказкам. Поэтому Саша пел и допевал свой романс не без труда. Превращение усугублялось сентиментальными старческими слезами. «Баба-Яга» растроганно шмыгнула носом. Растрогана она была в последний раз лет 35 тому назад и по тому же поводу. Какие стихи ей сочинили одномоментно! Как же любили ее, что так смогли! Как они тронули ее тогда! Не до слез, конечно. Впереди была целая жизнь, и сколько и как ее будут любить, и сколько будут ей посвящать и отдавать! Как весело было, как беззаботно, как здорово!..
Саша с трудом допел, отводя от нее глаза. Отложил гитару.
– Съездила в молодость, дура, – усмехнулась Виолетта, – с ветерком…
Потом она помолчала и неожиданно стукнула кулаком по журнальному столику, так что один бокал упал и разбился.
– Иди отсюда! – злобно выкрикнула она, – иди, пока не передумала. Уходи! Валера! – Тут же снова явился Валера, точно как в сказке по команде «Встань передо мной, как лист перед травой». – Валера, – она уже не глядела на Сашу и снова взяла бутылку. – Валера! Завяжи ему глаза и отвези до трассы с его сраной кошелкой и гнилыми грибами, – брала она грубостью никчемный реванш за свой внезапный сантимент и будущее, еще худшее одиночество. – Да подальше отвези, Валера, чтоб он никогда не вспомнил, где был…
– Да я и не собираюсь… – попытался возразить Александр Юрьевич, но Вета прервала его. – Молчи. Сегодня не собираешься, а завтра, глядишь, и соберешься. Ты меня знаешь. Может, я тебя опять заколдовала, – безрадостно пошутила, а может, и не пошутила она. – Все! Убирайся отсюда! Живо! Тоже мне – певец моей печали. Вон, я сказала! – И совсем отвернулась.
Последнее, что запомнил Саша перед тем, как ему завязали глаза, – это вновь залпом выпиваемый бокал, в котором было не меньше двухсот грамм неразбавленного виски.
* * *
Его высадили минут через 15 быстрой езды уже по трассе. Когда из леса выехали на трассу, он еще почувствовал, но потом было все время прямо и быстро. И молча… Затем Валера, ни слова не говоря, остановился, обошел машину, открыл дверцу и снял с глаз Саши широкую плотную черную повязку. И только тут сказал:
– Все, выходите, приехали. Дальше сами будете добираться.
Саша огляделся. Дорога была пуста, по обеим сторонам был лес. Ни знака, ни названия населенного пункта, ничего.
– А где мы находимся? – спросил он Валеру, не надеясь, впрочем, на ответ. Валера молчал и уже садился за руль. – Ну в каком хотя бы районе? – не унимался Саша, хотя правильнее было поскорее остаться одному и радоваться, что выбрался.
– Какой район – вы все равно узнаете, когда поймаете попутку, – мрачно отозвался Валера. – Но я вам советую не узнавать и забыть, где вы были и что видели. Забудьте и никогда не вспоминайте, ясно? И тем более – никому не рассказывайте. Вам же лучше будет. – Он лихо развернул свою «тойоту», снова тормознул на секунду и внушительно сказал: – Это хороший совет, поверьте. Если хотите жить спокойно, да и вообще жить, если уж на то пошло, – то забудьте.
И с этими словами Валера дал газ и исчез через 10 секунд за бугром шоссе.
Александр Юрьевич остался один. «Вечерело», – как пишут во многих романах, или еще лучше – «смеркалось». «В какую сторону к Москве? – подумал он в растерянности. – Пойду наугад в ту сторону, в какую он меня вез», – решил он и пошел. Странно, но ни одной машины ни в ту, ни в другую сторону не было несколько минут. «Да-а, запрятали ее как следует», – подумал он о Виолетте. Сзади послышался звук мотора. Саша обернулся и проголосовал. Машина, ехавшая с приличной скоростью, сперва промчалась мимо Саши, но потом резко, с визгом затормозила метрах в 50-ти впереди и медленно двинулась назад к нему. Саша подошел, скорее подбежал по обочине к уже приоткрытой правой дверце с вопрошающим криком:
– Вы в Москву?
Девушка за рулем, нагнувшись навстречу ему, приветливо сказала:
– Да. Садитесь.
Глаза ее смеялись.
– Значит, направление я угадал, – сказал Саша скорее себе, чем ей.
– Вот как? Направление? Даже не знали, в какой стороне Москва? – засмеялась она.
– Заблудился, – виновато сказал Саша, присаживаясь рядом с ней на переднее сиденье и впервые внимательно посмотрев ей в лицо.
Лицо, надо сказать, было привлекательным. Молодая женщина, лет 25, черненькая, смазливенькая – отметил про себя бывший бабник с богатым послужным списком, а нынешний профессионал-телеведущий добавил – взгляд черных глаз несколько тяжеловат, но ничего, это придает ей даже этакое сумрачное очарование… Ох уж эти черные глаза – не много ли за один день.
– Я обычно никого не беру по дороге, – сказала она, все еще почему-то не трогаясь с места, – особенно, когда одна еду. Мало ли кто попадется, вдруг маньяк. Вы, случайно, не маньяк? – блеснула она в темноте зубастой улыбкой. Улыбка была действительно «зубастой», но это ее не портило. Наоборот, выглядело обаятельно и, во всяком случае, – не хищно.
