Мария Арбатова - Меня зовут Женщина
— Она впрямую говорит Пушкину, что любит Дантеса? — выдохнула Лина.
— Не знаю. Свидетельств нет. Полагаю, она говорит, что любила. Но он видит, что любит! Он пишет после этого Геккерену: «...чувство, которое, может быть, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении весьма заслуженном...» Пишет, но не верит этому ни секунды и потому изо всех сил нарывается на дуэль.
Лина добралась до гостиницы и села в уличный бар выпить джина под звездным небом. Было пусто, только за дальним столиком сидел кого-то напоминающий мужчина лет пятидесяти. На поиски лагеря оставалось завтра, обещавшее начаться с катания на катере.
Лина оттягивала это сознательно, ворошить пространство детства было боязно. Но отказаться в принципе было не в ее стиле, она считала «лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть». Собственно, что такого она увидит, кроме примет бессмысленного детского унижения, о котором все давно выяснила...
— Ну что? — неожиданно гаркнул мужчина с дальнего столика, сгреб бутылку водки и переместился к Лине за столик. — Одна и никому не нужна? Точно, как я!
Лина внутренне подобралась, чтобы вышвырнуть его так, чтобы с сердечными перебоями летел до пляжа Аркадии, но узнала в нем суперизвестного артиста Василия Краснова.
— Мы с тобой сейчас немножечко выпьем, — сказал Краснов, с чувством разливая водку. — А эти суки пускай утонут в собственной желчи! Правильно, девочка?
— Договорились, — ответила Лина. У нее было достаточно жизненного опыта, чтобы не спорить с сильно подпившей звездой, для которой весь мир — сцена.
— Какая ты ласковая, — ответил артист. — Сейчас берем такси и едем к тебе.
— Я живу в этой гостинице, — объяснила Лина.
— Еще лучше. Только не говори, что ты меня не хочешь. А то я пойду к администраторше. Мне ведь ни одна баба не откажет. Соображаешь?
— Ни одна, — бережно ответила Лина, представив, что переживет от подобного предложения пожилая, вяжущая носки администраторша.
— Приехал, блин, сниматься в каком-то говне! Налили подливки по телефону. А в натуре: сценарий — блевотина, режиссер — педрила, денег — с мухину письку! Понимаешь, девочка? Что остается делать? Материться и плакать! — Он бодро выпил свой стакан и налил еще. — Умру я скоро! А меня еще никто толком не снял...
— Ну, зачем так мрачно? — приободрила Лина.
— А ты знаешь, что у меня уже было два микроинфаркта, девочка? Я уже слышал, как курносая цокает каблуками! А ведь я еще ничего не успел сказать... — сказал он, и его огромные глаза заблестели.
Краснов был большой артист, и если б Лина не знала, что плакать во ВГИКе учат на первом курсе, она бы разрыдалась в ответ.
— Жена у меня — сука. Дочка — проститутка! Понимаешь? — сказал Краснов и начал массировать область сердца. — Бабы, их бить надо чаще! Мало я баб бил! Как говорил один мой знакомый: «Угораздило же меня с душой и талантом родиться в России!»
— Это Пушкин говорил, — машинально поправила Лина.
— Нам, татарам, одна хрен... — уронил Краснов на грудь кудрявую седеющую голову. Лина залюбовалась, это практически был кадр из фильма-хита, где он играл преданного корешами криминального авторитета.
— Я очень люблю вас как артиста, — сказала она, понимая, что наступил момент социальных поглаживаний.
— А ты откуда знаешь, что Пушкин? — спросил Краснов, уголки его рта потеплели от признания. — Ты учительница? Давно я не спал с учительницами... Слушай, девочка, я тебя хочу. Но сначала я хочу писать. Где тут писают?
— По поводу писать — вон те кусты роз. По поводу остального — мимо. — Лина все еще сдерживала хихиканье.
— Ну, я пошел в розы. — Артист более-менее вписался в вертикаль и с трудом двинулся к кустам. — А ты пока настраивайся, девочка. Внутренне собирайся. А то помирать станешь, вспомнить будет нечего...
Лина нежно проводила глазами его удаляющуюся двухметровую фигуру, со всех сторон и во всех позах исследованную кинематографом, допила джин и приготовилась быстро слинять, но из кустов раздался сначала дикий хруст, а затем дикий вопль.
Лина бросилась туда и обнаружила Краснова лежащим в полуспущенных брюках, держащимся за сердце и хватающим воздух потемневшими губами. Она чуть с ума не сощла от страха и, представив, во что может вылиться любое неграмотное телодвижение в ситуации с известным артистом в кустах при по неизвестным причинам спущенных брюках, побежала в гостиницу к администраторше.
— «Скорую»! — заорала она на все фойе. — Вызовите «Скорую»! Там Василий Краснов в кустах! Ему плохо! У него было два инфаркта!
Господи боже мой! — запричитала пожилая администраторша, недальновидно назначенная Красновым в качестве объекта сексуального потребления. — Бежите скорей к нему, а я жену позову из пятидесятого номера! Может, какую таблетку даст! У нас «Скорая» ездит редко и медленно! Толку от нее — кот наплакал!
— Лучше я к жене в пятидесятый, а вы к нему! — крикнула Лина и, не дожидаясь лифта, понеслась вверх через две ступеньки.
«Редко битая», по уверениям Краснова, жена оказалась милой дамой в пеньюаре.
— Упал? — спросила она, зевая. — Спасибо. Сейчас я спущусь. Только кофту надену. Да вы не волнуйтесь так. Столько водки жрать, здоровое сердце не выдержит...
Лина побежала вниз. Краснов сидел на газоне, штаны были в общих чертах натянуты, дышал он еще плохо, но глаза уже блестели. Администраторша летала вокруг него, как бабочка вокруг свечи, протирая носовым платком, намоченным в водке, веер царапин на знаменитом лице:
— Голубчик ты мой! А я подую, чтоб не щипало... Розы-то они, сволочи, с шипами. Что ж тебе в тех розах-то понадобилось? А на них еще пыль всякая, можно сказать, инфекция...
— Видишь, девочка, какие из-за тебя издержки... — агрессивно начал было Краснов, морщась от боли и массируя сердце, но вдруг лицо его вспыхнуло глубоко жалобной гаммой.
За Лининой спиной нарисовалась «мало битая жена».
— Масик, — сказала она голосом оперуполномоченного, — что ж ты, свинья, с рожей сделал? У тебя ж с утра съемки.
— Зашпаклюют, не развалятся. Лучше посмотри, как я ушибся, идти не могу, — заканючил артист.
— Как ты ушибся, меня не волнует, если помнишь, завтра ты снимаешься на лошади. И никакого дублера не заказано. Так что, масик, будешь скакать по системе Станиславского.
— Может, я не пойду завтра, — проныл он. — Пусть больничный выпишут, у меня пульс сто.
— Пойдешь, масик. Я обещала Кошкину доставить тебя на съемки хоть в свинцовом гробу. Натура уходит, — резюмировала «мало битая жена» и закурила.
— Думаю, что я больше не нужна, — мягко сказала ей Лина.
