Александр Иличевский - Перс
Откуда он возьмет так много соколов? Как мы их довезем? Хашем — при всей своей монументальности, способности полностью поглотить внимание и воображение — часто выглядел настолько беспомощным, что у меня опускались руки, хотелось его треснуть, чтоб опомнился.
4Как жить в пустыне, в степи, где ничего, кроме горизонта, травы, песка; где нет женщин. Пустыня превращает мужчину в нелюбимого ребенка. Мужчины становятся подростками — из-за скудости развлечений. Подростки используют все подручное, чтобы позабавить себя. Камни, насекомых, птиц, свои души и тело; ящериц-калек, бойцовых скорпионов, усаженных в банку; ненависть, ярость. Отсутствие женщин рождает бессердечность, ад подменяет раем и населяет его фантомами мастурбации. Детские шалости оборачиваются делом жизни. Подростковая безжалостность искажает нравственность взрослого мира, делает его ненастоящим. Удаленность от жизни позволяет быть к ней безразличным, желать ее уничтожения…
— Господи, какое блаженство, — простонал Хашем.
Он лежал в ванне плечом вперед, подавшись рукой, которая прикрывала причинное место, другой он протягивал мне папиросу. До краев поднявшаяся вода дышала волной, набегала на его грудь и обратно на огромные плоские ступни с поразительно длинными пальцами — в то время как дым ниткой выходил из уголка губ.
Он поднял голову, взял у меня гильзу, потянул и снова откинулся назад и закрыл глаза.
— Ребята, ради всех святых, сколько можно? — позвал голос из комнаты. — Давайте, лентяи, вы торчите в ванной уже больше часа.
Керри сидел на широченном подоконнике, парившем над Торговой улицей, и наблюдал, как внизу, в стремительно смежающихся сумерках, вспыхивают фонари, отрезками улиц и переулков огни спохватываются перебежками к набережной. В час ночи город сбавит накал, и тогда прозреет блеском море, три пунктира маяков, два корабля на рейде, цепочки эстакад у горизонта, периметры складов, и звездный объем встанет над морем…
«А что если все эти звезды уже погасли?» — думает Керри, и у него сосет под ложечкой от жути.
Через час мы вновь обретем силы и разойдемся по комнатам этой огромной — во весь этаж — квартиры в центре Баку, превращенной в бордель. У Керри здесь зазноба, юная Гюзель. Хашем изредка составляет нам компанию. Из непостижимого мной любопытства.
После, проводив Хашема и оставив Керри, во чреве безлунной ночи я шел по родному городу. Моторная память оказалась надежней памяти представлений, тело, как кошка, помнило кинетические складки пространства, уложенные с той же надежностью, с какой десантник укладывает ткань парашюта, и теперь они раскрылись махом и нерушимо понесли вниз по городу. Дотрагиваясь до знакомых углов, стволов деревьев, до лестничных перил, заглаженных на излете, до истонченных ручек дверей парадных, обнаруживая в верном месте проходной подъезд, и за ним — нога радостно нащупывает на той самой последовательности высот те самые (степень гладкости подошва чует прерывистым скольженьем) четыре ступеньки, я шел по городу ночью с тем же сладострастием, с каким в детстве слепо тыкался и целовал материнский живот.
5Когда Керри напивался, в нем пробуждалась молодость. Он и так — благодаря осанке и телесному складу — не выглядел стариком, а после стаканчика лицо его окрашивали кровь и улыбка смущения.
Керри внутренний был гораздо слабее Керри снаружи. Изнутри Керри напоминал себе сумерки, стоянку старости, в то время как при его белобрысости седина была неотчетлива и являлась только, когда на пляже он выходил из воды и на сильной плоской груди серебряные ленты волос, слипшихся, плоских от стекающей воды, давали блеск, и только тогда было возможно вдуматься в возраст этого сильного, красивого, натренированного тела. Самое худшее, что только мог себе вообразить Керри, — смертное одиночество. Вот так, без обиняков — стиснут или засыпят, и будешь зреть каждой частичкой углерода, глазищами — пустоту — немоту, отъединенность, и поделать ничего нельзя, вот только лежать и не двигаться, клаустрофобия, приступ нескончаемый, тоска и ужас, никаких чертей или архангелов — ничего, только темнота, теснота и бессилие забыться.
За все эти месяцы на всем побережье он не встретил ни одного красивого тела, ни одного красивого лица, говорил себе: «Поразительно!» — и понемногу соображал, что здесь было вокруг пятнадцать-двадцать лет назад, когда всю эту купающуюся молодежь во младенчестве не баловала сытость, а повально посещали дистрофия и рахит.
Неделя пляжного отдыха притупляет вкус моря, к тому же с востока доносились обрывки мертвой зыби. Он искупался утром и ушел с ночевкой в предгорья. На обратном пути попал на сложный спуск, кое-где на четвереньках, в глинистых местах, съезжая вместе с сыпучкой по водомоинам.
Отмывшись, отправился на базар, купить фруктов, сыра. Она торговала в этот вечер одна — отрада его взора — тонкая девчушка с чуть грубоватым лицом, с чересчур тонкими твердыми губами, остреньким морщащимся подбородком, красные точки по нему, и четкими скулами. Базарной семейной торговлей руководила ее мать, спокойная деятельная женщина с хорошим строгим лицом, но она была за прилавком только по утрам, распродавала хлеб и молочное, так что большую часть дня девочку можно было застать одну или с братом, который остерегался его и помалкивал или вообще уходил подымить с друзьями. Ему нравились ее стать, большая смуглая грудь, дышащая вместе с кружевными краешками ситцевого лифа, но ни о какой близости он не мог и помыслить. Керри с удовольствием последние три года наблюдал, как благодать зрелости постигает его, притупляя остроту, но даруя полноту покоя. Теперь ему нравилось смотреть на женщин-нимф (между женщиной и нимфой для него никогда не было зазора) с точки зрения искусства. Ему нравилось не чувствовать возбуждения от вида плоти, ощущать провал на месте всегда живо и красноречиво отзывавшегося участка мозга, с презрением прохладным относиться к будничным видам плоти и ценить высоко, каким-то новым органом чувств, ее превосходность, необыкновенность, надмирность.
«Куда девается плоть после смерти? Куда? Что душа пропадает — тут мало удивительного, душу еще никто не измерил, есть она, нет? А вот тело — наглядность его, данность, что? Неужели пропадает бесследно?.. Куда девается энергия красоты? Отапливает небо? Подавляющую часть своей научной и культурной мощности человечество тратит на то, чтобы смерть отдалить, перехитрить — духовностью, медициной, ритуалом, алгоритмизировать у ней привычку, к которой привыкнуть нельзя…»
…Керри не сомневался, что она откажется, но она кивнула и, глядя в сторону, сказала, не шевеля губами, что здесь ей нельзя, что она завтра поедет в город, и пусть он тоже поедет, она будет ждать его на набережной, у парашютной вышки.
«Алты, алты, шесть часов», — бормотал Керри, помахивая пакетом с белыми черешнями, которые он пользовал в качестве конфет к чаю и которые он прикончит завтра, под навесом у своего ангара ровно в семь, когда девочка подожмет подкрашенные губы и быстрым шагом поднимется с уже вспыхнувшей фонарями набережной в город.
6Лица иностранцев в Баку похожи на лица притесняемых оккупантов. Commonwealth Sooner, Frontera, Delta/Hess, Grunwald, Repsol, ExxonMobil, BP, Shell, AGIP, Mitsui. Керри раздражается невероятно, глядя на эти гестаповские выражения лиц. Особенно такие лица у тех, кто идет рука об руку с девушкой-азербайджанкой. Керри понимает, что это связано с защитной реакцией, но все равно его корежит. Говорит Керри:
«Старость — это время, мера уничтожения. Вечности нет. Ибо она — смерть».
«Единственное, о чем я жалею, — что не попробовал стать альпинистом. В горах проще погибнуть, чем в море».
«Каждый день в течение двух часов я читаю Коран, чтобы понять тех людей, которые превратили башни и самолеты в рану. Пока у меня больше вопросов, чем ответов. А еще я учу арабский».
«Классовое неравенство — главное зло моей страны. Я люблю Америку. Она столь же разнообразна, как СССР. Алабама отличается от Калифорнии больше, чем Узбекистан от Эстонии. Забавно пару дней провести в пути от Бирмингема до Тускалусы. Негры-слуги кланяются тебе, подстригая лужайку у дома, в супермаркете легко встретить старуху в живописной коляске, которую толкает чернокожая служанка в накрахмаленном белоснежном переднике; на заправке вы вряд ли сразу поймете кассира, сколько вы должны денег за бензин, и сильно удивитесь, оказавшись среди обрушенных кварталов, полных затхлости, бездомности, отравленных пороком и кокаином, где многодетные мамаши плодятся ради пособий, где дети обучаются игре на фортепиано по сухому „клавиру“ — по доске, раскрашенной в оскал черно-белых клавиш. Я всегда знал, что если захочу повеситься, то вот там мне никто не помешает. Пыльная разруха. Солнечный свет сквозь прореху в крыше. С балки свисает тонкий ремешок. А сад за крыльцом поглощен лианами, дебри тянутся по заболоченному берегу реки, где, случается, вдруг попадается залетный, из заказника, аллигатор. Вот таких пустых домов полно на речных окраинах, выбрать наугад, захрустеть стеклом, перешагнуть порог, остановиться, следя за пыльным лучом, его медленным движением».
