Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.
— Боюсь, вы правы, — сказал Рудольф.
— Вы, молодые люди, пили. — Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.
— Я не пил ни капли, — сказал Рудольф. — А машину веду я.
— Кто он? — полицейский махнул зажатыми в руке правами на Томаса.
— Мой брат, — ответил Рудольф.
— У вас есть какие-нибудь документы? — резко и подозрительно спросил полицейский Томаса. Томас вытащил из кармана паспорт. Полицейский раскрыл его с такой осторожностью, словно паспорт мог взорваться.
— Почему вы носите с собой паспорт?
— Я моряк.
Полицейский вернул Рудольфу права, а паспорт Томаса сунул в карман.
— Это я пока оставлю у себя. И это я тоже возьму, — он показал на бутылку, и Рудольф отдал ее ему. — А теперь разворачивайтесь и поезжайте за мной.
— Послушайте, — сказал Рудольф, — может, вы просто оштрафуете меня за превышение скорости и отпустите нас. Нам совершенно необходимо…
— Я сказал: разворачивайтесь и поезжайте за мной, — оборвал его офицер и зашагал к своей машине, где за рулем сидел второй полицейский.
Им пришлось повернуть обратно. До полицейского участка было больше десяти миль. Томасу удалось незаметно от Рудольфа вытащить пистолет из-под пиджака и сунуть его под сиденье. Если полицейские обыщут машину, можно загреметь на срок от шести месяцев до года. Сокрытие незаконно приобретенного оружия.
Задержавший их полицейский объяснил в участке сержанту, что они превысили скорость, а кроме того, повинны и в другом нарушении — в машине обнаружена начатая бутылка спиртного, и поэтому необходимо сделать экспертизу на степень опьянения. Рудольф явно произвел впечатление на сержанта, с ним он говорил почти заискивающе, но тем не менее попросил обоих подышать в пробирку, а Томаса заставил сдать мочу на анализ.
Уже стемнело, когда они наконец вышли из полицейского участка, оставив там виски, получив квитанцию на уплату штрафа за превышение скорости. Сержант пришел к выводу, что ни один из них не был пьян, однако задержавший их полицейский, прежде чем вернуть паспорт, долго и внимательно изучал его. Томаса это насторожило — немало полицейских связано с мафией. Но тут уж ничего не поделаешь.
— Ты должен был сообразить, что не стоит брать меня с собой, — сказал Томас, когда они отъехали от участка. — Меня арестовывают уже за одно то, что я дышу.
— Ерунда, — коротко сказал Рудольф и нажал на газ.
В больницу они пришли в начале десятого.
У входа Рудольфа остановила медсестра и что-то ему зашептала.
— Спасибо, — сказал ей Рудольф каким-то, странным, чужим голосом, потом подошел к Томасу; — Мама умерла час назад.
— Последние ее слова, — рассказывала Гретхен, — были: «Передай отцу, где бы он ни был, что я его простила». Потом она впала в состояние комы и больше уже не приходила в себя.
— У нее был сдвиг на эту тему, — сказал Томас. — Она просила меня поискать отца в Европе.
Был уже поздний вечер, они втроем сидели в гостиной дома, в котором Рудольф жил с матерью последние несколько лет. Билли спал в комнате наверху, а Марта сидела на кухне и плакала, скорбя о смерти женщины, которая тиранила и мучила ее изо дня в день. Билли упросил мать разрешить ему тоже поехать в Уитби, чтобы в последний раз взглянуть на бабушку, и Гретхен, решив, что знакомство со смертью поучительно, взяла его с собой. Незадолго перед тем, как Мэри положили в последний раз в кислородную палатку, она простила дочь.
Рудольф уже отдал все необходимые распоряжения насчет похорон. Он поговорил с отцом Макдоннеллом и согласился устроить «весь этот дурацкий фарс», как он потом сказал Джин, позвонив ей в Нью-Йорк. Надгробное слово, заупокойная месса — в общем, все как полагается. Но закрывать в доме все окна и опускать занавески — увольте. Он не собирался баловать мать чрезмерно. Джин мрачно сказала, что, если он хочет, она приедет, но он сказал, что это ни к чему.
Телеграмма, заставшая их в Риме, вывела ее из равновесия. «Родня! — повторяла она. — Всегда эта чертова родня!» В тот вечер и потом, в самолете, она много пила. Если бы он не поддержал ее, она наверняка свалилась бы с трапа. Когда он уезжал из Нью-Йорка, она лежала в постели — хрупкая и обессиленная. Сейчас, сидя с братом и сестрой в замершем доме, где он столько лет жил с покойной, Рудольф был рад, что его жена не с ним.
— После всего, что было, — горько сказал Томас, — у тебя умирает мать, а ты в это время сдаешь мочу на анализ полицейскому! — Томас один из всех пил, но не пьянел.
В больнице Гретхен поцеловала его и обняла; в своем горе она была сердечной, любящей, близкой и уже не казалась той важной и высокомерной дамой, какой он ее помнил. Томас чувствовал: наступит время, когда они забудут прошлое и наконец помирятся. У него и без родственников хватало в этом мире врагов.
— Извините, я сейчас. — Он вышел из гостиной и поднялся в комнату, отведенную ему и Билли.
— Он, пожалуй, изменился, да? — сказала Гретхен, когда они с Рудольфом остались наедине.
— Да.
— Как-то присмирел. Словно его побили.
— Во всяком случае, это только к лучшему, — заметил Рудольф.
Услышав на лестнице шаги брата, они замолчали. Томас вошел в гостиную, держа в руке что-то мягкое, завернутое в папиросную бумагу.
— Это тебе, — сказал он, протягивая сверток Гретхен.
Она развернула подарок — шарф со старинной картой Средиземного моря. В три цвета.
— Спасибо, — сказала она. — Какая прелесть! — Встала и поцеловала его. Этот поцелуй почему-то странно на него подействовал. Он почувствовал, что может сейчас выкинуть какую-нибудь глупость: разреветься, что-нибудь сломать или пойти наверх, схватить пистолет и начать палить из окна в луну.
— Я купил его в Канне, для мамы.
— В Канне? — переспросил Рудольфа — Когда ты был в Канне?
Томас сказал, и они, прикинув, выяснили, что были там примерно в одно время.
— До чего все это нелепо, — заметил Рудольф. — Родные братья проходят мимо друг друга как чужие. Впредь мы не должны терять друг друга из виду, Том.
— Ага, — ответил Томас. Ему действительно хотелось видеться с Гретхен, но Рудольф… это совсем другое дело. Из-за Рудольфа ему пришлось слишком много страдать.
— Конечно, — сказал он. — Я велю своей секретарше посылать тебе перечень моих планов и маршрутов. — Он встал. — Ну ладно, я пошел спать. Сегодня я с раннего утра на ногах.
Он поднялся на второй этаж. Нет, он вовсе не так уж и устал. Просто ему не хотелось быть в одной комнате с Рудольфом. Если б он знал, где установлен гроб с телом матери, то сбежал бы сейчас отсюда и всю ночь просидел бы возле покойницы. Он не помнил, чтобы хоть раз в жизни обнял мать.
