Дмитрий Быков - Орфография
— Не лякайтесь, не лякайтесь, шановны панове, — проговорил незнакомец. — Це ж я, ваш хетьман.
Ять расслышал, как Свинецкий взвел курок.
— Не стреляйте, ради Бога! — умоляюще проговорил гетман на чистом русском языке, почти без акцента. — Господа, я ровно в том же положении, что и вы… Умоляю… Позвольте мне объясниться…
— Ни с места, наглая рожа! — заорал Терновский, чувствуя себя хозяином положения. — Дошел, значит, и до тебя черед! Что, солдаты в городе? Скинули-таки тебя, тварь чубатая?!
— Сядьте, Терновский, — брезгливо сказал эсер, зажег свечу и закурил. — Рассказывайте, гетман, в чем дело.
— Ночью… ночью пришел крейсер «Верный», — уныло забасил гетман. — На нем бунт, матросы отказались слушаться большевиков…
— Молодцы! — восхитился Свинецкий. — Я знал!
— Да, да… Говорят, не для того царя скинули, чтобы теперь нас свои же угнетали… Они ушли из Севастополя, пришли в Ялту и хотят тут установить анархию. Черный флаг, наших всех погнали…
— A как же твои черножупаннички?! — торжествующе воскликнул градоначальник. — Армия твоя голоштанная как?
— Да какая же армия, — оправдывался гетман. — Я ж не военачальник, панове! Я хотел только, шоб вильна Украина… Вижу, шо большевики не особо много чего могут, ну и собрал горстку хлопцев…
— Горстку! — усмехнулся Кропачев. — От горстки мы б не побежали. Ты штыков триста набрал!
— И ста не было, вот те крест! — поклялся гетман. — Я ж не командир, панове. Я ж бухгалтер из санатории Крошева, под Мисхором. Чернодурко моя фамилия. Но вижу — все, кому не лень, власть берут, так шо ж я, хуже грузчика? Две буквы переставил, ну и…
— Ты грузчиков не трогай! — крикнул из угла Кропачев. — Грузчик, ежели он сознательный, землю двинет!
— Та шо нам теперь делить, панове! — понурил голову Чернодурко. — Ну, напужал я вас трохи… Думаете, я не знал, где ты, Кропачев, сидишь? Негде тебе больше было, Кропачев, сидеть, кроме тут! Не стал бы вас брать, вот те крест! — Он размашисто перекрестился. — Теперь-то шо я могу, теперь матросы в городе… Анархыя! Хлопцы мои разбежались, сам я сюда еле добег — стреляют вовсю… Ух, хорошие ребята! — непоследовательно восхитился он. — Черный флаг и это… Ленты пулеметные крест-накрест, бескозырочки… Ну, дадут теперь жару! Хорошо, если старушку нашу не тронут. Да шо вы регочете, панове? Шо я смешного сказал? Но Ять уже не мог остановиться. Появление гетмана было последней каплей.
— Может, истерика? — озабоченно спросил Терновский.
— Ка… ка… какая истерика! — задыхаясь, слабым счастливым голосом выговорил Ять. — О… о… опомнитесь… Боже, какой восторг! Терновский тяжело повернулся на своем пустом ящике, тот треснул, и скоро хохотали все семеро, включая гетмана.
23— Ну ладно, мне пора. Благодарю вас, нижайше благодарю, — сказал Ять, стоя на крыльце особняка Анны Густавовны. Старуха смотрела на него неодобрительно. Было шесть часов вечера — до сумерек они проспали после тревожной ночи.
— Но куда вы пойдете, в городе бандиты, — ворчала она.
— Мне они не страшны. Пусть гетман боится. Я попробую с ними поговорить насчет Гурзуфа — может, они и татар выкинут…
— Ага, выкинут, — кивнул Грэм, стоявший рядом. — И разграбят Гурзуф до фундаментов.
— Нет, я пойду. Спасибо за приют, но я долго в подполье не вынесу.
— Да я с ним пойду, — словно уговаривая мать гимназического приятеля отпустить его с собою на дикий пляж, вступил Грэм. — Мне тут тоже не опасно, я сам анархист… Благодарствуйте, Анна Густавовна! Не надо ли чего? Может, дров наколоть?
— Егор все сделает. Но объясните, отчего эти перемены?
— В революцию играют. Свинецкий, а вы куда?
— У меня свои дела, — вскинул бородку Свинецкий.
— Что ж, гетман один останется?
— Почему ж. С Кропачевым. Трубников еще. А вам, Ять, я советую прямиком направляться в Гурзуф. С анархистами разговаривать — это не с гетманом нашим картонным. Они матросы, тут настоящий агитатор нужен. Я и пойду.
— Владимир Васильич, вас первого убьют, — попытался остановить его Ять. — Они агитаторами сыты по горло…
— Ладно, ладно. Не вам судить, какой я агитатор. Ступайте в Гурзуф и готовьте почву, я войду в город с отрядом не позже послезавтрашнего утра.
— Бог в помощь, — сдался Ять. Останавливать эсера было бесполезно, он знал это.
Не удостоив Анну Густавовну благодарности, Свинецкий сбежал по ступенькам и быстро зашагал вниз по тенистой улице, среди белых дач — к центру Ялты. Скоро он скрылся за поворотом.
— Что ж, — вздохнул Ять. — А я назад. Грэм, вы со мной?
— С вами. Благодарю вас, Анна Густавовна. — Грэм еще раз низко поклонился.
— Не на чем, не на чем… — Старуха закрыла дверь и долго возилась с засовом, ругаясь по-датски.
— Чудесная старушенция, — сказал Ять. — Может, в самом деле имеет смысл остаться, постеречь дом? Матросы, кто их знает…
— Я знаю, — решительно сказал Грэм. — Матросы не станут разорять домов. Анархия — это не то, что вы думаете. Это лучше, чем гетман.
Они спускались по узкой каменистой улочке. Пахло прелью от прошлогодних листьев, свежестью — от земли, морской солью и гнилью — от приближающегося моря.
— Знаете, Грэм, я, кажется, придумал конец истории с этими пятью. Но совсем не так, как у вас.
— Значит, хуже, — уверенно сказал Грэм.
— Возможно, возможно! Но мне кажется, что они все умерли. Просто в их жизни не было ничего лучшего, чем эти молодые поездки к морю, — вот они после смерти и полетели сюда. Но они еще не знают, что умерли, и ходят среди живущих, ни о чем не догадываясь. И встреча их, и посиделки в кофейнях, и разговоры, кто зачем прибыл, — все происходит после смерти. Что я здесь делаю? Может, меня действительно больше нет? Вот вы — живы?
— Нет, — сказал Грэм.
— То есть как — нет?!
— Нет, — повторил он. — У меня было лучше.
Ять расхохотался. Беллетрист был приятным спутником, особенно если подвигнуть его на одну из блестящих и темных импровизаций, смысл которых всегда ускользал, но детали были ослепительны.
Было уже темно, когда Ять с Грэмом вышли на последний, прямой участок засыпной дороги, ведущей к Гурзуфу. Идти оставалось не более часа. Дымка по-прежнему висела над горами, но над Аю-Дагом небо расчистилось: там, словно шары на ниточках, висели в густо-синем небе три крупные звезды. От божественной их чистоты и хрупкости на душе становилось еще более смутно, и с каждым шагом Ять ощущал нарастание тревоги: его не было тут сорок часов, За это время при нынешних темпах могло случиться что угодно… Он не боялся застать Таню униженной, оскорбленной, порабощенной, арестованной или, не дай Бог, пущенной по рукам. Ничего подобного, чувствовал он, с ней случиться не могло. Он ожидал другого — вдруг ее вовсе нет в городе? Вот это было вполне в ее характере — внезапное исчезновение, бегство с другим, необъяснимая блажь…
