Дмитрий Быков - Орфография
— Вы? — вскинулся Свинецкий. — Но ведь я арестовал вас. Побег?
Это «я арестовал вас» выглядело так трогательно в его положении, что Ять почувствовал к нему теплую симпатию.
— Видите ли, — осторожно попытался он объяснить эсеру особенности текущего момента, — история несколько ускорилась. Власть переменилась.
— Значит, вы не бежали, — зажимая бороду в кулаке, мрачно констатировал Свинецкий. — Как были тряпкой, так и остались.
Даже в этой ситуации его больше всего заботил вопрос о воспитании из Ятя истинного революционера.
— Не успел, — виновато признался Ять. — Татары освободили.
— Татары? — вскинулся Терновский. — Восстание? Что вы говорите!
— Да, восстание. Обиделись на закрытие рынка и ночью захватили Гурзуф.
— На Ялту идти не собираются? — с надеждой спросил Кропачев. — Они бы эту суку гетманскую в один укус…
— Не знаю. Пока устанавливают в Гурзуфе свои порядки. Русским на рынке ничего не продают, готовится всеобщее обрезание…
— Кто бы мог подумать! — всплеснул пухлыми руками Терновский. — Такие смирные…
— Революция электризует массы, — важно заметил Свинецкий. — Я рад, что возрождаются национальные движения. Российская империя была тюрьмой для всех народов, кроме русского…
— Вот вам национальные движения! — Терновский мотнул головой в сторону наглухо закрытого окна. — Пришел неведомый хохол и прогнал всех.
— Пролетарии все братья! — стукнул кулаком по колену Кропачев. — Что ж мы, для того русского царя скинули, чтобы у нас гетман сидел? Или, того хуже, мулла? Спасибо вам широкое от рабочего классу, сменяли гуся на порося!
— Сейчас не спорить надо, товарищи, — робко заметил Трубников. — Сейчас думать надо, как татар погнать да гетмана скинуть, а уж там договоримся…
— Нет, не договоримся! — вскинул голову Свинецкий. — С вашими товарищами пытались договориться — они украли революцию, как цыгане крадут ребенка! Мы должны выяснить все между собою сейчас, и только сейчас!
Эта уверенность, что в полутемной ялтинской гостиной решается судьба России, окончательно развеселила Ятя. Он уселся в свободное кресло и приготовился слушать.
— А как вы попали в Крым? — подозрительно спросил Терновский. — С большевистским поездом?
— Это не был большевистский поезд, — веско пояснил Грэм. — Не верьте слухам. Я тоже прибыл этим поездом, но с особой миссией.
— Позвольте узнать, какой?
— Терпение, терпение, — усмехнулся Грэм, и Ять поразился его уверенности: не было в России другого писателя, который бы так уверенно претворял вымысел в явь.
— О, как это будет прекрасно! — не слушая никого, увлеченно фантазировал Свинецкий. — Могучая центробежная сила революции… страна, подхваченная ею, распадается на множество автономий! Гибнет удушающая центральная власть, в каждом вольном городе расцветают свои таланты… своя письменность… Потом можно объединиться, но вначале, когда падают скрепы… Гигантская махина, лежавшая тяжелой тушей на пути человечества к будущему, превращается в цветущий сад национальных государств, свободных, новых…
В эту торжественную минуту послышался резкий стук в дверь, и мимо гостиной прошаркала хозяйка, сквозь зубы ругающаяся по-датски.
— Кто это? — трясущимися губами прошептал Трубников.
— Господи, да успокойтесь! — отмахнулся Грэм. — Это Егор, дворник, пришел с базара…
Послышались стук отодвигаемой щеколды и тяжелые шаги. Дворник басовито отчитывался о приобретенном и потраченном.
— А почему она всех пускает? — полюбопытствовал Ять. — Что за старуха?
— Это фрейлина двора, Анна Густавовна фон Кирстенхардт, дальняя родственница императрицы Марии Федоровны, — уважительно пояснил Терновский. — Но пускает не всех — не то бы тут уже было, знаете… Мы с ней старые друзья, а новая власть, — он кивнул на Кропачева, — к ней еще в декабре ездила представляться. Слава Богу, хватило ума не трогать старушку.
— Со старушками не воюем! — огрызнулся Кропачев.
— Она бабушка известная, — подтвердил Трубников. — Ее на всем побережье знают. Помогала много, на бедных давала…
— А вы и брали, — презрительно заметил Свинецкий. — Вот — рабство…
— Однако вы тоже здесь, — тяжело, всем телом повернулся к нему Терновский.
— Здесь… потому что здесь пока безопасно. А все-таки я презираю и этого так называемого монарха, и его семью. Она надеется купить себе жизнь, когда кто-то из нас вернет власть, — вот ее расчет. Ведь все мы здесь — представители власти, вопрос только — кто раньше ее получит. Ять тихо рассмеялся.
— Простите, — говорил он сквозь смех, — простите, господин диктатор, а все-таки это уж очень смешно. Сидят в одном убежище четыре властителя… прелесть что такое! Это, знаете, пасьянс такой был — четыре короля… Секунду, сейчас вспомню. Значит, четыре короля пошли к четырем дамам, выпили, расшумелись, пришлось, значит, соседям вызвать полицию… Полиция — это валеты. Потом все смешалось, а потом это как-то так раскладывалось, что…
— Вы всегда иронизируете, — недовольно заметил Свинецкий. — Это позиция труса, но вы сами себе не желаете отдать в этом отчет. Когда-нибудь придется платить за все… решаться на что-то… Боюсь, из вас так никогда и не сделаешь человека.
— Не имею чести вас знать, — обиженно заметил Терновский, — вы, может быть, с особой миссией из Петербурга, но позволю себе заметить, что градоначальник Ялты — должность не пустая, я в должности седьмой год, и город в его современном виде…
— Да я не подвергаю сомнению ваши заслуги! — миролюбиво остановил его Ять. — Но как вам в этом, с позволения сказать, убежище не ясна тщета всех ваших разногласий? Ей-Богу, только русские могут сидеть в подвале и еще спорить, спорить, спорить…
— А что делать?! — вскинулся Свинецкий. — Лапки кверху — так, по-вашему, благороднее?
— О душе думать, — вздохнул Ять. — Или хоть сообразить, как гетмана сбросить…
— Мы об этом и спорим! — развел руками Терновский. — Нельзя же действовать, не договорившись об основах…
— Да вы для того только и спорите об основах, чтобы не переходить к делу. Вот вы, Владимир Васильич, — отнесся Ять к Свинецкому, — хоть бы акт организовали! Не насмерть, конечно, но так, чтоб оглушить. У вас получится, я думаю… — Ять изо всех сил пытался загнать внутрь неудержимый смех, но он лез наружу, как пена из бутылки.
— Акт? — с невыразимым презрением отозвался Свинецкий. — Чтобы власть досталась господину Терновскому или вашим друзьям большевикам? Ять понятия не имел, с чего большевики вдруг стали его друзьями, но доискиваться причин не стал.
