Анна Матвеева - Небеса
Есть две вещи, о которых я должна рассказать тебе, прежде чем попрощаться надолго. Отнесись к ним, пожалуйста, всерьез, без дурацких своих шуточек.
Первое.
Алеша в последние месяцы занялся не своими делами, он начал общаться с темными силами: поверь, я знаю, о чем говорю. Его новые партнеры затеяли чуть не религиозную революцию, деталей я не знаю. Даже если он рассказывал мне что-то, я не всегда могла его услышать. Я почти все время отдавала Орбите и не всегда присутствовала в физическом теле.
У Алеши были громадные долги. Его счета в Цюрихе и Люксембурге арестованы — на них можете не рассчитывать. Через полгода максимум ему пришлось бы скрываться от кредиторов. Он получил от новых партнеров большую сумму — и решил хранить ее дома, в книгах. Самые дурацкие книги, на верхних полках. Это все, что у нас есть, и я прошу тебя отдать эти деньги Марианне Степановне: обязательно сделай так, Глаша, это моя воля.
Второе.
Я хочу, чтобы Петр рос под присмотром Марианны Степановны. Я настаиваю, чтобы ты предъявляла ей ребенка при первом же требовании. Глаша, я оставила его тебе только потому, что мама делает куда более важное дело, но я надеюсь, что и ты однажды поймешь: «Космея» — это наше общее счастье. Марианна Степановна сказала, что у Петра — большое будущее, я прошу тебя, Глаша, сделай, как я говорю.
Вот и все, пожелай мне легкой дороги!
Сашенька!
Как я рада, что со всем этим покончено — навсегда!
Я вновь свернула листок и вложила его в разорванный конверт — на нем были наклеены марки авиапочты. Мне совсем не хотелось, чтобы Петрушку ждало такое же «большое будущее», какое выпало на долю его матери. Прости меня, Сашенька…
Дверной звонок врезался в мои мысли, и, все еще во власти письма, я побрела в прихожую. На вешалке проветривалась Сашенькина шубка, прижатая Алешиным пуховиком: от правого рукава сильно пахло табаком.
Через «глазок» я увидела Антиноя Зубова.
Я распахнула дверь, уверенная, что депутат сожмет меня в объятиях и будет целовать прямо в прихожей — такими нетерпеливыми поцелуями, когда от скорости и страсти зубы стучат, соприкасаясь… Но Антиной Николаевич только лишь потрепал меня за плечо — большей частью, чтобы привести в чувство. От него пахло сладкими цветами — знакомый одеколон, почти женский запах, когда б не ядовитая капелька горечи.
— Почему ты не рассказывала мне о своем родстве с Лапочкиным? — укоризненно спросил Зубов. — Впрочем, я сам все давно знал.
Мой гость пренебрежительно оглядывался по сторонам:
— Да, это вам не терем Батыра Темирбаева, видать, дела у Алеши вправду не ладились. — Он приостановил взгляд на свертке с деньгами: — Собираешь вещи? Уже нашла что-нибудь интересное?
Я покачала головой — словно бы кто-то взял меня за макушку и жестко наклонял ее вправо-влево.
— Я не имел в виду деньги, дорогая, — мягко упрекнул Антиной Николаевич и подошел ко мне совсем близко.
Я дурела от запаха сладкой горечи и чувствовала плотную тяжесть конверта: он торчал в заднем кармане джинсов.
— Деньги можешь оставить себе, Алеша их отработал. Я ищу нечто другое. Маленький листочек бумаги. Или два листочка… Ну же, дорогая, если ты не нашла ничего похожего — просто скажи мне правду, у нас с тобой не должно быть секретов!
Зубов навис надо мной огромный, как небоскреб, в лазурных глазах загорались маленькие искры. Он опустил руки мне на плечи, я вспыхнула, как подожженный хворост. Потом вытащила письмо из кармана и протянула его депутату: конверт успел нагреться моим телом.
…Зубов прочитал письмо быстро — пролистнул глазами, как скучную газету, и небрежно сунул в карман пиджака. Конверт остался на столе: треугольник со следами клея топорщился кверху.
— Как испортились люди… — сказал депутат и посмотрел на меня так строго, словно я должна была ответить перед ним за все человечество. Но я окаменела, услышав знакомые интонации — предчувствие затейливых слов вгоняло в транс, и я могла бы раздувать шею на манер факирской кобры с выдранным жалом, попроси он меня об этом. — Как испортились люди! — повторил Зубов.
Он подошел к книжным полкам. Брезгливо и бегло скользнул взглядом по корешкам.
— Не худшая из девушек готова обменять сравнительно честные имена своих родственников на поцелуй малознакомого человека. Дорогая, ты ведь даже не спросила — себя или меня, — что бы делать депутату Зубову в квартире мертвого негоцианта и сектантки-самоубийцы?
Меня обдало жаром: Зубов не имел права говорить так об Алеше и Сашеньке!
Депутат пытался вытащить из тесного ряда книг некий том, тот не желал подчиняться, и переплет хрустнул под красивыми пальцами. Антиной Николаевич изумленно выпустил книгу из рук, кажется, ему стало больно.
— Все будут видеть в этой истории внешние, неважные причины, — обиженно заговорил Зубов. — В трагедии увидят фарс и станут вынюхивать зарытый сундучок: люди бесконечно испортились, дорогая. Никто не помышляет о борьбе во имя великой идеи, деньги — вот единственная идея, понятная всем…
— Разве не вы признавались мне в беззаветной любви к деньгам?
Прежде я не осмелилась бы говорить с Зубовым в таком тоне, но он не стал злиться:
— Дорогая, ты все путаешь. Я потратил на эти экзерсисы куда больше, чем получил или получу в будущем. Если иметь в виду денежный эквивалент. Другое… Другого не увидит никто. Запомни эти слова — при случае можешь высечь их в мраморе. Чистое наслаждение игрой исчезло в тумане прошлых веков — как и верность принципам. Если б дьявол посетил каш Николаевск с целью изучения конъюнктуры, его бы отсюда не выпустили. Души уходили бы по самым бросовым ценам. Одни предпочитают деньги, другие берут поцелуями, не так ли? Впрочем, есть и третьи, пусть их можно пересчитать на один счет. — Зубов самодовольно улыбнулся Сашенькиному зеркалу. — Жаль, никто не поверит чистоте потока: все будут выискивать грязное, илистое дно. Но не все делается ради выгоды. Хочешь, дорогая, я научу тебя, как избавиться от неугодного человека?
К примеру, этот человек — епископ. Высокомерный поп и пуп духовной жизни. Записывай, дорогая. Надо взять двух бессовестных игуменов, по штуке бизнесменов (одного разоренного и одного жадного), добавить к ним продажную журналистку и парочку юных наркоманов, которые за дозу не только подпишут любые свидетельства, но даже — вполне убедительно! — оросят их собственными слезами. Все ингредиенты добросовестно перемешиваем и добавляем к ним столько человеческого быдла, сколько пожелаем. Настаиваем варево на медленном огне и обливаем с ног до головы означенного епископа.
