Анатолий Иванов - Повитель
— Отправляли его к тебе, не идет. Вскипел только: «Я разве в гости к председателю приехал!» Партийный секретарь, шепнул мне Ракитин. По фамилии Семенов.
Если бы земля разверзлась перед Григорием, он так не испугался бы, как при упоминании этой фамилии. Сделавшись белее стенки, Григорий пошевелил губами. Однако звуков не последовало. Никита на всякий случай шагнул к двери, проговорил:
— Н-ну… Чего это ты? Приехал — так что? Уедет…
— Врешь! — как-то с присвистом выдавил Григорий, сжимая кулаки, — Врешь ведь, а? Придумал?
— С чего это я бы? — не спуская глаз с Бородина, промолвил счетовод, отступая еще на шаг. — Я скажу — сейчас будешь, а?
Григорий не отвечал. Счетовод, сочтя благоразумным не задавать больше вопросов, вышел.
Семенов… С давних-давних пор, пожалуй, с тех времен, как снова увидел он во дворе веселовского дома сбежавшего из Локтей ссыльного, Григорий стал испытывать при мысли о нем какой-то страх. С Семеновым Григорий не встречался, если не считать того случая, когда неожиданно столкнулся с ним ночью в переулке возле дома Андрея, никогда не разговаривал, но боялся и ненавидел почему-то больше, чем самого Веселова. Сначала страх этот был безотчетный, необъяснимый. А потом все яснее и яснее начал понимать Бородин, что не было бы на свете таких, как Семенов, нечего бы ему, Григорию, бояться всяких там Веселовых, Ракитиных, Тумановых.
До самой войны преследовал его, Григория, этот человек. Потом — война, не до Семенова было, хотя червячок беспокойства нет-нет да и засосет сердце при мыслях об этой фамилии. Но Григорий успокаивал себя: «Вон какая ведь мясорубка была. Такие, как он да Андрюха, и совали туда головы в первую очередь». И вспоминал почему-то камень, брошенный однажды в озеро после разговора с Евдокией Веселовой. «Лежит, поди где, склизью оброс… А может, илом замыло». Такие мысли успокаивали…
И вот Семенов, как и прежде, в Локтях!
А может быть, это не тот Семенов? Григорий опустился на стул, зажал голову, в которую часто колотилась кровь, руками. Мало ли Семеновых на свете? Семенов… да Семеновых — пруд пруди…
Но когда стукнула в сенях дверь, Бородин вскочил, вытянулся, как струнка, начал оправлять рубаху.
Но в дверь опять просунулась голова Никиты.
— Сказал — буду сейчас! — закричал Бородин так, что зазвенела посуда на полке. Голова счетовода в то же мгновение исчезла.
Осмотрев зачем-то внимательно комнату, Григорий медленно пошел к двери.
В конторе, однако, Бородин никого не застал. Тот же счетовод сказал Григорию, что приезжий вместе с Ракитиным, Тумановым и другими членами правления ушел осматривать семена, потом собирался на ферму, а ему велел пока приготовить кое-какие цифры.
— Какие еще цифры? — рявкнул Бородин.
— Сколько в прошлом году доходу получили, сколько на трудодни хлеба дали, сколь денег, сколь… — начал перечислять Никита. Но Бородин не стал слушать, выскочил из конторы и кинулся к амбарам. Там никого не было, Григорий побежал к скотному двору.
— Ушли уже! — сказала ему работавшая там Настя Тимофеева. — Досталось же Тихону. Господи! Сперва, правда, хвалил его этот, из района, а потом… В контору ушли. И Ракитин и Туманов.
Григорий опустился на кучу соломы, долго молчал
— Ракитин, Туманов… — тихо проговорил он И вдруг начал жаловаться Насте: — Ну вот, сама видишь… Водят приезжего из района по хозяйству, показывают, рассказывают… Будто нет в колхозе председателя, хозяина…
— Стало быть, нет, — проговорила Настя.
— А?
— Ну, так этот, приезжий, сказал.
— Чего?! — воскликнул Бородин.
— Да ну тебя! — отмахнулась Настя. — Очумел ты, что ли?
Бородин встал и поплелся в контору.
Секретарь райкома партии Семенов встретил его сухо. Поздоровавшись, он внимательно посмотрел на Бородина из-под огромнейших, спутанных седых бровей и будто проколол насквозь. Григорий невольно сделал два шага назад, как Никита за час до этого.
Семенов чуть опустил голову и стоя начал изучать какие-то бумаги. Очевидно, это были те сведения, о которых говорил счетовод.
А Григорий стоял ни жив ни мертв. «Узнал или нет меня?.. Узнал или нет?.. — лихорадочно металось в голове Григория. Потом он подумал: — Поседел как, дьявол. Кабы не брови, сроду и не узнать бы…»
— Сколько зерна выдали на трудодни в прошлом году? — спросил неожиданно Семенов, подняв голову.
— По два килограмма, — ответил Бородин. — И деньгами еще немного…
— По два с половиной, — поправил Ракитин.
— Ну, да… с половиной, — глухо подтвердил Григорий. — Людей поддержать чтоб… С самой войны ведь, почитай, крохи получали, обносились…
— Ну а нынче сколько думаете выдать? — перебил его секретарь райкома.
— Да уж как урожай. Запланировали по три… заботимся о людях, довольны…
Семенов бросил листки на стол, опять внимательно посмотрел на Бородина и вдруг сказал:
— А знаешь, Бородин, можно на трудодень и по десять килограммов дать на следующий год. И деньгами рублей по пятьдесят, по сто…
— Как же это…
— Очень просто. Раздать семена, фураж. Продать весь скот, весь инвентарь, — то есть ликвидировать колхоз. Сколько денег можно выручить…
Григорий давно понял, куда клонит секретарь райкома. Но сказать ничего не мог.
— Чего же молчишь?
— Говорил мне об этом Ракитин… Правильно, в общем, он говорил, чего там… Признаю…
Потом разговор шел о весеннем севе. Что-то у Григория спрашивали, он отвечал, иногда удачно, иногда невпопад…
И последнее, что запомнилось, — слова секретаря, когда тот собрался уже уезжать.
— А на поддержку колхозников вы, Бородин, зря надеетесь. Я беседовал с людьми. Авторитет у вас среди них пока есть. Но прямо скажем — дешевенький, гнилой. На волоске он держится.
И уже у дверей Семенов обернулся, вновь посмотрел на Бородина. И вдруг спросил:
— Вы — локтинский?
— Как же… Родился тут, — машинально ответил Григорий.
— А мне показалось — не здешний.
Потом все ушли, а Григорий долго сидел один в пустой конторе и думал почему-то не о себе, а о Терентии Зеркалове: «Толстоват тот сук, который ты подрубить хотел, не под силу твоему топору. Иззубишь топор, искрошишь железо, а сук не подрубишь».
Выйдя из конторы, Семенов махнул рукой шоферу «газика»-вездехода, который уже нажал было на стартер. Тот заглушил мотор. Посмотрев на озеро, на видневшиеся заснеженные скалы, сказал Ракитину:
— Так-то, Тихон. Мы вон поседели с тобой, Андрей… А скалы все стоят.
Помолчав, повторил:
— А скалы все стоят. Скалы все такие же. Любил я смотреть на них тогда. Особенно на восходе или на закате. Смотрел — и думал вот о сегодняшнем времени. А сейчас смотрю — и думаю о тех днях, когда…
