Канта Ибрагимов - Дом проблем
В киоске метро Ваха купил свежие газеты, а там по-ленински, «паки-паки», ругают чеченцев — сплошь бандиты, воры, враги «демократической России». То же самое в телевизоре.
Оказывается, все беды России из-за чеченцев. Вдобавок в его номер, наверное, он дверь не запер, без стука вошли милиционеры. Его удостоверение несколько сбило их пыл. Его самого не обыскивали, а вот в ванной, в сумке и почему-то под подушкой что-то искали. Напоследок как-то обиженно заявили — их труд надо бы вознаградить: внеурочно, рано подняли, а у них выходной, на что Мастаев предложил назвать происходящее коммунистическим субботником. Его обозвали дурачком.
Все это было бы совсем печально, да в жизни всегда есть просвет: после обеда он видел сына. Вот где Ленина не чтят: по одежке встретили. Ну а когда он щедро раскошелился, бывшая жена и ее родители вовсе стали по-иному на него смотреть, не только позволили, но даже настояли, чтобы Ваха погулял с сыном. Вот когда Мастаев был счастлив! И если бы вечером он смог бы так же погулять еще и с Марией. Да вот Виктория Оттовна подошла к телефону, вновь долго расспрашивала о Грозном, об их «Образцовом доме», о Баппе, а вот дочь не позвала — занята.
— Ее муж, Альберт Бааев, должен позвонить.
— Да пошла ты вместе с Бааевым, — бросил Мастаев трубку.
Поздно вечером он добрался до гостиницы. То, что где-то на юге России разгорается конфликт, — будто не в этой стране: первый этаж огромной гостиницы, что носит название государства, — сплошь рестораны, и везде музыка, дорогие машины, даже поужинать места нет. И что самое обидное, даже парадоксальное — тут же встречаются молодые, развязные чеченцы — им хоть бы хны, даже навеселе.
— Вас просили позвонить, — дежурная на этаже передала Мастаеву записку.
— Он знал, что это может быть только Кнышев. Однако звонить не стал, усталый лег спать, и звонок, приятный, красивый женский голос:
— С вами будет говорить советник президента России, — долгая, очень долгая пауза, и вновь тот же женский голос: — Митрофан Аполлонович не может подойти к аппарату, занят. Просили передать — завтра в шесть утра вас будет ждать машина у гостиницы. Вместе с Кнышевым вы вылетаете в Моздок.
После этого Мастаев просто не мог заснуть. Он пытался думать — может ли он позвонить Кнышеву? И как он ни думал, как он ни мучился, а почему-то при всех противоречиях, даже некой враждебности к Кнышеву, все же Митрофан Аполлонович — где-то свой, и иного, по крайней мере не только у Мастаева, но даже у президента Чечни нет.
Так и не определившись в этих терзаниях, Ваха все же заснул и проспал бы все, да дежурная по этажу в пять утра позвонила, а потом и стучала в дверь, вежливо напоминая, — ждет.
Ваха помнит этот военный подмосковный аэродром. И если ранее здесь царили уныние, забвение и какая-то замаскированная, овеянная контрабандой тишина, то теперь оживление, масса довольных летчиков, напоминающих Вахе бесшабашных чеченцев вокруг гостиницы «Россия».
Лишь после взлета Кнышев спросил:
— Удостоверение журналиста с собой?.. Всегда держи при себе.
— Как амулет? — нескрываемый сарказм в тоне чеченца.
— Дурак ты, — искоса, будто видит впервые, оглядел Кнышев соседа, скривив губы, как-то жалостливо ухмыльнулся, затем, отвернувшись, заснул.
У трапа их встречают генералы и полковники. Кнышеву отдают честь. Мастаеву без особых церемоний предлагают сесть в машину, стоящую в стороне. Однако Кнышев приказывает пересадить его к нему — бронированная «Волга». Кортеж машин уже выезжал за ворота части, когда Кнышев, как бы очнувшись, приказал развернуться и ехать к складу.
От этой картины удивленный Мастаев резко выскочил из машины. У огромного металлического ангара два ряда машин в очереди, все — чеченцы. В одной — бойцы президентской гвардии, в другой — вроде их противники, так называемая оппозиция. Из склада они выносят тяжеленные ящики со стрелковым оружием. И тут же из-за нарушения очередности между чеченцами возник спор.
— Не шумите, не спорьте, — кричит начальник склада. — Оружия всем хватит. Полный ангар.
От этой сумасбродной картины Ваха совсем опешил, потом бросился назад, к машине, у которой с безразличием курил Кнышев.
— В-в-вы, вы, — Мастаев не только стал заикаться, он просто не мог найти слов. Как вы смеете?! Это издевательство! Зачем вы их вооружаете? Вы грезите войной! Вы провоцируете бойню! Вы большевик, фашист, безбожник!
— Мастаев! — Митрофан Аполлонович бросил окурок, решительно подошел к Мастаеву, жестко схватив локоть, тряхнул и на ухо, шипя: — Что ты несешь, болван? Кто их насильно заставляет это оружие брать? Просят. Вот, пойди и разубеди этих дураков. Иди же, спасай отечество!
К словам не придраться — так и есть. Но в интонации Кнышева столько снисхождения, что Ваха готов был его задушить. А за что? За то, что и вправду его земляки — наивные бестолочи.
— Накъости![149] — бросился он к складу. — Зачем, зачем вы берете оружие? — стал кричать он на чеченском. — Вы хотите друг друга перестрелять?!
Погрузка прекратилась. Наверное, с минуту царило всеобщее оцепенение, после чего, как положено, слово взял на вид самый старший, по крайней мере с убеленной сединой бородкой:
— Оружие никогда не помешает. Тем более, что бесплатно дают.
— Бесплатно только сыр в мышеловке, — крикнул Мастаев. — Они нас хотят стравить.
— А мы только с ними будем воевать.
— Как ты с русскими собираешься воевать?! Посмотри, только здесь сколько у них авиации?
— Дело не в оружии, а в силе нашего духа!
— О каком «духе» ты говоришь? Ты что, с ума сошел?
— Сам ты дурак, — придвинулся бородач. — И к тому же трус и предатель, с русским приехал.
— Что ты сказал? — Ваха тоже пошел навстречу. Тут между ними стали земляки.
— Почему заминка? — в это время крикнул начальник оружейного склада. — Нужда есть? Пошевеливайтесь, скоро обед.
— Поехали, — Кнышев вновь взял Мастаева за руку.
Ваха чувствовал себя очень скверно. Всю дорогу до чеченского райцентра Надтеречный, где находился штаб оппозиции, он молчал. По пути было много постов, да перед ними все открыто, честь отдают. И, уже подъезжая к цели, Кнышев сказал:
— В Грозном не оставайся. Баппу тоже в горы забери. Кстати, твой дед колоритный мужик.
Вахе казалось, что Митрофан Аполлонович чуть ли не сказал «был», осекся. А Мастаев об этом справиться не посмел: ему стало отчего-то совсем не по себе. Впервые в жизни внутренний голос что-то очень тревожное ему подсказывал. Он даже не попрощался с Кнышевым. Пока последний здоровался с руководителями чеченской оппозиции, кои чуть ли не с хлебом и солью встречали советника президента России, Мастаев уже бежал к автостанции.
