Дорис Лессинг - Великие мечты
— Я делаю разрез по-старому, — сказала Сильвия. — Но вы, когда будете учиться, узнаете, что такой большой разрез устарел и его уже давно не делают.
Как только она вскрыла брюшную полость, то поняла, что слишком поздно. Аппендикс уже лопнул, залив все гноем. Пенициллина у Сильвии не было. Тем не менее она убрала гной, промыла рану и потом зашила ее. Закончив, врач шепотом сказала мальчикам:
— Думаю, она не выживет.
Оба громко заплакали, Умник — опустив голову в колени, Зебедей — уткнувшись лицом в спину брата.
Сильвия сказала:
— Мне нужно сообщить о том, что я сделала.
Умник прошептал:
— Мы никому не расскажем. Никому-никому.
Зебедей схватил ее за руки, еще запачканные кровью, и воскликнул:
— О Сильвия, о доктор Сильвия, у вас будут неприятности?
— Если я не сообщу сейчас, а потом узнают, что вы все знали, то у вас тоже будут большие неприятности. Так что ничего не поделаешь, придется рассказать.
Сильвия расправила на девочке юбку и блузку. Бедняжка умерла. Ей было всего двенадцать лет.
— Скажите плотнику, что нам нужен будет гроб скоро-скоро.
Она отправилась в дом, нашла там отца Макгвайра, только что вернувшегося из поездки, и рассказала о том, что случилось.
— Я должна сообщить господину Мандизи.
— Да. Я думаю, это нужно сделать. Не говорил ли я тебе, что такое может произойти?
— Конечно говорили.
— Я позвоню господину Мандизи и попрошу, чтобы он сам приехал.
— Телефон не работает.
— Пошлю Аарона на велосипеде.
Сильвия вернулась в больницу, помогла уложить девочку в гроб, нашла Джошуа, который спал под своим деревом, сказала ему, что малышка умерла. Но Джошуа уже плохо соображал, ему требовалось время, чтобы воспринять то, что ему говорят. Сильвия не хотела слушать, как он станет проклинать ее (а он, несомненно, именно так и поступит), поэтому она ушла, не дожидаясь его ответа. Врач сказала Зебедею и Умнику, что сегодня она не придет в деревню на урок, и попросила их провести занятие вместо нее: надо просто послушать, как люди читают, и еще проверить письменное задание.
В доме священник пил чай.
— Сильвия, дорогая моя, я думаю, тебе стоит отправиться в небольшой отпуск.
— И что от этого изменится?
— Пусть все уляжется.
— Вы думаете, все уляжется?
Он промолчал.
— И куда я поеду, святой отец? У меня нет другого дома. И пока новая больница не достроена, я буду нужна этим людям.
— Подождем, что скажет господин Мандизи. Он уже скоро должен подъехать.
В эти дни господин Мандизи был их другом; давно прошли те времена, когда он вел себя грубо и подозрительно. Однако он, как и был, оставался чиновником, который должен выполнять свои обязанности.
Когда Мандизи приехал, его никто не узнал. От него оставалось только имя, остальное съела ужасная болезнь.
— Господин Мандизи, в таком состоянии вам нужно лежать в постели.
— Нет, доктор. Я еще могу работать. В постели лежит моя жена. Она очень больна. Вдвоем, бок о бок — нет, я не думаю, что мне это понравится.
— Вы сделали анализы?
Он помолчал, потом вздохнул, сказал:
— Да, доктор Сильвия, мы сделали анализы.
Ребекка внесла обед: мясо, хлеб, помидоры. Увидев чиновника, она ахнула:
— Ах, господин Мандизи, ай-ай-ай!
Поскольку Ребекка всегда была худой и невысокой, а костлявое лицо скрывал платок, он не мог видеть, что она тоже больна, и поэтому сел за стол, ощущая себя обреченным человеком среди здоровых счастливцев.
— Мне так жаль, господин Мандизи, — сказала Ребекка и вышла из комнаты, плача.
— А теперь вы должны мне рассказать все как было, доктор Сильвия.
— Да.
— Был ли шанс спасти ее?
— Был, небольшой. Понимаете, у меня нет пенициллина, он закончился, и…
Мандизи сделал рукой жест, который она слишком хорошо знала: не обвиняйте меня за то, в чем я бессилен.
— Мне надо будет сообщить в большую больницу.
— Конечно.
— Вероятно, они захотят сделать вскрытие.
— Тогда им нужно поторопиться. Девочка уже в гробу. Почему бы вам просто не сказать, что это моя вина? Я не хирург.
— Это была трудная операция?
— Нет, одна из наиболее простых.
— Настоящий хирург смог бы что-нибудь сделать на вашем месте?
— Да нет, вряд ли. Нет, ничего.
— Не знаю, что вам сказать, доктор Сильвия.
Было очевидно, однако, что ему хотелось что-то сказать. Мандизи сидел, опустив глаза, затем взглянул на нее с сомнением, потом посмотрел на священника. Сильвия понимала, что он знает что-то, что ей и отцу Макгвайру пока неизвестно.
— В чем дело? — спросила она.
— Кто такой ваш друг Матабеле Босман Смит?
— Кто?
Господин Мандизи вздохнул. Тарелка с едой стояла перед ним нетронутая. Как и перед Сильвией. Священник ел размеренно, хмурый. Господин Мандизи сжал лоб рукой и сказал:
— Доктор Сильвия, знаю, что от моей болезни нет мути, но у меня так болит голова, так болит, я не знал, что бывает такая боль.
— У меня есть кое-что от головы. Я дам вам таблетки.
— Спасибо, доктор Сильвия. Но должен сказать еще… Есть еще кое-что… — Вновь он посмотрел на священника, и тот кивнул ему, подбадривая. — Вашу больницу собираются закрыть.
— Но этим людям нужна больница!
— Скоро откроют новую… — Лицо Сильвии просветлело, затем она увидела, что чиновник просто хочет утешить себя и ее. — Да, скоро у нас будет больница, я уверен, — повторил господин Мандизи. — Да, такова ситуация.
— О'кей, — сказала Сильвия.
— О'кей, — сказал господин Мандизи.
Неделю спустя пришло адресованное отцу Макгвайру машинописное распоряжение закрыть больницу «с момента получения данного письма». И в то же утро прибыл полицейский на мопеде. Это был молодой чернокожий парень, лет двадцати, и он, совсем недавно облеченный властью, пока еще неловко себя чувствовал. Отец Макгвайр пригласил полицейского сесть, и Ребекка налила ему чаю.
— Итак, сын мой, что я могу для тебя сделать? — поинтересовался священник.
— Я ищу похищенное имущество.
— Ага, понятно. Что ж, в этом доме ты его не найдешь.
Ребекка молча стояла у буфета. Полицейский обратился к ней:
— Тогда, может, ты проводишь меня к своему дому, и я поищу там.
Ребекка сказала:
— Мы ездили смотреть на новую больницу. Там сейчас живут дикие свиньи.
— Я там тоже был. Да, свиньи и, кажется, бабуины. — Полицейский засмеялся, но осекся и вздохнул. — Но здесь есть больница, говорят, и мне дан приказ осмотреть ее.
— Больница закрыта.
Священник подтолкнул к полицейскому письмо, тот прочитал его и сказал:
— Ну, если она закрыта, тогда я не вижу никаких проблем.
— Таково и мое мнение.
— Думаю, мне нужно обсудить все с господином Мандизи.
— Это хорошая мысль.
— Только он нездоров. Господин Мандизи нездоров, и я думаю, что скоро нам пришлют вместо него другого человека.
Полицейский встал, не глядя на Ребекку, чей дом, он знал, ему следовало бы посетить. Тем не менее он сел на мопед и с ревом помчался обратно через буш.
А Сильвии тем временем нужно было закрывать больницу.
В палатах лежали пациенты, Умник и Зебедей раздавали лекарства.
Она сказала священнику:
— Я поеду в Сенгу, попробую встретиться с товарищем министром Франклином. Мы в юности были знакомы. Он приезжал в наш дом на каникулы. Он был другом Колина.
— Ах, нет ничего хуже, чем люди, которые знали тебя до того, как ты стал товарищем министром.
— Но все-таки я должна попытаться что-то сделать.
— Не будет ли лучше тогда надеть красивое чистое платье?
— Да, разумеется. — Сильвия ушла к себе в комнату и вскоре появилась вновь в костюме «на выход» из зеленого льна.
— И наверное, ты захочешь взять с собой ночные принадлежности и другие вещи для дороги?
И снова Сильвия скрылась в спальне, откуда вышла с сумкой.
— А теперь я позвоню Пайнам и спрошу, не планируют ли они поездку в Сенгу.
Эдна Пайн сказала, что будет только рада поводу сбежать на время с проклятой фермы, и через полчаса уже подъехала к миссии. Сильвия запрыгнула на сиденье рядом с ней, помахала отцу Макгвайру:
— До завтра.
И Сильвия уехала, но не на один день, а на долгие недели.
Всю дорогу до города Эдна жаловалась. Помимо прочего она поделилась новостью, возмутительной и о которой вообще-то не следовало бы рассказывать, но, сказала она, не рассказать невозможно. С Седриком связался один из этих пройдох и заявил, что если Пайны отдадут ему свои фермы «сейчас-сейчас», то на их счет в Лондоне поступит сумма, равная трети стоимости ферм.
Сильвия переварила услышанное и рассмеялась.
— Вот именно — смешно. Нам остается только смеяться. Я говорю Седрику: бери что дают и давай сматываться отсюда. А он отвечает, что не согласится на треть стоимости. Он хочет дождаться, пока ему не предложат нормальную цену. Говорит, что одна только новая дамба в два раза увеличила цену фермы. А мне лишь бы выбраться отсюда. Что я больше всего здесь ненавижу, так это лицемерие. Меня тошнит от него.
