Андрей Волос - Победитель
И не тигренком[16] он чувствовал себя ныне, нет! Он был тигром! Голодным, злым тигром! Амин охотился за ним — не достиг! Амин убил Тараки и бросил всю родню Генсека в тюрьму! Хорошо же!.. Посмотрим, где будет он сам! Где будет его жена! Дочери!.. Мерзавец! Узурпатор!
Бабрак возбужденно крутил головой из стороны в сторону.
Русский сказал недовольно:
— Товарищ Кармаль! Это не та интонация. Вы должны говорить уверенно, но не торжествующе.
Бабрак облизнул губы и кивнул.
— После жестоких страданий, — снова начал было он, но тут же закашлялся и поднял руку извинительным жестом.
— Ничего, ничего. Давайте сначала.
Афганец пощелкал тумблерами.
— Товарищ Кармаль, — робко сказал Сарвари. — Может быть, когда с Амином будет покончено, вы произнесете эту речь прямо по радио?
— Дурацкий совет, — буркнул он. — Времени будет меньше, а волнения больше!
— Прошу вас, — повторил русский.
Бабрак кивнул, поправил ворот и снова облизал губы.
— После жестоких страданий и мучений наступил день свободы и возрождения всех братских народов Афганистана! Сегодня разбита машина пыток Амина и его приспешников — диких палачей, узурпаторов и убийц!..
Когда запись наконец закончили, русский товарищ повеселел. Насвистывая, он сматывал провода, упаковывал аппаратуру.
— Очень хорошо, товарищ Кармаль! — сказал Сарвари, пожимая руку Бабраку. — Эти слова проникают в самое сердце! Завтра весь афганский народ будет криками радости и ликования приветствовать вас — своего нового правителя!..
Брезент, закрывавший вход, колыхнулся. Охранники пропустили в капонир нового человека. Бабрак узнал его — это был Большаков, начальник охраны.
Хмурясь, Большаков произнес несколько фраз.
Тот, что делал запись, удивленно выслушал его. Пожал плечами и перевел:
— Операцию отменили. Через час вылетаем обратно в Ташкент.
— Что?.. как отменили?.. почему в Ташкент?..
— На время подготовки другой операции. Собирайтесь!..
Бабрак непонимающе посмотрел на Ватанджара.
— Вы присядьте, товарищ Кармаль! — обеспокоенно сказал тот, вскакивая, чтобы поддержать его. — Присядьте!
Степь, освещенная луной
Трофим встрепенулся и открыл глаза. Негромко скрипели тормозные колодки, колеса все медленней стучали по стыкам рельс, доски нар подрагивали.
Сел, свесил ноги, зевнул и потер лицо ладонями.
Вот что-то заныло, заскрежетало под днищем, вагон дернулся и замер.
Как был, в исподнем, он прошлепал к двери, откинул крюк, с лязганьем откатил.
Ж/Д РАЗЪЕЗД БЛИЗ СТАНЦИИ ТЕРМЕЗ, АПРЕЛЬ 1929 г
Поезд стоял. Прозрачное серебро лунного света заливало бугристую степь. Прихотливо черненная тенями, редкими сухими будыльями и уже выгорелой травой, она, кое-где на пролысинах ответно серебрясь солью, недвижно мрела в густом горячем воздухе. Нещадно, по-лесопильному, трещали сверчки.
Справа виднелось низкое строение — должно быть, кибитка обходчика. А раз так, должен быть и колодец.
Трофим повернулся внутрь вагона и окликнул ординарца:
— Строчук! Подъем!
Несколько бойцов подняли головы.
— Строчук!
Большое березовое полено скатилось с нар и с глухим стуком упало на пол. Но тут же вскочило — это и был Строчук.
— Беги до машиниста, — приказал Князев. — Спроси, сколь стоять будем. Да разведай, где вода.
Строчук сиганул вниз и поспешил к паровозу, загребая по пыльной насыпи ногами, наспех сунутыми в сапоги.
Князев обулся, спустился на землю, прошел к соседнему вагону и стал, шипя от усилия, разгибать кусок стальной проволоки, которым были замкнуты проушины. Проволока ерзала в них и лязгала.
Изнутри послышалось легкое ржание.
— Сейчас, — бормотал Князев. — Сейчас, мои хорошие!..
Наконец он освободил проушины и отворил дверь. В нос ударило знакомым запахом конюшни — сеном, навозом, конским потом.
Лошади начали перетаптываться в стойлах.
— Ну, ну! — машинально бормотал он, взбираясь в вагон. — Тише вы, ироды, тише!
Зажег свечу, поставил на перекладину.
Бравый сунул морду между брусьев и тонко заржал.
Князев протянул руку и потрепал его по морде, негромко произнося слова, обычные при разговоре человека и лошади. Конь несколько раз признательно моргнул, потом грустно пожевал губами, тычась в ладонь. Князев понял его и ответил, успокоительно разъясняя:
— Скоро уже, скоро приедем. Терпи, недолго осталось!
Опережая звук собственных шагов, к двери вагона подлетел Строчук.
— Так что, товарищ командир батареи, часа полтора будем пузо греть! Машинист сказал!
— Вот черти! — Князев с досадой сплюнул. — Зажарить нас хотят здесь, бисово отродье! Лошади вон как маются… А колодец есть?
— Есть! У будки колодец!
— Давай, Строчук, поднимай Кривцова! Да ведра возьмите, дурни! — крикнул он уже в спину стремительно дематериализующегося Строчука.
Красноармейцы носили воду, Князев опустошал ведра в деревянные поилки. Воды нужно было много. Он вспоминал, как, бывало, после похода и боя, поздним вечером, когда хочется только упасть куда-нибудь — в сено так в сено, на голые доски, так тоже хорошо — и уснуть, он все же вставал и шел в конюшню. Зажигаешь каганец. Масло трещит, света ровно столько, чтобы в темноте на него не наткнуться. Ну еще, пожалуй, какой-нибудь шальной стрелок смог бы в тебя прицелиться… Ни спичек, ни свечей, ни керосина не было — а чего ж ты хочешь, если никто не работает, а все только воюют… Ведро за ведром — много воды. Если колодец глубокий, так это нешуточная работа. Да что — ему тогда, пожалуй, двадцать лет только стукнуло, сам был как лошадь… Напоив свою, принимался поить чужих. Хоть и чертыхаясь, хоть и злясь на самого себя — да ведь как не напоить, коли смотрят так доверчиво, а вздыхают безнадежно. Эх, мол, жизнь!.. Зато и животина к нему привыкала… как-то раз в ночной неразберихе где-то в Крыму, когда чуть ли не батальон пехоты Добровольческой армии с двумя орудиями обрушился на них как гром с ясного неба, он один в начавшейся панике смог увести разом двенадцать лошадей!..
Колодец был дрянь, вода мутная, солоноватая. Ну да на безрыбье…
Через час кончили дело.
— Крепче, крепче крути, — говорил Князев, морщась. Строчук кряхтел, сгибая непослушную проволоку. — Замков не могли навесить, хозяева!..
Он подергал проушины и махнул рукой:
— Ладно… Иди досыпай.
Сам сел в дверной проем вагона, свесив ноги к насыпи, с удовольствием закурил.
