Мария Арбатова - Меня зовут Женщина
Лина бросилась от нее к пирогу.
Из салона-магазина «Пушкин» сборище двинулось доедать в сад Литературного музея, где среди роз и ненавязчивых фонтанчиков ждали столы. Красотка директриса музея показала свои уличные владения: примыкающее к музею богемное кафе и скульптуры в саду, просмотр коих обходился туристам в пять гривен.
Первый взгляд в литературном саду упирался в памятник Михаилу Жванецкому величиной с комнатную болонку. Веселый пузанчик, отточивший жало на борьбе с несправедливостью, сиял раскаленным металлом.
— Жванецкому очень не понравился памятник, — потупилась директриса, — он ему показался маленьким...
Лине почему-то вспомнилось интервью великого юмориста на первом конкурсе красоты в качестве члена жюри. Неприлично замаслясь взором, классик обличения промурлыкал:
— Ну, мы кое-что тут себе, конечно, присмотрели...
Лине еще тогда подумалось, как бы выглядела перевернутая модель. Длинноногие девчонки сидят в жюри, а по подиуму в плавках расхаживают носители животов, амбиций, сальных острот и закатно конвульсирующих половых членов.
— Номер восьмой не прошел на следующий тур, — объявляет председатель девичьего жюри.
И номер восьмой, нервно подпрыгивая на склеротических ножках, выкрикивает:
— Я еще остроумный. И потом, я страдал. У меня много денег. Меня обожают бандиты. Я связан с мафией.
Но девчонки перечеркивают его мужскую судьбу, устало объясняя:
— Какой второй тур? Что вы тут права качаете? С чем вы к нам пришли? Фактура запущена. Походки в принципе нет. Кожа — как на старых зимних сапогах, в которых ходили по улицам, посыпанным солью. И главное, кто за вами стоит?
Именно такой текст на конкурсе красоты сказали члены жюри хорошенькой, как персик, подруге Лининой дочери, после чего она траванулась таблетками. Слава богу, успели откачать!
Вторым был памятник собирательному герою одесских анекдотов, еврею Рабиновичу. Рабинович задирал к небу нос невероятных размеров. Третьим номером шла авангардистская рыбачка Соня.
— Представляете, — сказала директор музея, — как только мы ее поставили, в Одессу вернулась кефаль.
Одесситы жаловались, что стоит производство, не понимая, что, наконец, остались один на один с чистым морем, в которое прежде сливали промышленные отходы. И ни секунды не связывали с этим возвращение кефали и морского конька.
Лининой соседкой по столу оказалась очаровательная предпринимательница, возящая из Москвы шмотки.
— А вот если бы я писала законы, я бы сделала так, чтобы всяких пьющих женщин, бомжих и проституток сразу насильно стерилизовали, — сказала она после третьей рюмки.
— Это фашизм, — возразила Лина.
— А не фашизм, когда они детей на помойку выбрасывают? Когда толпы беспризорников живут в подвалах? — возмутилась предпринимательница.
— Это не фашизм, а слабые социальные программы, — пояснила Лина.
— Вот и давайте их стерилизовать, пока слабые социальные программы, — настаивала собеседница с удивительным упорством.
— А кто будет решать, кого стерилизовать? — ехидно поинтересовалась Лина.
— Специальные нравственные и очень уважаемые люди. Врачи, психологи, хорошие матери, — с готовностью откликнулась предпринимательница.
Лина поняла, что это безнадежно, и уставилась за забор садика, за которым стоял фургон с надписью «Жизнь прекрасна! Заказывайте кондитерские изделия по телефону...».
— Учтите, на Привозе можно ходить, только прижимая сумку к груди. У нас все воруют. Чашу в костеле украли! Я, правда, неверующая, но это же вообще, чтоб не было совести ни капельки! Это же не в райкоме воровать! — риторически излагала другая соседка по столу.
— Фирменное одесское блюдо называется тещин язык. Пальчики оближете! — громко объяснял лысый мужчина с другого конца стола. — Берется синенький, режется вдоль, чтоб, знаете, так, зернышки были видны. Солится, перчится изо всех сил и запекается. Берете в рот, обжигаетесь и вспоминаете свою тещу, гадюку.
— И ведь знаете, даже среди нас встречаются люди, полагающие, что «Тайный дневник Пушкина» Михаила Армолинского принадлежит перу Александра Сергеевича! — безутешно говорила дама с веером.
— А еще у нас есть тещин мост. Вон там, беленький, за двумя другими мостами. У одного первого секретаря была очень крутая теща. Он перед ней дрожал как осиновый лист. А она жила за горочкой. И чтоб ей было удобней ходить к дочке в гости, он построил этот мост, — не унимался лысый мужчина.
— Да, да... И этот безнравственный проект российского телевидения, в котором артисты и политики читают стихи Пушкина. А в конце Жириновский прибавляет к Пушкину от себя! Не понимаю, как это можно? — горевала дама с веером. — Они уже все отняли у нас! Но пусть они не трогают нашего Пушкина!
Лина пробралась в конец стола к Сергею Романычу. Его насиловала дама, живущая на собирании пустых бутылок.
— Вы такой известный человек, вы должны найти мне спонсора на издание книжки «Письма Пушкина южного периода», — говорила она, теребя его за короткий рукав рубашки.
— Голубушка, но у меня нет богатых друзей. Кроме того, спонсора надо убедить в том, что ему необходимо потратить именно столько денег именно на эту книгу, — растерянно отбивался Сергей Романыч.
— Вы ему скажите про будущее России, про ответственность перед потомками. Он вам поверит. Они же все дебилы! — говорила дама нараспев.
— Дебилы не умеют зарабатывать денег, — злобно влезла Лина.
— Умеют. Петому что они торгуют совестью! — настаивала дама.
— Если вы хотите просить денег на издание у киллеров, то конечно. Но все остальные торгуют своими силами и профессиональными навыками. — У Лины была масса претензий к представителям коммерческой элиты, но вид побирающейся тетки, сидящей на своем антиквариате, выводил ее из себя. — Сергей Романыч, у меня деловой разговор. Пройдемте на ту скамейку.
— Спасибо, что вырвали меня. Эта женщина просто рэкет. Она весь срок меня преследует своими «Южными письмами Пушкина», — пожаловался он, расположившись с Линой возле фонтана.
— Ну, что там дальше было? Напойте еще кусочек. А то я кому-нибудь здесь набью морду. У меня от них избыточная интоксикация, — попросила она.
— Хорошо. Но исключительно в терапевтических целях. А то мы с вами зачастили. Значит, 4 ноября, после получения Пушкиным анонимки, Натали признается ему во всем. Она показывает письма Дантеса, которые хранила, а не выбрасывала, как предписывает этикет порядочной женщине.
— Она впрямую говорит Пушкину, что любит Дантеса? — выдохнула Лина.
— Не знаю. Свидетельств нет. Полагаю, она говорит, что любила. Но он видит, что любит! Он пишет после этого Геккерену: «...чувство, которое, может быть, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении весьма заслуженном...» Пишет, но не верит этому ни секунды и потому изо всех сил нарывается на дуэль.
