Канта Ибрагимов - Седой Кавказ
Все ищут Поллу. Полла у Самбиевых. Кемса бежит к свату Наже Дуказову. Старик Дуказов направляется к Байтемировым.
– Ассалам аллейкум, марша дохийла *, – здоровается он с почтенными старцами, подходит к больному, достает из кармана несвежий платок, осушает им глазницы паралитика.
Часто заморгал отец Поллы.
– Как дела? – улыбаясь спросил Нажа, он часто навещает больного и умеет с ним общаться. – Ты все слышишь? – моргание. – Понимаешь? – моргание. – Ты Поллу любишь? – частое моргание. – Что гости хотят – понял? – моргание. – Согласен? – побежали зрачки из стороны в сторону. – Понял… Но гостей мы уважаем.
Дуказов еще раз с любовью вытер глаза больного, по-свойски сел в его ногах, грубой, шершавой рукой погладил холодную кисть.
– Я вас слушаю, – наконец обратился он к гостям.
Старцы замялись, стали переглядываться. Конечно, простой крестьянин Дуказов им, ученым-богословам, не ровня, и в былые времена можно было бы его послать куда подальше, или хотя бы пристыдить за столь вольное общение с уважаемыми гостями, но время идет, и теперь у Нажи Дуказова выросло девять сыновей, и еще двадцать семь племянников по отцовской линии, а весь род не перечислить, и хоть нет среди Дуказовых людей во власти, и не богаты они, а сила у них есть; их столько развелось, что не считаться с ними просто опасно. Вот и «распоясался» на старости лет Нажа – сел перед почтеннейшими старцами в вальяжной позе, закинул ногу за ногу, приосанился.
Это не забитая судьбой Зура, и старцам приходится повторяться о цели визита. И хотя тема та же, тон другой, а речь витиеватая, сложная, со ссылками на Коран и джейны *, и для пущей важности говорят они на арабском, а потом переводят смысл для необразованного Нажи на чеченский язык. Дуказов спокойно слушал, кивал головой. Вдруг лицо его посуровело.
– Слушайте, – бесцеремонно перебил он старца, – веревка должна быть длинной, а речь короткой. Я понял смысл вашей речи. И хочу для вас пояснить кое-что, хоть я и не учен в богословии. Чеченские женщины – свободные женщины, и как не пытайся – паранджу на них не надеть, и нечего им свое лицо прятать, и есть достоинство поведения у нас, у мужчин. А если вы так горите желанием обуздать наших женщин, то от своего очага плясать надо, а не в чужом доме стыдить людей. За наших женщин мы спокойны, а Поллой просто гордимся! А что касается Докуевых, так мы о них лучше вас знаем, в одном селе живем, на одной улице выросли. Так что, вам огромное спасибо за почет и уважение, мы обсудим ваше предложение, и если найдем нужным, сообщим вам о своем решении… Правильно я сказал? – обратился Дуказов к больному и, увидев частое моргание, продолжил. – Здесь больной, и он устал от нашего присутствия. Если вы уважите мой дом, то мы вас угостим чем Бог послал.
Вздохнула Полла в облегчении. Казалось ей, что миновала туча, однако неспокойно на ее душе, муторно. Смотрят на нее все окружающие по-новому: не то осуждающе, не то понимающе, не то отчужденно. Сторонятся ее и соседи и родственники, при ней замолкают, смотрят как на психованную, а за спиной шушукаются, сплетничают. Больше всего ее беспокоят глаза отца – смотрит он на нее вопрошающе, многое он хочет сказать, да не может; она тоже хочет поделиться с ним своими горестями, однако средневековый, горский этикет сдерживает порыв дочери. Одинока она, нет поддержки кругом и понимания. Пару раз, видно, нечаянно мать бросила вслух: «Три ты-ся-чи! Вот это деньги!», а потом младший братик, глядя наивными глазенками на Поллу, выговорил:
– Если бы ты вышла замуж, то мне мама мячик бы купила и еще – вот столько мороженого! – развел он ручонками.
Этого Полла не вынесла, повалилась в постель, зарыдала от отчаяния в подушку. Остаток дня провела в мучениях, затем в последующую ночь ей не спится, тяжело на душе, больно. Неужели она должна жертвой пасть? Неужели не станет она врачом, а станет прислужницей в доме Докуевых? Сызмальства на коленях по два гектара сахарной свеклы возделывает, и до того ей противен этот труд, что и сахар она ест только изредка (здесь сама себе лжет, сладости любит – просто экономит).
Всю ночь не спит Полла, то о младших братьях думает, то о родителях. Сквозь слезы засыпает. От увиденных кошмаров пробуждается в холодном поту, вновь ворочается, в подушку стонет, обессилев в полудреме забывается. И вдруг летят на нее мячики и мороженое: их так много, бесконечно много, ей холодно, больно, дышать тяжело, она задыхается, а вокруг стоят страшные, бородатые старцы и считают мячи и мороженое.
«Я согласна, согласна я выйти замуж!» – кричит Полла, а ей в ответ: «Нет, нет, невежа, искупай грех противления, всего на одну тысячу мячей и мороженого прилетело, а должно быть три! Ведь три тысячи за тебя калым дают! А ты?» И следом видит Полла другой сон – старинную чеченскую байку. Состарилась Полла, совсем дряхлая стала: волосы седые, неухоженные, как у ведьмы развесившиеся, вся она в лохмотьях, беззубая, морщинистая. И хочется ей выйти замуж, а братья стыдят, попрекают, пинают. И вот как условие, загоняют они ее в лютую, зимнюю ночь на промозглый чердак, дают три ореха и твердят: «Поломаешь ртом все три – выходи замуж». Мучается Полла-старушка с первым орехом, весь рот в крови, а она не сдается, приговаривает: «вот один поломаю, всего два останется». А кругом стоны, стоны… Просыпается Полла, вскакивает, и только увидев в полутьме, как сопят в ногах ее спящие братья, и услышав, как стонет в соседней комнате отец, она потихоньку возвращается в такую же, как сон, неласковую действительность.
Полла на цыпочках осторожно вышла во двор. На востоке тонкой лиловой черточкой забрезжил рассвет. Луны не было, звезды померкли, и только на западе ярко, свободно светилась красочная Венера. В ней было столько жизни, радости и задора, что эта энергия, этот запал взбодрил ее, с завистью и восторгом любовалась она сиянием небесной вольницы.
Нет, не видать вам моего уныния, не сверну я на полпути от намеченной цели! Я стану врачом! И буду верной только ему… Арзо!» – с девичьим ликованием думала она, и от этих мыслей стало ей легко, спокойно, с презрением вспоминала она кошмары сна.
Восторженная Полла побежала за дом, развязала сонного огромного пса и, маня его за собой, побежала по еще спящему, тихому селу к реке. С беззаботностью бултыхалась она в освежающем, прохладном потоке и только тогда, когда явно стали обозначаться контуры окружающих гор, закончила купание, с ощущением чистоты и свободы вышла на берег, огляделась. Прямо перед ней огромным загадочным куполом выросла крона величавого самбиевского бука, и казалось, что это не земное создание, а магический шар из космоса, и этот шар вместе с рассветом оторвется от грешной земли и улетит в беззаботное небо, к далекой и прекрасной Венере.
