Андрей Волос - Победитель
Два советских военных советника, выбравшиеся из первой машины, задрав головы, смотрели на приближавшийся самолет.
— Садится, — констатировал один из них.
Сразу после его слов огни на поле разом погасли, и все погрузилось во тьму.
— Ёо-о-о-о! — сказал он и почему-то схватился за фуражку, как будто нахлынувшая тьма могла сорвать ее с головы…
…И точно так же сказал командир корабля, невольно подаваясь вперед:
— Ёо-о-о-о!
— Что за черт?! — крикнул второй пилот. — Не сядем!
— Отставить панику! — рявкнул командир, а потом сказал сквозь зубы: — Продолжаем посадку! Иначе в гору впишемся! Высоты уже все равно не набрать!..
…Ревущая громада самолета пронеслась над темной посадочной полосой, и второй советник, стоявший около УАЗика, тоже придержал рукой фуражку и заорал, перекрикивая гул:
— Садится!
…Руки пилота окаменели на штурвале.
В лобовом стекле отражались внутренности кабины — пять фигур, застывших как при игре в шарады.
Шасси самолета жестко коснулись бетона. Лайнер бросило влево. Во вспышках сигнальных огней было видно, как дым смешался с клубами пыли.
В салоне стоял треск и грохот.
Бойцов швыряло по салону, летала кладь, афганские министры с дикими воплями кувыркались в проходе.
Бабрак Кармаль, вмертвую схватившись за сиденье, кое-как удерживался на месте.
Плетнев подскочил, чтобы помочь.
Двигатели бешено взревели.
Тряска утихла.
Плетнев смотрел в круглые, как у лемура, испуганные глаза Бабрака.
— Ёлки-палки! — оторопело выговорил он по-русски. Но, правда, с сильным акцентом.
Когда самолет остановился, дверь пилотской кабины открылась. Командир корабля вышел, оглядел пассажиров, собиравших разлетевшиеся в разные стороны вещички, и сказал, усмехаясь:
— Ну, братцы, с вас по стакану!
План взятия Парижа
Долину Баграма щедро припорошил свежий снег. Красное солнце поднималось, склоны сияли и светились, а вершины гор розовато сверкали, будто посыпанные алмазной крошкой.
Холод стоял совершенно лютый — градусов двадцать, наверное.
АВИАБАЗА «БАГРАМ», НАЧАЛО ДЕКАБРЯ 1979 г
Плетнев и Зубов несли от солдатских палаток батальона по здоровущей охапке дров. Понимая, впрочем, что никаких дров все равно не хватит. Потому что отапливать капонир — все равно что Среднерусскую возвышенность или отроги Гиндукуша. Два земляных вала, покрытые сверху щелястым настилом. Боковины завешены брезентом. Ветер мгновенно выдувает тепло. В щели сыплет снег… Нет, никто не спорит, может быть истребителю-перехватчику здесь на самом деле уютно…
Аникин пропустил их в капонир, и они с треском и шумом побросали дрова возле буржуйки.
— А ну-ка тише там! — недовольно прикрикнул один из тех двоих, что расставляли на столе аппаратуру. Этот выглядел русским. Второй смахивал на афганца. Подопечные сбились в кучку в дальнему углу. Бабрак Кармаль стоял перед ними и, как обычно, что-то втолковывал.
Зубов поднял руки успокоительным жестом — извините, мол, нечаянно. Выпятились на волю.
— Пойти чайку вздуть… — пробормотал Зубов, озираясь. — Пошли?
— Нет, — Плетнев помотал головой. — Прогуляюсь. Засиделся…
— Ну давай, — напутствовал тот. — Смотри только в Индию не загуляй!
Плетнев побрел куда глядели глаза.
Из-под свежего снега тут и там торчали жесткие мочалки бурой травы. Долину, в которой лежал аэродром, обрамляли холмы… за холмами горы… пики… Кто знает, может, и правда — если идти вот так и идти, то придешь в Индию?
Но все же глаза глядели более в сторону жилья, нежели Индии, а жильем здесь являлись палатки — целый город больших армейских десятиместных палаток.
Они построились компактным станом.
В лагере происходила та вялотекущая устроительная суета, которая в армии никогда не прекращается. Два солдата в афганской форме тащили доску. Еще один лопатой выравнивал земляной порог палатки. Возле соседней, почему-то перекошенной, как после инсульта, три рядовых слушали сержанта. Сержант проорал:
— Вы, чурки, чо тут поставили, как бык поссал?
И пинком выбил деревянный кол. Палатка пошатнулась и стала мягко валиться.
— Перетянуть по линейке!
Нормальная сержантская речь. Правда, сам сержант тоже был не то узбеком, не то таджиком, поэтому из его уст подобное обращение к соплеменникам и единоверцам звучало несколько странно.
Невдалеке из палатки выбрался еще один военнослужащий. Этот, в отличие от прочих, не в афганской, а в советской солдатской форме с погонами ефрейтора.
За ним, сутулясь и ежась, появилась унылая фигура в накинутой на плечи старой солдатской шинели и потертой шапке на голове, обросшая щетиной и в целом более всего похожая на белорусского партизана времен ВОВ. Фигура сбросила с себя шинель и гимнастерку. Оказавшись по пояс голой, подошла к железной бочке, кулаком разбила корку льда и принялась брезгливо, двумя пальцами, выуживать и выбрасывать скользкие осколки, явно имея безумное намерение начать умываться.
— Голубков! — окликнул Плетнев. — Тебе снежку подсыпать?
— Бляха-муха! — удивленно и обрадованно отозвался Голубков. — Плетнев!
Они обнялись и стали колотить друг друга по плечам.
Ефрейтор с интересом наблюдал за ними и приветливо кивал, как бы одобряя их действия.
— Что, заскучал? — крикнул Голубков, давая Плетневу тычка кулаком в живот. — Заскуча-а-а-ал!
— Ты-то как здесь?! — спросил Плетнев.
— Познакомьтесь, — предложил Голубков вместо ответа. — Мой дружбан — Саша Плетнев. А это Рустам Шукуров, комроты из мусульманского войска…
Они пожали друг другу руки.
— Нас еще в середине ноября перебросили, когда эти прилетели, — Голубков кивнул в сторону палаток. — Сидим вот теперь, ждем у моря погоды… Тоска — ужас. Холодрыга. Жрать нечего, бляха-муха! — Он отчаянно махнул рукой и сплюнул на снег. — Сигареты есть? А, ты не куришь… В общем, мы теперь — по обслуживанию аэродрома. Технари, так сказать. Спасибо, «мусульмане» выручают.
— Не понял, — сказал Плетнев. — Что ты все про мусульман толкуешь?
Шукуров прыснул. Плетнев уже заметил, что он вообще был смешлив и улыбчив. Но это являлось, скорее, показателем просто доброжелательности, а не веселья.
— Я же тебе и толкую! В батальоне одни мусульмане — таджики, узбеки, туркмены. Спецназ ГРУ. Короче — «мусульманский» батальон. Солдат в афганскую форму переодели…
— Ах, вот в чем дело, — протянул Плетнев. — То-то я удивляюсь…
